"Мы никогда не умрем", Bleach, автор bubantes, глава 15

[multifandom]

Название текста: Мы никогда не умрем
Автор: bubantes
Бета/корректор: Last_Optimist
Фандом: bleach
Рейтинг: NC-17 (не во всех главах)
Дисклеймер: Персонажи и некоторые реалии мира фика взяты из Bleach, автор фика не извлекает никакой материальной выгоды из своего творчества.
Персонажи: одиннадцатый отряд, а мир вертится вокруг них.
Особые предупреждения: непечатная лексика в количестве, гомоэротической образностью конечно местами насыщено – не без этого, но и без фанатизма.
От автора: Я не задавался целью переписать канон или, наоборот, пересказать его своими словами. Просто придумывались такие всякие эпизоды из жизни одиннадцатого, местами веселые, местами не очень, уж как пошло. В повествовании периодически появляются резиновые неканоны и даже один резиновый лейтенант шестого отряда до Ренджи, чистейший плод фантазии – в основном для того, чтобы тут же примерно эффектно сдохнуть.
Аффтар отчаялся понимать хронологию Кубо Тайто, потому имеет на нее свой взгляд, впрочем, не так далеко отходя от канона. Время между главами и событиями может быть разное – как пара месяцев, так и пара десятков лет.
Любые совпадения с фиками чьей-то подруги, сестры, бабушки и канарейки – невозможны. Все равно я чужих фиков про одиннадцатый не читаю.
За эпиграфы говорю спасибо Fleur, Пикнику и Башакову. Вдохновлялся именно ими.

Глава 15

Вот плюется гитара
Звуками странной игры,
И срывает какой-то чудак
Глупой души дары.

Мы нашли удивительный сплав
Тяготения земных чудес,
Ах, как нам повезло,
Что это не зло

Часть 1, романтицкая

Ничего не предвещало. Ну то есть вообще. День в целом начался и закончился в положительном ключе, и Юмичика даже мурлыкал под нос какую-то приставучую мелодию, пока сидел на полу в своей комнате и разбирал бумаги, которые не успел привести в порядок утром. Иккаку, весь такой бежево-розовый как марципановая свинка, только вернулся с горячих источников, где совершенно точно очень душевно выпивал. Потому сейчас блаженно растянулся прямо на чисто вымытом полу, лениво шевеля длинными пальцами своих совершенно непередаваемо прекрасных ног сорок шестого размера. Одним словом, идиллия.
Потому Аясегава не совсем готов был среди засилья умилительно-полуграмотных отчетов по дежурствам от рядовых, увидеть аккуратно сложенный вчетверо лист чистейшей, прямо-таки аристократически утонченной бумаги.
Мурлыканье песенки зажевалось и окончательно стихло, когда офицер прочел все каллиграфическим почерком выведенные столбики иероглифов.
- Иккаку… Как ты думаешь, Кучики Бьякуя похож на злостного шутника?
- Конечно… - прогудел в нос Мадараме, с трудом борясь с дремотой. – Больше него на злостного шутника был похож только его лейтенант.
- Не к ночи будет сказано, да… Тогда он это, похоже, всерьез…
После этих слов Юмичика откашлялся и зачитал другу неофициальную записку капитану Зараки от капитана Кучики, общий смысл которой заключался в том, что он, Бьякуя, конечно же осведомлен об особенностях характеров и чаяний солдат одиннадцатого, потому и не посылает сразу официальный запрос, а обращается – временно отставив нюансы их напряженных взаимоотношений – за таким вот интересом. Не соблаговолит ли многоуважаемый Зараки уточнить, как относится его шестой офицер Абараи к повышению в должности и лейтенантской карьере в шестом отряде, спасибо, дата, подпись.
Иккаку принял сидячее положение мгновенно, как складное кресло на пружине.
- Ни хуя себе сказал я себе, - он выхватил бумаженцию из рук друга, повертел, понюхал, укусил за уголок и сплюнул. – А почерк точно его? Вдруг Хисаги твой Абарая разводит по старой дружбе?
- Это что еще за «мой» Хисаги? – Юмичика пихнул Иккаку в плечо. – Мы с ним даже не виделись с того самого дня, как я с ним на собрание сходил. Вы тогда еще с Ренджи пьяные и голые на крыше скакали.
- А то и значит. Знаешь, если от чего-то отбрыкиваться постоянно, еще не значит, что это само пройдет. В последних районах руконгаев только еще не засекли, какой он в тебя втюренный. Мацумото вон с этого ржет хохотом… кстати нормальная баба. С присвистом конечно, но пьет как рысак, Ибу уже перепила, со мной еще всерьез не схлестывалась. Кстати не трахается она с Хисаги.
- Слушай, ты, старая сплетница, рот закрой, как говорит наш незабвенный, - Аясегава почти нежно съездил ему бумагой по уху. – Мне какое дело до того, кто там с кем и зачем, хватит мне мозг выедать. Втюренный он… знаешь, вброс избыточной спермы в мозг на медицинском жаргоне по-другому называется. Ты взгляни в суровую реальность, у нас нагло крадут нашего ребенка. Я содрогаюсь в предчувствии неизбежного страдания, когда представляю, что никто не ворвется к нам посреди ночи с криками про большую белую обезьяну, никто не начнет объяснять наши анекдоты пьяному Зараки, никто не поскользнется на мыле, катаясь в тазике по бане наперегонки… А кому я свой имбирь буду отдавать? А сливку из саке? Слушай, как я без всего этого буду жить? Нет. Я его не пущу.
- Имбирь я вообще-то тоже ем, - Иккаку уклонился от его попытки перехватить письмо Бьякуи и сунул его под футон. – Подождет до конца обострения инстинктов собственника.
- Какого еще инстинкта… отдай писульку, не буду я ее сжигать!
- Ой ли? Не отдам. Юмичика, угомонись ты, мамаша-наседка. У пацана – шанс. Это мы тут все кучка идейных уебанов, а ему надо. Все, не трожь писулю, я ее завтра ему сам отдам. И вообще… С чего ты взял, что он согласится? Если он уже наш, то никуда не пойдет.
- Точно, - Юмичика просиял и даже нажал на нос друга с такой радости. – Конечно он не пойдет. Что там делать, в этом шестом отряде, с этим Бьякуей? Ты этого Бьякую видел? Он вот так на чай дыхнет – мандец, замерзло, заново кипятить. Какой из Ренджи лейтенант шестого с таким-то характером? Вылетит еще быстрее чем из пятого.
- Сорока ты бестолковая… - Иккаку не выдержал и обнял друга. Ему ведь тоже было не по себе.

Повышение Абараи отмечали размашисто и с большим радиусом воздействия. На территории одиннадцатого гуляли все – рядовые в казармах, правда, уже ко второму часу гуляний забыли, за кого, собственно, пьют, потому просто начали желать здоровья всем подряд. Особенно доставалось родному капитану. Если бы каждый тост исполнялся на самом деле, то Зараки бы обзавелся таким количеством здоровья, что дожил бы бодрым и веселым до Страшного суда.
В офицерский же домик набились все лейтенанты и некоторые старшие офицеры, даже те, кого не приглашали, и кто вообще не особо понимал, что они тут празднуют. Но было много саке и быстрожевательных пустячков, поэтому никто не горевал. И среди всего этого изобилия только один Юмичика дырявил себе карму, выкраивая пусть не хорошую, но пристойную для празднества мину. По его мнению, куда уместнее было бы всем прийти в траурных юката и мрачно насвинячиться под сямисен, но вряд ли кто-то разделил бы его точку зрения.
Аясегава с кем-то пил, с некоторыми даже на брудершафт, но в конце концов постепенно уполз в угол, где взялся за алкоголь в одиночку и заодно предался мыслям. Ну да, было жалко. Ну конечно он знал, что когда-нибудь это случится, сам же не так давно размышлял об этом. Но теория тем от практики и отличается, что ею можно безболезненно упиваться, при этом будучи уверенным, что все произойдет когда-нибудь потом. Ну, лет этак через две тысячи.
А еще он, наверное, привык к тому, что из одиннадцатого если кто-то и уходит, то только вперед ногами. И все-то он понимал, что у Ренджи карьера, у Ренджи будущее. Ренджи вообще не такой как они… Да черт возьми, просто было досадно и обидно. Даже не посоветовался. Конечно, они бы в один голос насоветовали ему идти, но сам факт.
С такими мыслями Юмичика окончательно расстроился и принял решение выползти на свежий воздух – а то было непонятно, то ли от кумара в носу щиплет, то ли он неуклонно превращается в штатную плакальщицу.
Нет, как выяснилось, все же от кумара. Под обширным и щедро усыпанным звездами небом стало уже не так тошно, а просто спокойно и грустновато – как бывает на всяких проводах. Юмичика вообще недолюбливал массовые гулянья, отчего Иккаку постоянно наведывался туда в одиночестве.
Усевшись на бревно за домом, пользуемое друзьями в теплое время года именно для целей «посидеть-попиздеть», Аясегава подпер рукой щеку и тяжко призадумался. Стоило признаться себе, что его одолевают чувства родителя, чей выросший ребенок по достижению самостоятельности покидает дом. Интересно, когда это он успел обзавестись родительскими инстинктами? Может, с возрастом это у всех приходит? В конце концов, даже Зараки этого не избежал. А чем он хуже Зараки?
Так вот сидеть и мыслить в бездонную бочку Юмичика мог бесконечное количество времени – так что неизвестно, чем бы весь этот процесс завершился, если бы седзи не зашуршали, и из-за угла не вырулил непосредственный виновник сегодняшнего торжества. Он был пьян, что естественно, и весел, что еще естественнее. Только в этой веселости было что-то лихорадочное, словно будущего лейтенанта очень конкретно распирало.
- Юмичика-сан! А, Юмичика-сан, вы чего это?
- Задохнулся я, - офицер махнул рукой. – ты-то чего выскочил? Весь потный, продует, вступишь в должность в соплях.
- А я не могу, Юмичика-сан… - Абараи неожиданно сделал несколько широких шагов в его сторону, наклонился и рывком поднял Аясегаву с бревна, заключая в удушающие объятия. – Я такой счастливый блин, что я там сидеть не могу, я стены разорву, Юмичика-сан… Вот вы мечтали когда-нибудь о чем-нибудь? Я мечтал. Я с Академии мечтал! Я же знал, что я до него доберусь. Лейтенант… черта с два… я его превзойду, слышите? Вы не сердитесь, что я ухожу. А то вы сердитесь, видно же. У вас круто, честное слово, так круто еще нигде мне не было, но вам и без меня скучно не будет… а мне без мечты никак, Юмичика-сан.
Черствое, как пролежавший неделю на солнце кукурузный хлеб, сердце офицера Аясегавы растаяло и размякло. Растрогавшись, он погладил Ренджи по уже давно взлохмаченным в ходе пьянки волосам.
- Дурак ты. Ну кто сердится? Просто непривычный я, что кто-то из отряда уходит. От нас, видишь ли, живым только Иба когда-то ушел, и то до сих пор в гости шастает чаще чем в отряде завтракает.
- А потому что живым только у вас себя чувствуешь, - Ренджи наконец немного разжал хватку, просто держа Юмичику в руках и задрав голову к небу. – Я бы не ушел, если бы меня кто-то еще в лейтенанты позвал. Но Бьякуя, вы же понимаете.
- Понимаю. Здесь тебе в самом деле делать уже нечего, только за троих впустую лопать, а ты уже давно не шестой офицер…
- Кстати! – Ренджи вдруг хихикнул, совсем как ребенок, и наклонился к его уху. – Юмичика-сан, вы не поверите, что все-таки с этой обезьяной было.
- Поверю уже всему.
- Это мой занпакто. Только он не обезьяна, он – нуэ… Я же до того с ним только разговаривал, а тут он мне мельком и показался… Вы простите меня, что я тогда такой обвал устроил, сам не знаю чего так испугался. Забимару меня потом такими словами называл, что их даже Зараки-тайчо не знает, или знает, но вслух не говорит. Спасибо вам за все, вот.
- Тебе спасибо, лейтеха. Ты нас здорово развлек за это время, - усмехнулся Юмичика, убрав прядь волос ему за ухо и отстранившись. – Иди внутрь, счастливец, а то потеряют тебя и явятся сюда… а я хочу остаться незамеченным коллективом. Ты уж прости.
Ренджи часто закивал с прежней, от счастья слегка дегенеративной улыбкой, и пошел было за угол, однако там остановился, обернувшись. Ночной ветер мягко шевелил длинные красные пряди, рассыпавшиеся по плечам, груди, спине.
- А все равно не обманете. Вы хороший.
- Иди отсюда я сказал! – шуганул его Аясегава, опять приложив немалые усилия к тому, чтобы не расхохотаться. – Засранец…
Оставшись один, он походил немного туда-сюда, поежился от ветра, слушая пьяный гам за стеной ярко освещенного домика, и повздыхал. Вообще-то, тут тоже было не очень весело, но возвратиться в этот бешеный хоровод не было желания. Затопчут еще. К тому же, там Шухей с горящими очами, коими он при каждой возможности пламенно зыркает, так здоровья совсем не хватит.
Юмичика спустя пару минут все-таки обогнул дом и с нескрываемым удивлением обнаружил на крыльце Зараки, пыхающего трубкой в звездное небо.
- Тайчо? Вы-то что?
- Если я там еще дымить буду, они все угорят и сдохнут. И так дышать нечем. А ты?
- А я вот. Я порадовался первые полчаса, а дальше стало действительно нечем дышать.
- Хочешь уйти?
- Куда? Я тут живу вообще-то.
- Ко мне.
Аясегава некоторое время смотрел на капитана, склонив голову и колупая ногтями деревянные перильца.
- А фукутайчо?
- Да она вон как в малине – звал хоть на воздух, и то не идет. Весело ей, ишь скучает цельными днями, а тут наиграется. Они все равно, я те говорю, через час-другой все на озеро попирдуют, думаешь она уклонится? До утра точно не ждать.
- Хорошо… тогда заберите меня отсюда, тайчо.

Он всегда удивлялся, что это на него нашло тогда? Что заставило его, сильного капитана, чего уж скромничать-то, вполне довольного жизнью – полезть в штаны к своему офицеру, ко всему прочему самой вертлявой, самой норовистой, самой вредоносной язве во всем Сейрейтей.
Так же было нельзя, эдакой херней заниматься на службе, и это бесило его невероятно – вечно тихой сапой обжимающиеся приятели выводили его из себя так, что мечтал вывести обоих и публично навешать с правой, с левой и по пенделю на десерт, чтоб не разлагали ему обстановку в отряде, мать их.
В Сейрейтей психоаналитиков не водилось даже в четвертом отряде, ибо тут если и съезжал кто-то с катушек, то без разбору совали в Улей или вовсе сворачивали шею, смотря что успел натворить. Потому некому было подсказать Зараки, что если иногда ты от чего-то сильно звереешь, сто раз прикинь и обмозгуй, почему так происходит на самом деле. Но думами себя Кенпачи особо никогда не отягощал, предпочитая делать так уж делать. Но все равно так и не понял, на черта тогда ни с того ни с сего яростно отдрочил Аясегаве, тем самым, похоже, завоевав его сердце окончательно, несмотря на порванный впоследствии зад. Иначе бы он не пришел второй раз, в самом-то деле.
Капитан улыбался, вспоминая все это, пока под ним на футоне тихо, уже выбиваясь из сил, стонал Юмичика. Весь зарозовевший во всяких местах, распаренный как в бане, лохматый и растерявший весь свой дневной лоск – красивый до того, что от лица хочется откусить кусок. Зрелище только для него одного, и каждый, кто рискнул бы тоже попытаться такое увидеть, расстался бы со своей кожей заживо в тот же момент… ну, Иккаку черт с ним, с этим смирился быстро и почти безболезненно. Не совсем понятно было, что между этими двоими происходит, но точно не то, с чем стоит конкурировать. Здоровее всего было относиться к этому как к неизбежному дождю, зною, снегу, а самому занять то место, которое будет устраивать его самого.
Судороги, всхлипывающие вздохи, пульсация и тонкие пальцы, впившиеся ему в плечи - почти одновременно. Капитан довольно заворчал, как сытый зверь, постепенно замедляясь и наконец откинувшись набок, чтобы от расслабухи не раздавить маленькое тельце под собой.
Юмичика вечно просил его отвернуться, но Зараки с удовольствием нагло зырил, как он возится, копается и сопит, приводя себя в порядок: вода, скомканные полотенца, расческа… При появлении расчески перехватил руку и отвел в сторону, заставляя разжать пальцы.
- Не надо пока…
После недолгих колебаний покоряется и откладывает гребешок, снова вытягиваясь на футоне, теплый, мягкий и по-прежнему уютно взъерошенный, как сонная кошка.
Торопиться некуда, спать жалко – поодиночке еще выспятся. Кенпачи, подперев голову рукой, другой все никак не может натрогаться, изучить эту маленькую непонятную зверушку. Проведешь с тихим шорохом ладонью по бархатистому животу – оно сопит и улыбается, выгибая спину и вытягивая руки за головой. Легонько погладишь ребра, бок, тонкую-тонкую кожу подмышки – ежится и хихикает, щекотно. Влезешь между ног пальцами, втискиваясь в горячие ямки и складки – мыкает, поджимает пальцы на ногах. Откуда взялось, зачем, непонятное такое, глупое, вредное, мелкое, ласковое…
Капитан перебирается вниз, гладит коленки, лодыжки, трогает, пересчитывает и растопыривает по очереди ровненькие, как у ребенка, пальцы,
- Тайчо… - Юмичика все улыбается, как будто лежит тут с закрытыми глазами и что-то смешное вспоминает.
- Че тебе надо?
- Люблю я вас. Если что, я предупредил.
Зараки насмешливо фыркает. Кажется, его вполне устраивает место, которое он занял.

Часть 2, n лет спустя

Слышу голос в устройстве переговорном, он плачет или смеется?
Смерти нет, - скажешь ты. Я отвечу: Конечно же нет.
Ну зачем же все в жизни мне так удается?
Со счастливым концом я придумал великий сюжет.

«Адинацатый рулит и пидалит!»

Юмичика хохотал как нанюхавшийся жженой конопли, когда увидел эту надпись на белоснежной сейрейтейской стене. Ровной, белой, никакой стене без начала и конца, каким-то гвоздем было лихо начертано это послание потомкам. Те, кто возмущался такого рода диверсиями, просто никогда не видели изнутри стены самого одиннадцатого. Личный состав на подъеме вдохновенно ваял такие поэмы, что зачитаешься.
«Сакукай, кусок ты гавна, верни полтинник, я до зимы ждать буду?»
«Невозможно терпеть уже это бескультурье и невежество! Говно пишется через о!»
«Юмичика-сама, за складами облепиха зацвела. Пошли туда цаловаца»
«За такие шутки в зубах бывают промежутки»
«Не серчайте, Иккаку-сан. С Днюхой вас от коллектива! За ухи тягаться приходите»
«Приду, всех оттягаю, каждого на все мои года»
«Почему с Зараки-тайчо лучше играть в карты чем в шахматы?
Ответ: Лучше пусть ебнет колодой чем доской»
- Ты чего опять тут хохочешь? – поинтересовался Иккаку, подходя справа, с мечом на плечах.
Юмичика без слов указал пальцем на одинокую надпись. Мадараме покачал головой.
- Ты, друг, не обижайся, ты у нас конечно нежная фиалка, но блин ржешь как тягловая лошадь.
- Да на себя посмотри, - ничуть не расстроился Аясегава, все еще с умилением разглядывая стену. – Главное, что кто-то покусился на казенную собственность, чтобы прославить нас еще больше.
- Красавчик, Лысый, о чем болтаете? – полюбопытствовала Ячиру с высоты своего наблюдательного пункта на плече подоспевшего Зараки.
- О том, у кого из нас самый тупой смех, - признался Иккаку. – А вы как думаете?
- Вечно вы по всякой херне загоняетесь, - пренебрежительно фыркнул Кенпачи. – У кого, у кого… Конечно у меня. Я как-то раз заржал – челюсть вывихнул нахуй. Пришлось самому себе в рыло засветить.
- С Кен-чаном никаких игрушек не надо, он сам как игрушка – ужасно глупый, - доверительно поделилась Ячиру, свесившись с его плеча. Юмичика посмеялся, потрепав ее по пушистой макушке.
Они вчетвером еще раз посмотрели на коряво нацарапанный героический лозунг на чистой стене, но больше не улыбались.
- Пошли что ли? – капитан повернулся и зашагал прочь, выпрямив спину – огромный, статный, развевающиеся полы хаори похожи на сложенные крылья, глаз прищурен навстречу прохладному ветру и губы сжаты в суровую нить…
- Зараки-тайчо, - осторожно окликнул его пятый офицер. – Ворота вон там.
- Йптвймть, - буркнул негромко Кенпачи, тут же разворачиваясь и в абсолютно том же темпе топая в указанную сторону.
Сегодня у одиннадцатого отряда была особенная ночь. Нет, именно это число этого месяца мало что значило само по себе и было выбрано когда-то совершенно случайно, ничуть не в связи с неделей Хиган, когда по идее можно было это делать совершенно официально, но с тех самых пор обычай соблюдался тщательнее, чем любая другая доморощенная традиция.
У одиннадцатого был свой День Мертвых, а если точнее - ночь. За сто с лишним лет произошло слишком много всего, и кто-то через это прошел, а кому-то пришлось притормозить – вот к ним и ходил в эту ночь командный состав отряда.
Юмичика, ведущий бумажные дела почти что с самого первого дня своей службы, содержал картотеку умерших в особенном порядке, чтобы никогда никого не забыть и не перепутать.
Надо сказать, обычай требовал времени, так что каждая неделя перед этой ночью считалась авральной – улаживали все дела и подчищали все хвосты так, чтобы ни на что не отвлекаться.
В Сейрейтей было слишком мало места, чтобы хоронить всех павших рядовых и младших офицеров, потому кладбище было устроено в Руконгае. Да и кладбищем-то это можно было назвать достаточно условно: на одном квадратном километре чистого поля, прикрытым слабым защитным кидо, – небольшая, с воздушного змея величиной, каменная плитка с эмблемой отряда, вот и все. Никаких опознавательных знаков для могил – только ровная земля, покрытая дикой травой, и каменный ромбик, затерявшийся в ней и почти невидимый даже с десяти шагов.
Когда дошли до плитки, Юмичика опустился на колени и первым делом обдергал самые наглые колосья, счистил мох и протер камень, после чего отошел в сторону. Иккаку снял с пояса увесистую, литра на полтора, флягу с саке, отвинтил пробку и сел на корточки у плиты.
- Ну чего, пацаны, давайте-ка за встречу, - алкоголь из перевернутой фляги выливался на плитку, стекая по ней и впитываясь в землю. Кто бы из посторонних видел, как офицер одиннадцатого выливает просто так поллитра саке – ослеп бы от такого нонсенса. И никто бы потом еще и не поверил. Просто это было в их духе – делиться со своими ребятами бухлом и жратвой.
Прикончив флягу, Иккаку достал из-за пазухи онигири, размял его в руке и сыпанул туда же, на камень. Мятые комочки риса усеяли эмблему, но беспокоиться было нечего – птицы склюют сразу же, как только они уберутся отсюда.
А сейчас все четверо, включая спрыгнувшую на землю Ячиру, одновременно поклонились плите, помолчали, а затем отошли от нее шагов на пять, и Мадараме принялся разводить костер.
- Ну и мы теперь, - он достал еще одну флягу того же размера, Юмичика выудил из прихваченного из дома вещмешка чашечки, и саке было по ним тут же разлито.
В молчании выпили за всех своих. Этот обычай был ниоткуда. Ни из какой религии, ни из какой культуры – их, личный.
Естественно, мертвые тут, все они были уже давно на перерождении, бродили по генсею, не помня славных деньков в отряде, а кто-то и там уже умер, мог отправиться куковать в Ад, а мог сейчас в виде Холлоу рыскать голодным по всем мирам. Может, завтра их меч разрубит маску того, что раньше бегал по плацу, обливаясь потом, или сражался с кем-то в кости, отчаянно матюгаясь. Все это могло быть.
- Мы такие старые, - Юмичика сидел, обняв коленки, и смотрел на далекий темный горизонт. – Нет, правда. Мы с вами ужасно старые. Сейчас все уже новое совсем. Мы ведь старше Бьякуи с вами.
- Да ладно тебе, - Иккаку растянулся на спине близко к костру, совсем не опасаясь его жара. – Старый он… да схуяли ты старый? А деду Яме что, вообще уже пора на пенсии пионы выращивать? У нас тут не генсей, живи себе сколько влезет и не парься. Че мы там живем-то, семечки. Я бы еще столько ж вдвое прожил. Да, тайчо?
- А я вообще как бы помирать не собираюсь, - заверил его Кенпачи, сидя в своей любимой позе, скрестив ноги и положив огромные ладони на колени. Ячиру всегда устраивалась в его ногах как кошка в спальной корзинке, сворачиваясь клубком и прислонившись щекой к твердому теплому бедру. – Я всегда жить буду. И вам советую.
- Так точно, тайчо, - хором, не сговариваясь, откликнулись офицеры и переглянулись с улыбками. После недолгого молчания капитан неожиданно заговорил – он вообще-то редко начинал первый.
- Слышьте, олени. А вот скажите мне такую шнягу. Мы когда против Готея считай поперли – вы нахера со мной пошли? Я ведь вам не приказывал. Хрен с ним, что правы оказались. А если б нет?
Они снова переглянулись.
- Вы дурак? – честно сказал Иккаку.
- Совсем страх потерял? - немедленно отреагировал Зараки, но даже не шевельнулся.
- Вы, тайчо, поймите нас правильно, но спустя столько лет этот вопрос звучит почти оскорбительно, - Аясегава поворошил палочкой костер. – Мы с Иккаку Готею никогда не служили, не служим и служить не будем. За вами сюда пришли, с вами и уйдем куда скажете.
- Я ж вас не зову.
- Ну раз вы нас не зовете, мы вас и не спрашиваем – идем себе и все.
- Ушлепки… Наливай еще, хорош балаболить по-пустому. Хотя… А вот вы заценили фишку, да? Ну, когда Ичимару подставы лепил, лейтенант-то евойный, все за ним как хвост собачий волочился – а как укоптил он, Ичимару-то, этот остался. И ему ваще ничего не было! Реально не было, слова никто не сказал. А Абарай от дурака уши конечно, но все равно, девчонку-то выручал, не просто так – а ему пизды дали, в камеру посадили и вообще. Я вот лично хрена не понял…
- А кто понял, тайчо? – Иккаку сел, взял саке, которое налил ему Юмичика, сам налил другу. Че тут понимать-то блин. Нормальные пацаны вечно будут кругом виноваты. Мне интереснее с какого бодуна Абараи с этим клоуном до сих дружится еще. Я б… да я б не знаю что б я сделал, но что-нибудь точно сделал бы. Ладно. До дна.
Выпили по второй, потом по третьей, а где третья, там и четвертая – ночь шла своим чередом. Уходить им предстояло только на рассвете, и времени еще было навалом.
Вскоре офицеры начали устраиваться спать – на голой земле, как и полагалось по традиции. Юмичика стал даже задремывать, когда ему прямо во внутренний уголок глаза что-то капнуло. Вздрогнув, он провел там пальцем и приподнял веки – небо, еще какой-то час назад усыпанное звездами, затянулось тучами, и все обстоятельства показывали – дождю быть. Вот же не вовремя.
- Бля… - когда капли стали падать чаще, даже капитан их заметил. Глянул вверх, посмотрел на офицеров. – Сейчас польет.
- Польет… - согласился Иккаку. – А что делать… ну помокнем. Первый раз что ль? Я в Руконгае пока вон на него не налетел, так вот и жил. Ужасно охренел, когда он позвал меня домой, все думал щас поночую раз – а потом выгонит нафиг…
- А я вот думал – щас поночует раз – и свалит нафиг… - пробухтел Юмичика, себе в локоть, в который уткнулся лицом. – Все соображал, что бы такое сделать, чтоб ты остался.
Зараки еще раз поглядел на небо, потом снова на офицеров, после чего огляделся по сторонам, словно убеждался, что кроме них тут никого нет.
- Эй, - послышался его негромкий голос. Иккаку с Юмичикой подняли головы.
- Давайте сюда, - он приглашающее махнул рукой. – Теплее будет. Вы дохлые, вас просифонит, потом соплями отряд зальете, ну вас нафиг. Идите живо, аккуратно только, не разбудите дите.
- Тайчо?
- Да идите уже, - нетерпеливо перебил он.
Оба послушно встали и подобрались к капитану.
- Я не дохлый, - на всякий случай уточнил Иккаку, просто привалившись спиной, сложив на груди руки и вытянув ноги, а Юмичика воспользовался случаем, прижался к боку капитана, поджал ноги и уткнулся лицом ему в подмышку. Зараки крякнул, устроился поудобнее и накрыл обоих полами хаори.
- Спите давайте. Не дохлый он… В прошлый раз кто ужратый в ноябре озеро на спор переплыл, а потом неделю в одном краю отряда ты, сука, как чиханешь – а у меня в другом повязка слетает. Нахер нам это надо.
- У вас спина не устанет? – не унимались совестливые офицеры, уже придремывая в нечеловеческом тепле тела своего капитана.
- Да заткнетесь вы или нет когда-нибудь?
- Так точно…

Облепиха в одиннадцатом – это была отдельная история. Вообще, с зелеными насаждениями в отряде, по вполне понятным причинам, все обстояло туже некуда. Агрессивный эстет Юмичика прекратил свои жалкие попытки насаждать садоводство среди личного состава после того, как пьяные рядовые пять недель подряд по ночам случайно вытаптывали с трудом возделанные клочочки плодородной почвы с саженцами. Угрозы, выговоры и наряды помогали слабо – не запретишь же пить солдатне в их законные увольнения.. Окончательно тщетность попыток была осознана, когда эти саженцы в очередной раз вытоптал пьяный вдрызг Зараки. Тут уж волей-неволей пришлось молчать со своим эстетством в тряпочку – а то как-то нехорошо получается, одних наказывать, а других нет…
Так что приходилось мириться со строго милитаристским ландшафтом и ходить радоваться на зелененькое в Руконгай.
И вот, однажды один из неподросших еще салаг, как-то раз уклоняясь от наряда в «храм и фимиам», как ласково звали казарменный гальюн, сидел за складами и вдохновенно жрал ягоды облепихи, которых всласть утрамбовал себе за пазуху в Руконгае. И, видимо, каким-то образом семечки от хороших зрелых ягод попали в землю, и одно из них, пережив осень, зиму, все праздники и выходные, все непростые будни, в которых любое стечение обстоятельств могло оборвать хрупкую жизнь беззащитного росточка, весной проклюнулось. Никто на это внимания не обратил – и только когда росток стал уже тридцатисантиметровым, довольно хилым на вид, но по духу удивительно стойким растеньицем, рядовые сбежались на него смотреть целой толпой.
Юмичика был совершенно уверен, что день-два – и жизнь зачатка деревца будет уже бесславно оборвана на самом начале, однако же лишь с растущим удивлением наблюдал поистине пасторальную картину: все головорезы, убийцы, ублюдки, тупоголовые и не очень, бандиты и обыкновенные гопники, ничуть по духу не изменившиеся от того, что носили форму, все их разношерстное быдло – все едва не водили хороводы вокруг юного саженца, с трепетом поливая его дождевой водой, по поводу и без повода замеривая высоту и бурно радуясь каждому прибавившемуся сантиметру. Даже Зараки удосужился сходить и убедиться, что наконец-то у них в отряде есть новый жилец. Облепиху он одобрил, после чего к маленькому невзрачному деревцу стали относиться с еще большим пиететом.
И вот, по прошествию нескольких лет, дерево стало уже ростом с пятого офицера, затем с третьего… Спорили, судили и рядили, довымахает ли оно до обожаемого тайчо – да вот как-то не вышло. Так и осталось оно, тоненькое, одиноко торчащее за складами, всегда немножко облезлое, но неизменно цветущее каждый год. Если кто-то, обычно из новеньких и неумных, позволял проявить по отношению к облепихе малейший акт вандализма – его били. Били с таким упоением, что в четвертом отряде Унохана даже как-то сурово выговорила Зараки за дедовщину в отряде – да тот только ухмылялся понимающе. Уж он-то знал, в чем там дело.

С собрания капитанов Кенпачи вернулся молчаливый – да впрочем, когда это он отличался особенной болтливостью. Иккаку не встал ему навстречу – субординацией и в ранние года особо не страдали, а уж теперь и подавно.
- Лысый, - Ячиру немедленно подобралась к офицеру и требовательно хрястнула кулачком его по колену так, что он чуть не выплюнул самокрутку. – А что ты мне привез?
- Хммм, а что я привез… - Мадараме откашлялся и потер пострадавшую коленку. – А может то что я привез, вам только на День Рождения?
- На День Рождения ты мне еще что-нибудь привезешь, - с недетской рациональностью заявила Ячиру и подергала его за хакама. – А то Красавчик тогда позвонил и сказал, чтобы мы тут тебя хоронить начали. Я так и не смогла даже фотографию подобрать – везде ты какой-то такой, что на могилку повесить нельзя.
- Почему нельзя? – огорчился офицер, поднимая брови.
- Да потому что на кладбище ржать не принято, - фыркнул Зараки, усаживаясь на крыльцо и вытаскивая трубку. – Ну давай, чего ты мне расскажешь? Правда что ли подыхать собирался?
- Одной тут привези, другому расскажи… Закружили совсем, - заворчал Иккаку, запуская руку в косоде и вытаскивая из-за пазухи лист бумаги.
- Это что? – с сомнением произнесла Ячиру, вертя в руках врученный ей лист. – «Тебя кое-кто ждет у облепихи».
- Значит ждет, - невозмутимо сказал Мадараме. – Сходите и посмотрите.
Лейтенанта как ветром сдуло – и через каких-то пару минут раздался торжествующий вопль, полный такого ликования, что даже Зараки рот раскрыл. Правда, спросить ничего не успел – из-за складов уже вылетел вихрь, из-за скорости передвижения даже лишенный опознавательных знаков, и умчался куда-то за ворота.
- Че ж это за нах-то? – капитан повернулся к Иккаку.
- Да самокат… Ну не кукол же ей покупать, у нее этих кукол целый отряд вон, хоть щас строй да играйся. Пусть себе катается.
- Хм… Пусть конечно, но добавил ты работенки Унохане. Я те зуб даю, с этого дня мы тут все «гребаные пешеходы». А ладно, порадовал дите и то хорошо. А вот теперь рассказывай. Не успели пообазарить-то как мы вас вывели.
- Да нечего рассказывать, - Иккаку почесал макушку и немного скривился. – Прострадали херней по большому счету, с этой школотой… Этот вон на меня надутый ходит как мышь на крупу…
- За что это?
- Да неважно… Было б за что, вообще убил бы. А помирать лично я не собирался, ну так, славно помахался с одним уродом – так Юмичика он же, сами знаете, из штанов выпрыгнет чтоб показать, какой он спокойный, а потом ночью во сне все с кем-то сражается, я весь в синяках встаю… Это вы мне лучше расскажите, что на собрании сказали.
- Я не пойму, какого хера мы тут ждем-выжидаем. Идти надо в это Хуэко, едрит его в корягу, мочить этого дрочилу и его этих недоносков. А мы тут че-то все мудруем, выгадываем… залезли в жопу и выглядываем. Если б не дед, я б уж давно…
Иккаку хмыкнул, поглядев на Кенпачи искоса. Если что-то и было гарантией хотя бы относительного послушания капитана одиннадцатого, так это его простое, нехитрое уважение к Ямамото. Даже такой безумный зверь, как Зараки, признавал Генрюсая вожаком – что, впрочем, не мешало ему выкидывать трюки один почище другого. Тем не менее, трюки трюками, а даже Кенпачи понимает, что в одну харю всю вотчину Айзена не размудохает.
- Знаете, Зараки-тайчо…
- Не знаю.
- Так знайте. Есть охуенная разница между тем, когда ты служишь чему-то и когда служишь кому-то. Ну вот, извините уж, как трахаться. Уж лучше с кем-то, а не с чем-то, правильно я говорю? Так вот вы тут тоже, откуда у вас эта идейность? Вам же просто нужен сильный противник. Вот вы его и найдете… А Айзену – айзеново. Не ваш он враг – живет как мудак, дерется как мудак и вот вам мое слово – помрет как мудак, как-нибудь очень тупо. Завоюет мир, мы там все будем в кровище и с мечами в груди валяться, и он тут же на радостях селедкой потравится…
Зараки ржал как конь на заливном лугу, выслушав эту тираду, аж трубка в руке погасла, потеряв уже надежду снова когда-нибудь вернуться в капитанские зубы.
- Хорошо, что приехали, а то осиротел я тут без вас совсем - отсмеявшись, он постучал себя по груди и мотнул головой. – Уж думал окочурюсь, без Юмичики этой макулатурой за один день как снегом заметает. Вот недавно было чо – пришли с патруля, так эти дебилы в Руконгае нашли где-то яблоки зеленые и ну давай их точить как саранча, как будто их дома не кормят. Раздулись все как барабаны, два дня просраться никто не может, в отряде как на поле брани, стоны и ползанье… Погнал всех к Унохане, говорю, хоть метлой пробивай, иначе я сам из них буду дерьмо вытрясать. Дык она им по микстурке дала – второй день всей казармой дрыщут, первый раз вижу чтоб в «храм» такие очереди стояли. Вот тут-то я чуть к Айзену в Хуэко не сбежал, убежища просить, сил моих нет уже засранцами командовать…
Настала очередь Иккаку надрываться от гогота, разбрызгивая слезы и сильно сжимая лоб рукой.
- Вот об чем я и говорил, - кое-как взяв себя в руки, выдохнул он наконец и выпрямился. – Сирота вы наша… Ладно. Пошел я что ли – а то ждет там меня злющий, огнем пылкает, сейчас еще по морде подсвечником получу.
- Так за что злющий-то? – полюбопытствовал Зараки, вытряхивая пепел из трубки.
- Да какая разница-то, - Иккаку слегка улыбнулся, обернувшись через плечо. – Злющий, не злющий… Главное, что ждет. А пока ждет – рано еще мою физиономию на кладбище лепить. Спокойной вам.
- Спокойной тут… - Кенпачи сплюнул, ухмыльнулся и поднялся на ноги. – Устроил ты мне спокойную ночку с этим самокатом, мать твою за ногу и об коленку… Ищи теперь ее свищи, эту стрекозу на колесах. Буду ходить ждать, пока в ночи Комамура завоет, когда она ему хвост переедет…

ТВС.