Автор:  Aurenga
Название: Колодец
Фэндом: Одержимые смертью (Shigurui: Death Frenzy)
Пейринг: Ирако/Фудзики
Рейтинг: NC-17
Warning: антиисторично. Я не специалист по самурайскому антуражу Пользуюсь тем, что застряло в мозгах.
Примечания:
* Цитаты – из книги «Аки-но Ё-но Нагамоногатари» - «Длинные повествования осенних ночей»
** И да, я знаю, что «Сокрытое в листве» напишут только через сто лет
*** для не видевших манги: духи Ирако и пляж с ракушками – это канон

Ознакомиться с каноном можно здесь:

http://www.world-art.ru/animation/animation.php?id=6425

Посмотреть на героев аниме и манги можно здесь:

Ирако Сэйген:

читать дальше




Фуджики Гэнноске:

читать дальше




Некоторые подробности канонических взаимоотношений здесь:
читать дальше







Колодец

Луна стоит высоко.
В ночном безмолвии скрипит колодезный ворот. Фудзики Гэнноске опрокидывает на себя ведро ледяной воды и стоит, глядя в пространство остановившимися глазами, пока капли не высыхают на коже.
Он предпочел бы видеть во сне убитых им.
Но они не приходят.
В его снах нет крови и звона мечей, нет предсмертных хрипов и вони вспоротых животов, ран и увечий. То, чего достаточно наяву, не тревожит спящего. Должно быть, его опасаются даже мстительные духи.
Он предпочел бы видеть кошмары.
Все это красиво описано в книгах. «Он потерял покой и не мог избавиться от наваждения, бесцельно бродил в поисках неизвестно чего». Прекрасно звучит, но как отвратительно это переживать.
Недостойно.
Наваждение. Что, как не оно? Если с первого дня, с первого мгновения, еще не увидав лица, только силуэт в дверях, только походку продажного актера, гибкие руки танцовщика... В додзе пахло потом крепких мужчин, а этот распутник вплыл в облаке благовоний. Это было недостойно и оскорбительно, но не оскорбление же заставило Фудзики утратить самообладание до такой степени. Он слышал шепотки. Младшие ученики удивлялись, что он взволнован. Чем новый наглый гость отличается от десятков прежних?..
Недостойно.
«Он мертв, - думает Гэнноске, вновь опуская ведро в зев колодца. – Никто не мог бы выжить после такого».
Морская раковина все еще лежит у изголовья его постели. Она бела и прекрасна. Каждый ее виток – совершенство, ощеренное клыками известняка. За то время, что она провела в прибрежном песке, шипы затупились, но по-прежнему пытаются ранить того, кто коснется их неосторожной рукой.
Внутренность раковины розовая, чуть блестящая, словно приоткрытые губы.
Почему он не может разбить ее?
Сердце, ничтожное сердце. Даже если вырезать его и выбросить, оно не перестанет метаться, превратившись в злого духа. Все точно как в книгах о мужской любви – но если это любовь, то что тогда ненависть?
«Рассвет наступил раньше, чем они закончили заниматься любовью. Прокричали ненавистные обоим первые петухи. Через открытое окно его освещала утренняя луна. Его волосы перепутанными прядями спадали на плечи, от них струился тонкий аромат». Было точно как в этой книге. Книга хороша. Понимают ли авторы книг, что страсть к оборотням и демонам хороша только на бумаге?
...У его кожи противоестественный, немужской, опьяняющий сладкий запах. Кажется, если надышаться Сэйгеном слишком сильно, станет дурно, как с перепою. Но нет, это безумие приятное, без кислой рвоты и свинца в голове. Тошно станет потом, когда оно начнет уходить.


Ирако сидит, скрестив ноги, - полы кимоно распахнуты, ноги голые до самой набедренной повязки. Нет, здесь не жарко, вовсе не жарко. Ему просто нравится показывать свое тело. Это всякий раз заметно, когда он раздевается перед тренировкой. Это отвратительно.
Гэнноске смотрит на голые ноги Сэйгена.
Тот смотрит ему в лицо.
На алых губах непристойная ухмылка. В длинных белых пальцах белая чашка.
- Ты совсем изголодался, Фудзики, - опуская чашку, говорит он ласковым полушепотом. – Хочешь?
И задирает кимоно еще выше. Распахивает его на груди. Темно-розовые соски стоят, упругие как ягоды. Он начинает гладить свой член сквозь тонкую ткань, член напрягается, обрисовываясь все яснее.
Гэнноске проглатывает слюну и невольно облизывает губы. Пересиливая себя, он поднимает глаза и находит взгляд Сэйгена. Но так еще хуже. Во всем свете нет зрелища более непристойного, чем лицо Ирако в этот момент.
Бесстыдная тварь.
До сих пор Фудзики сидел на подогнутых ногах, как подобало, но он словно теряет разум и превращается в такое же порочное ничтожество, как Ирако – он подползает к нему на четвереньках, задыхаясь от вожделения.
В глазах темнеет. Нет, это просто погасла лампа. В сумраке Гэнноске видит только белое кимоно и белую кожу Сэйгена, который непринужденно раскинулся перед ним и оценивает, довольно сузив глаза, его унизительное безумие.
Но униженным Фудзики почувствует себя только через несколько часов. Сейчас он стискивает Ирако в объятиях и с долгим выдохом прижимается щекой к его голой груди. Закрывает глаза, когда чужая ладонь обхватывает сзади его шею. Прикосновения опаляют. Пальцы поджимаются сами собой. Как похотливое животное, он трется о чужое тело, ощущая его кости и мышцы, грозные в схватке, а сейчас разгоряченные и томящиеся от желания. Сэйген так близко, так спокоен. Переломать ему ребра, раздавить внутренние органы... Гэнноске только впивается пальцами в спину любовника, массируя, проминая твердые мускулы, и тот выгибается, словно натянутый лук. Ресницами, губами, дыханием Фудзики щекочет его кожу, влажным ртом накрывает сосок, вбирая, словно сосок женщины. Ирако стонет. Слышать это невообразимо приятно. Тело Гэнноске выходит из повиновения, берет верх над волей. Усмехаясь, Ирако мягко сжимает его член через слои ткани. Фудзики, точно смертельно пьяный, путается в собственном поясе. Одежда тяготит, как тяготил боевой доспех в тот день, на море, когда он словно щенок шел ко дну. И так же, как в тот день, пальцы Сэйгена приходят ему на помощь, быстро и ловко развязывают узлы. Пока он, шипя от раздражения, освобождается от одежды, Ирако распускает ему волосы.
Потом, будто нечаянно, их рты сливаются. Мурашки бегут по спине Фудзики, стоит ему почувствовать, как могучее, опасное тело в его руках становится податливым. Несколько минут Сэйген лежит под ним расслабленный и покорный. Гэнноске целует его, обнимает ладонями длинноволосую голову, лижет алые, пухлые, бесстыдные губы, сплетает язык с языком. Слюна Ирако сладкая, как дурман.
Не расцепляясь, они перекатываются от столика к футону. Сэйген не думает переворачиваться на живот, поэтому Гэнноске, не в силах ждать дольше, вздергивает его ноги и берет его как женщину, лицом к лицу. Ирако улыбается. В самом начале он зажмурился на мгновение и втянул воздух сквозь зубы, но теперь уже не испытывает никакой боли. У него явно большой опыт.
Фудзики двигается все резче, наслаждаясь тем, как извивается от страсти его любовник и соперник. Тот ведет себя бесстыдно, он и не думает скрывать своего удовольствия – ласкает себя, гладит бедра Гэнноске, потом, жмурясь, прикусывает собственные пальцы и начинает громко стонать. Ему нравится, когда мужчина овладевает им. Кто был его любовником? Сколько их было? Ради сердечной привязанности, ради телесного наслаждения или ради денег он отдавался?
Актер. Низкий человек.
С низким актером можно не думать ни о чем, просто наслаждаться. Удовольствие так велико и остро, что не оставляет места никаким мыслям. Самая искусная женщина до сих пор не могла извлечь из его тела таких дивных нот... Гэнноске опускается Сэйгену на грудь, целует в губы, поняв, что это ему нравится. Тот лежит неподвижно, закатив глаза – белки тускло поблескивают между густыми ресницами.
«Он предложил мне себя, - внезапно осознает Гэнноске, и губы его невольно растягиваются в торжествующей улыбке. – Он признал меня старшим. Да! Я... старший ученик, и я...»
Ирако лениво усмехается.
- Ну уж нет, - мягко, сладко говорит он и выскальзывает из-под любовника.
На этот раз на спину опрокинут Гэнноске. Он лежит неподвижно, глядя в потолок расширенными глазами, пока Сэйген облизывает его и тискает его зад, разводя ему ноги. Ему не слишком-то нравится такое продолжение, но он точно парализован. На следующий день в додзе будет страшно снимать одежду. Нет, они не оставят друг на друге следов, но Гэнноске кажется, что каждое прикосновение этих алых распутных губ оставляет на нем печать, как касание раскаленного железа. Эти губы словно прикасаются к обнаженным нервам, эти пальцы могут войти в плоть в любом месте, а не только там, где дозволяет природа... Ирако приподнимается. Длинные волосы заслоняют его глаза, видна только улыбка. Безучастно, будто бы это происходит не с ним, Фудзики разрешает ему перевернуть себя. Властная ладонь прижимает его голову к футону, благоухающие волосы скользят по лицу и спине. Сэйген ложится на него всей тяжестью... берет за запястье и припадает ртом к пальцам, которые сам же ломал несколько месяцев назад.
Гэнноске до крови прокусывает губу.
Чужое тело он чувствует лучше, чем свое. Сам он словно в тумане. Сэйген упивается этими минутами, склоняясь над ним, вторгаясь в него, и неестественный сладкий запах его кожи становится сильнее. Он покусывает плечи Гэнноске, сплетается с ним пальцами, утыкается лицом в шею, постанывая так же, как когда был с другой стороны...
Позже, при криках первых петухов, в свете утренней луны, когда Фудзики поднимется, чтобы одеться, Ирако вдруг вцепится в него, обхватив крепко до боли, и с прерывистым вздохом прижмется к груди – так, будто хочет отгородиться им от чего-то. И нельзя будет не зарыться руками и лицом в его волосы, пахнущие еще слаще обычного. Точно как в книгах. Вообразив такое, книжник, верно, сказал бы много красивых слов и сложил стихотворение. Но вышла бы ложь. Красивых чувств не было. Все книжные луны и капли росы гибли в котле с кипящим железом.


К какому бы сословию человек ни принадлежал, если он делает то, что не должен делать, он рано или поздно совершит презренный или малодушный поступок.
Как это верно.
Если за честными поступками не стоит честных намерений, даже проверенный путь может стать путем низости.
Фудзики Гэнноске безупречно исполнил свой долг ученика додзе. Он находился в числе тех, кто восстанавливал справедливость. Сенсей был доволен им. Другой на его месте мог бы гордиться – но не он. Разве о чести сенсея и школы он думал? Он думал только о себе.
Чудовища должны умирать, а наваждения – рассеиваться.
Ничтожные люди не умеют скрывать своих чувств. Если Ирако Сэйген испытывал страх, ненависть или вожделение, это немедленно выражалось на его лице. В тот час, когда он увидел приближающегося Фудзики, он вскрикнул от ужаса, но в глазах его было и нечто другое.
Рассказывали, что когда Ирако кинулся за ним в морские волны, то выглядел донельзя испуганным... Быть побежденным в учебном поединке, не отстоять честь школы, и после этого допустить, чтобы победитель спас тебе жизнь.
Недостойно.
Тогда, лежа рядом с Сэйгеном на белом песке, Гэнноске впервые подумал, что он не человек. Прежде он думал, что Ирако пользуется духами, но у моря, где все были наги и пахли морской солью и водорослями – даже там его тело источало сладкий аромат.
Все в нем лживо.
Что бы он ни делал, он ведет себя как актер на сцене. Он точно не видит, как это оскорбляет людей. Игра везде и во всем... и даже закатившиеся глаза, искаженный рот и надрывные стоны его – тоже игра. Хозяин того дома, затемно отпирая им ворота, улыбался сальной улыбочкой старого развратника. Он подслушивал. Тогда Гэнноске как никогда понял тех, кто рубит низким людям головы за непочтительность, но прошел мимо, словно не видя ничего, одеревенев душой.
Теперь он видит это во сне.
Это – или другой день, жаркий полдень в бамбуковой роще. Он отрабатывал удар, пытался сконцентрироваться, а цикады гремели так, что он слишком поздно услышал шаги, но услышав – узнал немедля. Походка актера, исполняющего женские роли. Ирако было место на сцене, а не в додзе. Он сводил бы с ума столицу и оставил в покое ум Фудзики.
Он явился – полураздетый по случаю жары, расчесанный, благоухающий – и предложил потренироваться вместе. С минуту Гэнноске стоял, испытующе глядя ему в глаза, потом произнес то, о чем думал:
- В мыслях у тебя не боевые искусства.
Тонкие, словно нарисованные брови взметнулись.
- Это не помешает мне победить.
Сэйген метнулся вперед, едва Гэнноске открыл рот, чтобы ответить. Первые два шага – прямо на поднятый меч, потом скользнул в сторону. Фудзики стоял спокойно, только поменял упор, чтобы Ирако не сбил его с ног, и сказал ему прямо в лицо, когда пальцы налетевшего Сэйгена уже обхватили его руки на рукояти:
- Это недостойно.
И как после такого ответа он оказался лежащим на траве среди бамбуковых зарослей, под тяжелым и гибким телом врага? И куда делся его меч? Обеими ладонями он обнимал шею Сэйгена, притягивая его к себе, и ни у одного из них не возникло мысли об угрозе и убийстве... Наваждение. Недаром Сэйгену так нравилось целоваться – злой дух, он жизнь высасывал через рот, и яркие, женские губы его становились еще алее. Если бы понять это вовремя! Но тогда, пожалуй, Гэнноске по доброй воле накормил бы его собой.
Ах да, вот еще причина: эти поцелуи, нескончаемые и бесстыдные, в обмен на которые Ирако готов был расслабляться и подчиняться. Порой случалось, что они не успели заняться ничем иным, а он уже постанывал от удовольствия и блаженно смотрел сквозь ресницы. Очень приятно было держать его в руках в такие минуты.
...Зеленые стебли уходили вверх, вонзаясь в солнечный свет. Сухая трава колола голую спину Гэнноске – он был в одних хакама, и рука Сэйгена уже скользнула в прорезь. Фудзики в свою очередь запустил руки ему под одежду... на нем еще оставалась одежда? Разве что пояс удерживал распахнутое кимоно.
Ноги их переплелись. И как всегда, несколько неприятных минут Гэнноске не знал, согласится Сэйген сейчас исполнять роль мальчика или снова вынудит его. Несмотря на жеманные манеры и девическую красоту лица, несмотря даже на то, что ему самому заметно приятнее было отдавать свое тело, Ирако далеко не каждый раз позволял иметь себя. Это было неправильно – не как в книгах, где младший любовник доказывал старшему свою преданность, но что за дело низким людям до книг? И кто, собственно, из них старший?..
Поэтому он целовал Сэйгена – болезненно, до привкуса крови во рту, - и держал его за волосы, чтобы не отодвинулся. В который раз уже они забавлялись друг с другом, чтобы Фудзики успел понять, чем можно подкупить Ирако и подкупал его таким образом три раза из пяти? Это продолжалось довольно долго. Началось... да, началось после того, как Ирако, склонившись в ноги, клялся, что не хотел оскорбить его, спасая из морской пучины. У него был такой смиренный и виноватый вид. Отрада для сердца.
Все ложь. Ложь и низость.
Почувствовав, что тело его расслабилось, Гэнноске перекатился, прижав Сэйгена к земле. «Ах, как хорошо...» – прошептал тот, стоило освободить его рот. Он лежал, склонив голову к плечу, волосы его разметались, язык медленно, непристойно скользил по влажным губам. Ему в самом деле все это пришлось по душе – он расщедрился на распутство, которое совершали недешевые женщины. Когда Фудзики развязал пояс, Ирако подался вперед, блеснув бесстыдным взглядом из-под ресниц, и припал к его возбужденному органу алым искусанным ртом. Волосы стали дыбом... это он тоже делал явно не в первый раз.
Слишком искусен для достойного человека.
Если бы он с мечом не был так же искусен...
Фудзики поторопился развернуть его. Ирако только умиротворенно вздохнул и стонал, пока его брали сзади, сладко и упоенно.
Хуже всего то, что потом они будут лежать в траве, обнявшись, слушать цикад и гладить друг друга кончиками пальцев, словно и впрямь испытывают прекрасные книжные чувства. Что было на самом деле – уже не вспомнить. Неужели возможно так ласкать того, к кому испытываешь омерзение и ненависть? Чтобы он, тот, щекотно дышал в ухо, рассказывая что-то смешное, и рисовал на груди иероглифы кисточкой из собственных волос...
Увидев это во сне, Фудзики Гэнноске просыпается в ледяном поту.


Фудзики Гэнноске стоит у колодца. Дует холодный ветер.
Повременив, он возвращается к себе. Раковина лежит на месте. Гэнноске прикладывает ее к уху и слушает шум волн.
Демон мертв, но наваждение живо и смущает душу. Едва он закроет глаза, то увидит это снова. Странно: когда это происходило, плоть его изнывала от страсти и вожделения, но когда он видит это во сне, то испытывает совсем другие чувства.
Медленно, бережно он кладет раковину на место.
...безразлично. Раковина останется с ним.