Название: Стикс. На другом берегу.
Глава 2
Автор: Melemina
Бета: uni-akt
Рейтинг: NC-21
Жанр: драма, дарк
Пейринг: Стив/Дэн etc.
Состояние: в процессе
Размещение: запрещено
Предупреждения: в соответствии с рейтингом.
Саммари: никто, кроме Мэтта Картрайта, не знает, что случится с перешедшим реку мертвых.
читать дальшеЗнаете, мне нравилось это ощущение. Ощущение Дня Даниэлы. Это значило, что я уже не просто потаскуха и даже не девочка из эскорта, а та-которая-рядом-с-Мэттом. Обилие вылизанных до блеска баб меня никогда не смущало. За их внешним лоском скрывается или истеричка или наркоманка, а то и обе сразу – поверьте мне. Я знаю.
Я научился понимать их еще тогда, когда мы с Мэттом снимали скромную квартирку на последнем этаже безликой белой высотки. Тогда я еще носил джинсы и рубашки, вечером готовил холодные коктейли, ночами выбирался на балкон и дышал кислым воздухом города... Мэтт был занят. У него в голове космический порядок. Он поставил себе цель еще в пятнадцать лет, и пришел к ней без малого к двадцати. Закрутилось колесо. Мэтту двадцать один, и первая светская львица запечатлела на его щеке долгий многозначительный поцелуй. Мэтту двадцать три, и этих драных кошек стало раз в пять больше. Еще через год – в десять.
Примерно в это же время он и отселил меня от греха подальше. Для его репутации совместное проживание с парнем было так же излишне, как эсэсовцу молитвенник.
Он выпер меня куда-то на окраину, и я превратился в тень. Готовил те же коктейли и напивался до состояния граммофонной пластинки – меня кружило по комнатам, и я пел всякую чушь, а потом давился горьким комом, и тени, тени... Черт, как же я их боялся.
В одну из таких одиноких пьянок у меня созрело решение. Я позвонил Мэтту и заплетающимся языком выговорил: мать твою, я больше не хочу. Отпусти меня. Я хочу стать нормальным человеком, мне всего двадцать пять, спаси меня, Мэтт, отпусти меня, я хочу сам...
Он даже приехал. Приехал, посмотрел на меня – рыжую хрень на коврике у двери, - и согласился. Он сказал, что отпустит меня и даже позволит заработать стартовую сумму на новую жизнь. Он сказал – три месяца ты будешь девочкой, Дэн, а потом гуляй. Купишь себе квартиру, оплатишь учебу. Вот контракт, Дэн, посмотри.
Я сунулся в этот контракт, уронил стакан, и сидел потом в осколках, мечтая о своей будущей свободе.
Три месяца быть бабой? Легко, Мэтт. Ты же знаешь, я и так отравленная тобой блядь, и нет ни одного мужика, кто подал бы мне руку, а не шлепнул по заднице.
Но я все-таки спросил, зачем ему Дэн-женщина? Он поправил: теперь ты Даниэла. А нужна ты мне потому, что я терпеть не могу шлюх и эскорт, влюбленных девочек и растраханных красоток. Будешь моей парой на всяких мероприятиях, вот как он сказал.
Это было честно. Я знал, что Мэтт недолюбливает обычное женское сопровождение, и сделал из этого вывод – он тоже гей, только гей в камуфляже, которому остается только позавидовать.
Мое предположение подтвердилось позже, когда Мэтт нашел Хантера и вытащил его из коммуны или общины, или как там это называется: местечко, где кучка шизофреников верят в бога и живут по дурацким законам и правилам, растят кур и помидоры вокруг вручную состряпанной церкви.
Он не только вытащил Хантера, но и поселил его с собой.
Вот так. Меня просто заменили, и репутация здесь была не при чем.
С течением времени Хантер стал еще притягательнее. Это было сильное животное, выплавленное в подземной штольне из красной меди, осевшей на его коже загаром, и стали, нагрузившей мышцы длинных рук и крепких ног.
Он и Картрайт.
Я сто раз представлял себе, как их сводит воедино. Я умирал от боли, но додумывал до конца – до самого конца, до поджавшихся в экстазе ягодиц и спермы, стекающей по яйцам.
Нет ничего удивительного в том, что Мэтт выбрал его, а не меня – я был хорош только в своих юбочках и чулках, ну, и еще тогда, когда готовил обед на Рождество.
Все. Больше толку от меня не было, и хорошая кухарка с юной стриптизершей обошлись бы Мэтту куда дешевле, чем обходился ему я.
Стикс предал меня.
Стикс предал меня, и я улегся на его берег рыжей осенней листвой, я умер, свернулся в сухую трубку, рассыпался в прах, и течение ледяных вод подхватило меня, и понесло туда, где смеются над судьбами боги...
Может, это и есть моя основная ошибка. Я люблю Картрайта, как бога, а Хантер – как дьявола. Религиозная зверюшка споткнулась, навернулась на колени и периодически взбрыкивает, хватает руки Мэтта клыками, терзает его в кровь, рычит и воет... а я родился на коленях. И потому сейчас один, и жду, когда же истекут эти проклятые три месяца, а потом сниму юбки, снова обрасту волосами, выпью в баре рома с колой и...
Я еще не придумал, что будет дальше. Я не хочу об этом говорить.
Итак, я люблю дни Даниэлы. Начнем с этого.
Стив привез меня в особняк как раз вовремя. Мэтт был готов к выходу, и мне бы просто чмокнуть его в щеку и опереться о предложенную руку, но меня понесло на поиски Хантера, и я нашел его – на полу в ванной, серого, как кусок замазки.
- Что, милый? – сложив коленочки, я уселся рядом с ним и участливо заглянул в глаза. – Плохо?
Нам всем плохо. Говорю же – отравлены.
Хантер только головой мотнул. Его крепкая голова, вылепленная из волчьего черепа.
- Бедненький...
Я прошелся пальцами по его влажным губам – ах черт, - как же он хорош...
- Ты сдохнешь первой, - угрюмо пообещал Хантер и поднялся, держась за стенку. Его изрезанная в клочья рука провисла, а потом снова собралась в мышечную ткань, сокращаясь бордовыми кольцевыми надрезами, как диковинная гигантская гусеница. Нитки какие-то белые висели.
- Твои мучения окончатся на электрическом стуле, - пообещал я ему в ответ. – Я приду посмотреть. Принести тебе цветочек? Розу, лилию?
В ответ он положил мне на обнаженное плечо ладонь, и меня пригнуло. Черт, жрать все-таки надо больше. Со мной уже лифт отказывается ездить, а Хантер вполне способен свернуть мне шею, не особо напрягаясь.
- Тихо, - лениво, но веско сказал появившийся в дверях Стив.
Меня постигло странное чувство – Мэтт установил декорации и отошел в сторону, а декорации шевелятся, царапаются и ворчат. Это мы – раскрашенные доски.
- Смотри, какой у меня мальчик, - кивнул я на Стива и сумел прижаться к нему так, как прижимался к шесту – с изящной пластикой и обнаженным бедром, поползшим вверх по крепкому боку.
Какая беспросветная глупость, а. Что я делаю? Что делаем все мы?
- Дэн, не дразни его, - вполне серьезно сказал Мэтт, когда я вернулся к нему.
Его черные глаза нашли мое отражение в зеркале, и разговаривал он с ним же – не со мной, а с моим отражением, - попутно приглаживая и без того безупречно лежащие белые волосы.
- Я ничего не сделал, - так же серьезно ответил я. – Я не делаю ничего плохого.
- Не лезь к нему, - жестче сказал Мэтт, и я увидел – мое отражение дрогнуло и накренилось и стало серым... – Я нашел тебе неплохого парня, играйся сколько влезет, он все выдержит, а про Хантера забудь.
- Заебись.
- Хорошие девочки так не выражаются, - заметил Мэтт, отходя от зеркала.
Сеанс откровения закончился. Я снова Даниэла. Не было нашей дружбы и наших пятнадцати лет, я просто красивая баба, которую приятно подержать под мышкой на светском приеме.
У меня через позвоночник пропущен оголенный провод. Я как та Русалочка, которая по ножам. Я как кот в стиральной машинке. В микроволновке.
На первой части благотворительного вечера – это когда шампанское, вина и крохотные канапе, - я держался идеально. Я не позволил себе ни одного лишнего движения, хотя из-под ресниц наблюдал за всем и примечал все. Я улыбался, блистал возле Мэтта на приличном, но интимном расстоянии, пил маленькими глоточками, смеялся, запрокидывая голову, - интересно, а где мой кадык?
Я ходил, покачивая бедрами соблазнительно, но смиренно, смотрел на окружающих доброжелательно и заинтересованно, с готовностью опирался на руку Мэтта, выслушивал похвалы и комплименты, отказался от лишнего бокала и даже умудрился перехватить кусок разговора двух перезрелых графинь вишен, между собой объявивших меня «слащавой курицей». Что ж, леди, спасибо за комплимент.
Я был с Мэттом, был его частью, его лицом, его половиной, поэтому даже дышал по его правилам.
Вся эта хрень свалилась с меня, когда началась вторая часть – демонстрация фильма. В зале погас свет, и я подался вперед, тиская в руках хвостик своей сумочки.
Это было то, ради чего я отрезал и сжевал бы собственную ногу – фильмы Мэтта, истинная природа Стикса, отражающая все, что оказывается у его берегов.
На экране не было детей-инвалидов, не было той другой расы, которую отказывается принимать социум, не было заезженных моментов с оброненной у заборчика игрушкой и медленных поворотов детских мордашек с наивными бездонными глазенками.
Мэтт недаром проводил столько времени в приютах и больницах – он выдернул оттуда нас самих – меня, Хантера, Стива, толстого мужика, который сидел рядом со мной, шлюху из бара напротив, продавца хотдогов из лавки на углу... Он вытащил нас – всех нас, разных, но одинаковых. И все мы молчали и смотрели, как детские тельца разрастаются, бледнеют и превращаются в пухлых ненасытных червей – ограниченность, неприятие, инстинкты, себялюбие, ложь, брезгливость, высшая мораль... Все то, что не дает нам возможности смотреть на больных детей такими же глазами, какими мы смотрим на здоровых. Весь сироп, вся приторность, все наши желания смотрели на нас черными сверлящими зрачками, а я видел в них не только то, что хотел показать Мэтт – я видел Мэтта, я врос в него, и мне стало тесно в моем кресле, ладони намокли, дышать стало тяжело – я дышал попеременно за себя и него.
Он родился, чтобы видеть всех нас.
Он был семенем, которое дало ростки, и когда-нибудь...
Я тер колено о колено, чтобы одуматься и сбросить напряжение – я сидел в полутьме маленького кинозала, я был возбужден, и зеленое шелковое платье обрисовало мой член четче, чем самый тонкий презерватив.
Рядом кто-то всхлипывал от боли, сбоку кто-то кусал губы и утирал слезы, а я сидел, сведя коленки, и смотрел, смотрел, смотрел...
Неизвестно, о чем думали дети, которых снимал Мэтт, но каждый из нас думал сейчас только о себе – о том, что, черт, если не выйдешь отсюда другим, то лучше останься и выстрели себе в висок, а утром уборщики свалят трупы в кучу в углу.
Стань другим. Я слышал голос Мэтта. Он говорил – стань другим.
Подотри жопу своими деньгами, спихни с постели дорогую шлюху и отмени назначенную липосакцию.
А теперь – ты – видишь?
И последнее детское лицо на экране расплылось в улыбке.
А я молился своему богу, я готов был плакать, я сбился в комок, платье задралось, сумка свалилась на пол. Мне было так хорошо, как, наверное, было хорошо Хантеру, когда он увидел труп Тайгера. Он поклонялся смерти, а я – Стиксу.
А когда зал вспыхнул белым светом, и люди в молчании поднялись, чтобы еще раз увидеть Мэтта, я ринулся по проходу в коридор, наскоро окунул лицо в маленький фонтанчик, а потом ворвался в мужской туалет и скорчился там на унитазе, мокрый и растрепанный.
Меня трясло от боли и возбуждения, поэтому я вывернул свою сумку на пол, нащупал округлый флакончик дезодоранта и раскинул ноги, царапнув каблуками стены кабинки. Зеленый шелк платья съехал на живот, влажный член вырвался из трусиков. Я задрал ноги еще выше, понимая, что хрупкие лодыжки под тонким ремешком туфель дрожат так, что вот-вот зайдутся в судороге.
Затылком я уперся в бачок, задницей – в край унитаза, выплыли из-под кожи круглые косточки, кожа покрылась мурашками, но мне было наплевать – пальцами с длинными ногтями я расцарапывал и раздирал свой анус, торопясь впихнуть туда несчастный маленький баллончик дезодоранта.
Это оказалось несложно – округлый колпачок втянуло внутрь и сжало словно тисками.
Я подцепил край баллончика ногтями и задержал дыхание – мне необязательно сейчас трахать себя этой небезопасной штукой, я и без того на взводе. Мне просто было нужно, чтобы давило и распирало изнутри, и еще мне было страшно.
Остальное я помню не очень хорошо. Я помню только, что Мэтт выдавил ненадежную дверцу, и нашел меня таким – меня утянуло под лед, и там я бился и царапался, как человек, подхваченный течением.
Руки Стива – на что они после этого были похожи, а... Ему пришлось вытаскивать меня из кабинки и нести на себе боковыми коридорами, защищенными охраной от любопытных глаз.
Помню, что Мэтт вел машину, а Стив держал меня каким-то хитрым жестким захватом так, что плечи хрустели, и что кровь капала на пол и на сидения, и что я ныл:
- Я тоже такой... я с детства такой, как ты показал, Мэтт...
И что Мэтт, не оборачиваясь, ответил:
- Это просто эффект от фильма. Специально задуманный эффект.
Он не понимал. Он, снявший этот фильм, не понимал, что рядом с ним тот самый инвалид. А может, понимал слишком хорошо, поэтому и смотрел на меня, как на здорового.
Что ни говори, но Картрайт никогда не занимался тем, во что не верил.
А еще он сказал:
- Контракт продлен.
И все из-за того, что меня занесло в мужской туалет.
Он высадил меня и Стива у моего дома, попрощался кивком, и через минуту фары его машины растворились в вечернем тумане.
- Будь счастлив, Картрайт! – заорал я ему вслед, сдирая с ног эти чертовы туфли. – Будь счастлив, мой лучший друг, мать твою!
Дождь посыпался с неба. Влажная листва меланхолично вздыхала, а фонарь наливался желтым. Я стоял на обочине, подобрав юбку по колено, босиком, и мокрые волосы залепили мне всю морду, и вспомнилось – как он наклонился ко мне тогда, когда я принес свои стихи. Капли холодной воды с его куртки.
Я сел на бордюр, искренне надеясь, что кто-нибудь вытащил дезодорант из моей жопы, и я не загоню его еще глубже. Поерзал – вроде нормально, посторонних предметов не наблюдается.
- Дай сигарету, - сказал я Стиву, и он молча протянул мне сигарету, сел рядом и так мы и сидели – грязный и вымокший придурок в платье, невозмутимый охранник и дождь, единственный, кто остался неизменным за десять лет.
Я докурил и утопил окурок в луже. Поднял туфли, нацепил их на руки и пошлепал к дому. Стив пошел следом.
- Я не очень засветился?
- Нет, - сказал он, подумав. – Сразу после окончания он пошел за тобой, и сразу нашел. Вышел и попросил перекрыть коридор, пока мы не уедем.
- Здорово, - сказал я, прислоняясь спиной к прохладной стене лифта. – Если бы меня кто-то увидел, конец его карьере. Но я просто не мог... Я не могу себя контролировать, когда вижу то, что Мэтт делает.
Ключ в замок вставлял Стив – у меня тряслись руки. Он же загнал меня в ванную, и даже трогательно проверил температуру воды.
Когда я выполз из ванной, за окном уже было черно, и только огни живых окон тиранили небо.
Обещанная свобода отодвинулась на неопределенное время. Мне нечего было терять, поэтому я переоделся в обычную вельветовую рубашку, натянул серые джинсы, и снова стал собой – Дэном, маленьким невзрачным рыжим парнишкой.
- Давай выпьем.
Я снова готовил коктейли. По привычке готовил так, как любит Мэтт – с мелко колотым льдом, с мелко нарезанной мятой и лаймом-треугольничком, только белого рома плеснул не на два пальца, а полстакана, и разбавил еле-еле, чтобы не терять вкус и возможность напиться.
В моей любимой комнате – с персиковым теплым диваном и напольной дымчатой вазой, - я включил нижний свет, и пол стал янтарным, а углы покрылись муаром.
Я пристроился в углу дивана, вручил стакан Стиву, и понял, что вымотан до предела – ломило ноги, ныли лопатки, тяжелая голова никак не хотела держаться ровно, поэтому я и завалился набок. Рубашка и джинсы – моя прежняя одежда, - успокаивали меня. И боль оттого, что где-то в городе, мое место рядом с Мэттом занимает повернутый на ангелах маньяк, притупилась.
Стив сел напротив, и я рассмотрел его лицо внимательнее – тяжелых очертаний, неспокойное, с наметившейся на лбу морщиной, лицо скандинава, из тех, что носили на башке шлемы в пять килограммов весом, и могли сломать лошади ребра.
- Он гений, - сказал я, все еще пытаясь оправдаться за свое поведение. – Я слишком хорошо это чувствую. Я завожусь от его вещей... я реагирую на его фильмы всем, что у меня имеется – могу даже обоссаться от восторга. Мне хочется орать, плакать, смеяться, кончать...
Стив поднял на меня глаза и снова отвел взгляд.
- В детстве все было иначе, - я уже отчаялся найти нормальную тему для разговора, но мне не хотелось быть тем, кем я сейчас был в глазах Стива. – Все было нормально, пока не появился Хантер.
Тут я задумался. Ром и усталость перекрыли течение моих мыслей.
- Мэтт – незаменимая аминокислота, - устало сказал я и понял, что сейчас снова разревусь.
И разревелся, капая слезами в стакан, а Стив сидел напротив, невозмутимо пил свой коктейль и смотрел куда-то поверх моей рыжей головы.
- Я знаю Мэтта с детства... – это уже пошел третий стакан, и меня слегка штормило. – Я знаю его с детства, но самое важное было после, потом...
...Это было, когда Мэтту исполнилось двадцать. В нашей квартирке, на последнем этаже белой высотки, мы открыли все окна, отключили телефон и устроились на полу. Стояла июньская ранняя жара, город купался в солнечном прозрачном свете, пыль на дорогах белела, а мы сидели на прохладном полу, пили ледяное пиво из жестяных банок, курили вишневые сигариллы и грызли соленый арахис. Мэтт недавно обрезал черные джинсы, и сидел в этих импровизированных шортах, а я накинул белую легкую рубашку.
- Если мой фильм получит призовое место, то я подарю тебе что-нибудь хорошее, - сказал он тогда.
- Я не особо-то участвовал...
- Ну и что? – Мэтт был в хорошем настроении, он улыбался, и чуть ниже скул у него обозначились неглубокие ямки. – Если мне хочется?
- Если хочется – подари.
- Это будет не первый и не последний подарок, - сказал Мэтт и наклонил голову. Его белые волосы скользнули по загорелому плечу. – Самое главное еще впереди. Только это не потрогать руками, Дэн... Это то, о чем мечтают все люди.
Я насторожился. Насколько мне было известно, все люди мечтают о счастливой обоюдной любви.
Мэтт встретил мой взгляд, замотал головой и засмеялся.
- Дурак, - с нежностью сказал он. – Мы друзья, ты помнишь?
Я очень хорошо об этом помнил.
- Попробую объяснить... – Мэтт запрокинул голову и медленно облизал пересохшие от жары губы. - Мне сегодня двадцать. Пять лет назад я поставил одну цель, а сегодня поставлю другую. Через пять лет я сделаю тебя счастливым, Дэн. Хочешь?
- Хочу, - севшим от волнения голосом сказал я, и Мэтт прикрыл ресницы в знак того, что – понял, принято.
- И что это будет?
- Съездим домой.
- Зачем?
- Получу гонорар и съездим домой. Не рад?
- Я про другое. Про то, что все люди хотят.
Мэтт долго молчал, гладя пальцами бок запотевшей пивной банки.
- Ты не помнишь, что было после того, как ты отдал мне стихи? – спросил он.
Я не помнил.
- Жаль, - сказал Мэтт. – Я тогда сдуру тебя поцеловал.
У меня колени затряслись. Я смотрел на его губы. Теплые в изгибе, невозможные.
Мэтт снова засмеялся.
- Я же романтиком был, Дэн. Разве ты не замечал? Я был таким... странным. На дождь ходил смотреть ночами. И вдруг ты из кустов. Мокрый, жалкий, как тряпочка... И я тебя поцеловал. А ты ничего не помнишь, придурок.
Я сам был в отчаянии. Как я мог такое забыть? Почему?
Я спросил у него – он тоже гей?
Мэтт отрицательно покачал головой.
- Прошло пять лет, - сказал я, дожевывая влажную холодную мяту. – Все изменилось. Мэтт забыл о своем обещании. Мы больше не можем общаться как раньше. Он меня не слушает. Он меня не воспринимает. Двери в подземное царство для меня теперь закрыты, и на страже стоит цепной пес. Все эти годы он искал Хантера, а меня спихнул подальше, как только нашел его... Мне он сказал – я не могу жить с геем. А Хантер убийца. И с ним Мэтт может.
Мне очень хотелось, чтобы после этих слов Стив поднялся и пошел названивать в какие-нибудь правоохранительные органы, чтобы сообщить, что у Мэтта Картрайта дома живет серийный маньяк, но Стив сидел неподвижно.
- Ты получил свой контракт? – спросил я, и Стив согласно кивнул.
Ну и все. Пункт о неразглашении наверняка туда занесен.
- Там написано, что ты должен меня трахать?
- Я не должен, - спокойно ответил Стив и поставил свой стакан на столик. Звякнули льдинки. – Но мне все равно.
- Что ты имеешь ввиду?
- Дэнни, - сказал Стив и приостановился, словно проверяя, откликнусь ли я на такое имя. – Я человек без мнения. У меня нет ничего своего. Если рядом со мной гей, то я гей, если маньяк, то и с ним я тоже согласен.
Я ни черта не понял, кроме того, что Мэтт опять откопал какого-то психа.
- Что ты понял в его фильме про детей? – я решил, что буду выяснять истину окружными путями.
Стив медленно пожал мощными плечами.
- Ну?
- Картрайт считает, что нужно искоренять не проблему, а свое к ней отношение, - нехотя сказал Стив.
- Ты согласен?
- Да.
- А если я не согласен?
- Тогда я тоже не согласен, - невозмутимо ответил Стив. – И только потому, что ты сейчас ближе ко мне, чем Картрайт.
Истина сдохла, не родившись.
Комната казалась наполненной ирисовым молоком. Все качалось и плыло, я был пьян и практически счастлив. Я рассказал Стиву, как учился ходить на каблуках, как не даюсь депилировать яйца, хотя на остальном теле у меня не найти ни волосинки, как меня задолбало отмывать волосы от лака, а еще про то, что в детстве строил в гараже замок, а еще о том, что моя мама со мной не разговаривает вот уже восемь лет, потому что она строгая тетка, а я сбежал...
Я звоню ей иногда, она говорит, что у нее все хорошо и на этом разговор заканчивается. А еще, как ты думаешь, Стив, из-за чего может мотогонщик намеренно сойти с трассы и обречь себя на смерть от ожогов?
Черт его знает, что я плел в тот вечер, но мне стало намного легче, и когда меня срубило совершенно, Стив подошел к дивану, поднял меня на руки – я походил на тощую коалу и цеплялся за него всеми конечностями, - и отнес в спальную.
Там я разлегся на черно-белом, в шашку, шелковом белье, и бормотал бессвязицу, а Стив расстегнул мои джинсы, потянул их вниз – соскользнули легко, как нежный чулок, и опустился на колени между моих ног.
Он оказался такой здоровый, что я закинул лодыжки на его плечи, и из-за этого выгнулся почти в дугу, и – о, счастье, - я наконец-то парень, я мальчик, на мне нет юбок и подвязок, я в рубашке и пахнет от меня алкоголем, а не духами, и я не должен стонать томно...
И пока Стив сосал мой член, широкой ладонью придерживая и массируя яйца, я валялся, исходя блаженством, мне было так хорошо, как не было раньше.
Потом он перевернулся на спину и лег, а я ползал по нему, цепляясь коленями за бугры мышц, целовал запястья, соски, ключицу, прохладную мочку уха, а членом терся о бока и живот, оставляя мокрые следы – не знаю, как положено, но я теку, как баба, стоит только моему члену подняться.
От Стива пахло табаком, мятой, льдом – да-да, у льда запах росы, - а я вспотел от волнения и стал похож на мускусный шарик.
Я был мужиком, пусть и геем, но, черт побери, мне никто не говорил – милая, дай я посмотрю на твою дырочку. Или – милая, открой свой сладкий ротик.
Бляяя-а-адь. Как же все плохо.
А еще – пусть. Пусть Мэтт останется с Хантером. Я для него девочка-которая-живет-через-дом. Это не изменить годами дружбы.
И он уже не сделает меня счастливым, как обещал когда-то.
Мне надо научиться отключать мозг. Я слишком много думаю. Я не прекращал думать ни на минуту – и тогда, когда Стив перевернул меня на живот и прошелся влажным языком по изрядно расцарапанному анусу, залечивая и смазывая, ни тогда, когда его член втискивался в меня, и сладкое тревожное ощущение заполняло мое тело от паха до глотки, ни тогда, когда он заскользил, держа меня под тощее пузо ладонью, а я прогибался, стараясь подмахнуть так, чтобы в моей башке вышибло пробки и тряхнуло током оргазма...
Я все время думал – а что случится, если я скажу Мэтту, что ничего больше не хочу – ни денег, ни его самого?
Если я скажу – Мэтт-Картрайт-я-устал-тебя-любить. Я больше не могу...
И, черт, все-таки я под конец снова разревелся. Откуда во мне столько слез, ума не приложу. Мокрая жалкая тряпочка...
А за окном текла чернота.
** *
За окном текла чернота. Дэн все время говорил – время Стикса. Мэтт никогда не противился его пунктику – сравнивать что ни попадя с течением реки мертвых. Ну, нравится парнишке, пусть будет.
На этот раз на город пала совсем уж запредельная тьма. Даже странно – лето ведь... Обычно в это время над заливом еще тлеет алая полоса, а сейчас...
Хантер только что посмотрел фильм-премьеру, и отложил в сторону пульт управления телевизором. Руки его слушались плохо. Вечные самоистязания на пользу явно не шли. Но Мэтт не противился и этому – раз Хантер решил, что загубит свою бессмертную душу во имя общины, то почему бы ему не загубить и тело?
- Как тебе? – спросил он, не оборачиваясь.
- Идея в том, что не нужно помогать калекам, а нужно всего лишь воспринимать их нормально? – спросил Хантер.
- Ты все правильно понял.
- Ты хорошо подаешь, - сказал Хантер и потянул зубами свисающую из мясного развороченного шва нить. Кожа сошлась и снова ослабла, повиснув волнистыми складками.
- Знаю, - согласился Мэтт. – Терпеть не могу двусмысленности.
- Помоги, - беспомощно сказал Хантер, потеряв надежду справиться со швами самому, и Мэтт присел перед ним на корточки, бережно принял израненную руку в свои и затянул выбившиеся нитки.
- Мне не нравится все, что ты делаешь, - сказал Хантер, переждав неприятную процедуру. – За все блага божьи нужно платить, и платить не твоей показухой, а деяниями. Ты ничем не оплатил свой талант и удачу. Тебе прямая дорога в ад.
Мэтт, не поднимаясь, уложил белоснежную голову на скрещенные руки и посмотрел на Хантера снизу вверх. Черные глаза светились невысказанным интересом.
- Чем заплатишь господу ты? – спросил он. – Душой? По чести говоря, Хантер, твоя душа такая жалкая, что господь ей даже полы в сортире мыть постесняется.
- У тебя и того нет, - огрызнулся Хантер.
- Я уже заплатил, - сказал Мэтт. – Поверь, бестолковая ты овца, я уже за все заплатил. На сто лет вперед кредит доверия, и даже проценты не снимут. А в довесок я занят добрым делом – я сделаю тебя счастливым, как и обещал. Скажи, Хантер, а много история знает случаев, когда сделка с дьяволом приносила верующим счастье?
- Ни одного, - ответил Хантер.
Его грубо вылепленная голова клонилась к груди, как у немощного младенца.
- Ну ничего, - сказал Мэтт. – Все остальные просто не к тому обращались.
Обняв сухощавые сильные плечи Хантера, он выпрямился и замер, пережидая всплеск эмоций своего подопечного. Хантер уткнулся лицом ему в бок, и через минуту рубашка Мэтта стала влажной.
- Не бойся, - одними губами, беззвучно повторил Мэтт. – Я сделаю тебя счастливым. Иди. Твоя ночь.
За окнами все так же густо текла чернота.
@темы:
NC-17,
Ориджинал,
Слэш
-
-
09.07.2010 в 09:44