Название текста: Мы никогда не умрем
Автор: bubantes
Бета/корректор: Last_Optimist
Фандом: bleach
Рейтинг: NC-17 (не во всех главах)
Дисклеймер: Персонажи и некоторые реалии мира фика взяты из Bleach, автор фика не извлекает никакой материальной выгоды из своего творчества.
Персонажи: одиннадцатый отряд, а мир вертится вокруг них.
Особые предупреждения: непечатная лексика в количестве, гомоэротической образностью конечно местами насыщено – не без этого, но и без фанатизма.
От автора: Я не задавался целью переписать канон или, наоборот, пересказать его своими словами. Просто придумывались такие всякие эпизоды из жизни одиннадцатого, местами веселые, местами не очень, уж как пошло. В повествовании периодически появляются резиновые неканоны и даже один резиновый лейтенант шестого отряда до Ренджи, чистейший плод фантазии – в основном для того, чтобы тут же примерно эффектно сдохнуть.
Аффтар отчаялся понимать хронологию Кубо Тайто, потому имеет на нее свой взгляд, впрочем, не так далеко отходя от канона. Время между главами и событиями может быть разное – как пара месяцев, так и пара десятков лет.
Любые совпадения с фиками чьей-то подруги, сестры, бабушки и канарейки – невозможны. Все равно я чужих фиков про одиннадцатый не читаю.
За эпиграфы говорю спасибо Fleur, Пикнику и Башакову. Вдохновлялся именно ими.
читать дальше
Глава 5

Ты меня научил
Не бояться страданий,
Уходить, не дождавшись
Аплодисментов.
Пусть взрываются звёзды
За преступность желаний,
Лишь бы ты был со мной
За секунду до смерти.

Однако, чем размереннее сейчас текла их жизнь - впрочем, если можно было использовать понятие «размеренный» по отношению к жизни двух разбойников, зарабатывающих себе на пропитание побоищами - тем тяжелее становилось у Юмичики на душе. Слухом и зрением он хвастался не зря, и более того, помимо пяти развитых основных чувств, у него присутствовало нечто вроде интуиции, если упрощать. Это чувство, которое он привык так называть, жило в нем всегда и частенько оправдывалось на практике – он до сих пор помнил, как в день пожара не находил себе места от беспокойства.
Еще ему иногда казалось, что он физически ощущает силу Иккаку. Когда тот дрался или просто был чем-то возбужден, воздух вокруг него будто бы сгущался и становился едва ли не осязаемым, потоками изливаясь во все стороны. Впрочем, данный факт стоило скорее отнести к приятным ощущениям, ибо эти потоки будто бы подпитывали самого Аясегаву, и временами ему чудилось, что от этого катана на поясе начинает странным образом вибрировать – но настолько неуловимо, что это больше походило на глюк.
В этом случае оставалось только гордиться другом и его мощью, раз уж она такая, что ее даже видно. Если конечно, это действительно не игра богатого Юмичикиного воображения.
Но вот иногда интуиция Аясегавы подбрасывала ему менее приятные вещи. Одной из которых была какая-то непреходящая уверенность, что у них все же нарисовался какой-то загадочный враг, который когда-то сжег их дом, и вряд ли на это остановится.
Мадараме не смеялся над этими его домыслами, ибо и сам вполне допускал такое. Просто у него это было скорее на уровне логических догадок, нежели ощущений.
В любом случае, они оба были постоянно начеку, хоть и злились от того, что недруг предпочитал непрямолинейные методы и явно выжидал, когда можно будет нанести еще один удар ниже пояса.
И еще, Юмичика был просто уверен, что за ними наблюдали. Оттого он совсем прекратил контакты с парнями из борделя, чтобы не быть виноватым в дополнительных жертвах. Иккаку правда не особо ограничил себя в своих ночных рейдах по бабам, потому что пока им под дверь еще не подбросили ни одной умерщвленной с особым цинизмом проститутки. Может просто потому что если убивать каждую шлюху, с которой он путался, то вскоре Руконгай вообще останется без блядей, шутил Аясегава каждый раз, когда речь заходила об этом. Друг снова воспринимал это как комплимент и очень радовался.
Он всегда радовался, злился и вообще проявлял свои чувства очень бурно, и Юмичике это нравилось – он давно замечал, что чем шире эмоциональный диапазон человека рядом, тем он сам себя чувствует бодрее. Впрочем, свой энергетический вампиризм он принимал философски – ибо другу было не западло без устали источать силу направо и налево, а это было главное.
Но его всегда удивляло, почему Иккаку – столь кровожадный и, как бы это сказать, смертоносный тип, которому море по колено и небо одеялом, и который заводится от любого пустяка с пол оборота – относится к нему, Аясегаве, с неизменным дружелюбием и даже с какой-то затаенной дружеской нежностью, проявляющейся порой в довольно неожиданных и искаженных формах.
Об этом он думал и сейчас, в предвечерние тихие часы, заканчивая натирать мылом наволочку. Они сегодня наконец разжились сменой постельного белья, однако Юмичика взял за правило перед использованием стирать любую тряпку, купленную на торговых рядах, ибо пес его знает, где до этого она могла побывать и откуда ее сперли.
Прополоскав наволочку, он пока развесил ее на кусте и не глядя протянул руку назад.
- Иккаку, этот обмылок весь вышел. Давай еще.
Однако, ответа не последовало. Несколько раз помахав рукой в воздухе, Аясегава обернулся. Берег был свершено пуст, и никаких признаков присутствия друга не наблюдалось.
- Иккаку! Але, где тебя носит?
Странно, вот только пару минут он шастал по берегу, то выполняя всякие упражнения наподобие тренировки, то помогая выжать большую простынь, то развлекая друга какими-то похабными анекдотами.
- Кого потеряла, красавица? – вдруг раздалось откуда-то сверху, и Юмичика поднялся на ноги и вскинул взгляд. Зрелище ему открылось довольно впечатляющее. Берег реки был наклонным, и теперь на самом верху тянулась ровная цепочка людей самой неблагонадежной наружности. Их было не менее двух десятков рыл.
Рука тут же сама легла на рукоять катаны.
- Где он?
- Кто? – послышался какой-то до ужаса знакомый голос. Люди расступились, и взору предстал высокий мужчина. Солнце светило ему в спину, потому Аясегава, сколько ни жмурился, никак не мог разглядеть его лица толком.
- Что значит кто? Где он, я спрашиваю?
- Никого тут не было. И я вот думаю, где же наш лысый дружок, неужто вы поссорились?
- Ты кто хоть такой-то? – напрягся Юмичика, поняв, что гость – не такой уж случайный человек. И еще он никак не мог додуматься, издевается он или правда не знает, где сейчас Мадараме. Впрочем, сомневаться в друге он не мог себе позволить – чтобы того могли нейтрализовать такие утырки, хоть и много – такого просто быть не может.
Но куда он тогда смылся, тоже неясно. Не утонул же.
- Как грустно. Так грустно, что сейчас я расстроюсь. Я думаю о нем каждый день, понимаешь ли, сгораю от страсти, а он меня забыл. Юми, ты бесчувственный человек, тебе это известно? – фигура начала спускаться вниз по берегу и постепенно выходить из области сильного свечения.
В этот момент Аясегава по идее должен был испытать массу ощущений: удивление, осознание, гнев, ненависть…
А он просто почувствовал себя идиотом. Полным, окончательным, в квадрате, с бантиком сбоку. Потому что только такой вот идиот мог не догадаться об этом раньше.
- Нориюки, - произнес он таким тоном, словно разгадал кроссворд.
- Какое счастье. Все-таки вспомнил. Однако, я думал, будет больше радости. Может, обнимешь меня?
- С удовольствием, - Юмичика медленно потянул катану из ножен. – Если ты не против, что она тоже поучаствует в объятиях.
- Твой симпатичный ножичек? Отчего же, я очень даже не против, - бандит шагнул вперед и… вынул из-за плеча меч. У Аясегавы на секунду глаза округлились до практически идеального геометрического состояния.
- Откуда тыкалка? – спокойно выговорил он, справившись с собой.
- А у тебя откуда?
- Не твое дело.
- Вот и не твое тоже.
Юмичика еще раз посмотрел на меч в руке Нориюки. Довольно длинная катана, рукоять из мерзкой бугристой кожи ската, два желобка на лезвии – для стока крови, не очень широкий хамон. Хищная вещица и не слишком уж красивая. Точнее, красивая, как и ее хозяин, но красотой не очень честной, вызывающей скорее отрицательные эмоции.
Но Юмичика про себя отметил еще кое-что, что его напрягало.
Раньше он списывал все это опять же на свое воображение, однако сейчас эти подозрения начали укрепляться.
Сейчас, глядя на меч Нориюки, он почему-то с абсолютной уверенностью мог сказать, что он выкован просто так, а не появился сам по себе, как у них с Иккаку. Почему ему так казалось, он сам не знал толком. Возможно потому что та катана была… никем.
Может, то был какой-то особенный вид психического расстройства, но иногда Аясегава ловил себя на том, что не считает свой меч просто вещью. То ли дело было в том, что он играл в его жизни слишком большую роль, то ли от того, что был так красив, то ли еще почему-то, но на данный момент самым страшным кошмаром для Юмичики была мысль об утрате меча. Ну и в последнее время – об утрате друга. Эти две мысли были почти равноценны, то есть меч автоматически приравнивался к другу, словно живое существо.
Когда он еще был один, то от нечего делать принимался разговаривать с катаной, или полируя ее в этот момент, или проделывая несложные упражнения. Естественно, никто ему не отвечал, и он скорее был похож на тихого психопата, беседующего сам с собой. Но однажды – он даже Иккаку не рассказывал об этом – в один из таких моментов что-то случилось. По коже пробежал миллион мурашек, словно подул сквозняк, и мелкие волоски сзади на шее, под основной линией роста волос, поднялись дыбом. Присутствие кого-то еще в доме было настолько ощутимым, что он потом целую ночь спал при свете лампы. И больше никогда не разговаривал со своим мечом, боясь, что точно начнет сходить с ума.
В общем, сейчас он никоим образом не боялся Нориюки с его катаной, ибо каким-то шестым чувством угадывал – он и драться-то ею толком не умеет.
Его все еще мучил другой вопрос – где же…
- Эээ, ну это просто офигенная невезуха, - послышался внезапно родной голос, в котором за веселостью звенели довольно опасные нотки. – Только отойдешь в кусты поссать, а друг тут уже развлекается. Юмичика, так нечестно – чего не зовешь на праздник?
Иккаку появился на берегу, слепящий весь собравшийся народ отблеском закатного солнца на макушке. Катана привычно лежала у него на плечах.
- Извини Иккаку, увлеклись беседой, - Аясегава перехватил меч поудобнее.
- Че-то мне эта заточка знакома, - Мадараме прищурился, разглядывая Нориюки. – Слышь, чувак, а ты чьих будешь чтоб на моего друга тут посредь бела дня носки вострить?
- Ты вспомнишь, друг, - равнодушно бросил Юмичика, не глядя на него – но лишь потому что не упускал Нориюки из виду ни на секунду. – Чет-нечет.
- Да ты что, - ахнул Мадараме и вылупился на хозяина игорного дома с неподдельным интересом. – Так это я тебя поперек жопы огрел? Ты, надеюсь, братан, не обиделся?
- Кончай трепаться, - Нориюки явно немного был сбит с толку. Но потом, видимо, собрался и расплылся в весьма паскудной ухмылке, снова обращаясь к Юмичике. – Кстати, Юми, совсем забыл. Одолжил я один раз одну вещицу, все никак тебе не отдам. А просили тебе передать…
Аясегава напрягся, когда он полез за пазуху, и крепче сжал рукоять меча. Однако, в следующий момент Нориюки вытащил сжатый кулак и сделал легкое движение, отчего из его руки вылетело нечто маленькое и блестящее, в следующую секунду упавшее Юмичике под ноги.
И оказалось это сережкой некогда убитого Соджи.
- Ну конечно это сделал ты, - констатировал он, стараясь не слишком долго смотреть на побрякушку. – Только смысл? По большому счету, он мне был никто.
- Просто люблю ломать чужие игрушки. Ну а если они были не так уж нужны, то какая разница тем более. К тому же, он был очень даже не плох до того, но ты знаешь, такой резвый – нечаянно напоролся на нож. Совершенно случайно.
- Так это ты мальчонку заколбасил, редиска, - вновь подал голос Мадараме и медленно снял с плеч катану. – Ну фу так делать. Может я тоже попробую напороться? Случайно.
- Иккаку, - вдруг оборвал его Аясегава. – В этот раз – не лезь пожалуйста ты. Ты обещал, что если я найду противника, ты не будешь мне мешать.
- Юмичика…
- Я тебя слушал, теперь и ты будь добр.
- Как скажешь, - согласился Иккаку, вдохнув. – Но ты, друг, тоже редиска - ты значит будешь рубиться с главзлодеем, у которого еще и меч есть, а мне опять это говно месить…
- Ну прости. Следующий злодей с мечом будет твой.
- Хорошо-хорошо. Но тогда вон те – все мои. Убьешь хоть одного, я с тобой не разговариваю.
- Не уверен, что это честно, но будь по твоему.
- Честно-честно, эти с пижней всякой, а твой с мечом. Я тоже с мечом хочу.
- Я же сказал. Следующий какого встретим – твой. А этого отдай.
- А вы трепаться, ребята, горазды… А меня кто-нибудь спросил, с кем я хочу драться? – Нориюки поднял одну бровь.
- А нам похуй, - очень просто и доходчиво объяснил Иккаку, невинно улыбаясь. – Мне слово друга – закон. А твое мнение я вертел везде где смог. Так что поднимай меч и дерись с ним, если ты мужик, а я вынесу остальных.
- Не говори «гоп»… Ребята, лысого можете гасить, а этого не трогать, я его сам живым возьму. Мы с тобой, Юмичика, еще поговорим по душам.
Мадараме ворвался в толпу бандитов как сверкающая шаровая молния, с воинственным кличем разбросав сразу троих. Дальше Аясегава смотреть не стал, будучи вполне уверенным, что там все будет нормально.
Теперь его занимали Нориюки и его катана. В любом случае, не сделав первого удара, не узнаешь, на что способен противник, особенно если он как раз не торопится начинать.
Так что Юмичика подступился первый. Его пробный, чисто механический удар был встречен чужим клинком, у самого лица блеснула недобрая улыбка.
- Говорят, с бабами драться – грешно. Но если баба хочет сама…
- Кто здесь баба, будет известно уже через пять минут, - Аясегава легко сбросил его лезвие и снова атаковал. Противник отбил и этот удар, но уже вылезли наружу некоторые дыры в его технике. Он был хотя бы тупо неповоротливее, и после Иккаку, который в битве двигался как большая блестящая искра, казался улиткой с раздутым самомнением.
К тому же Нориюки даже никто не научил нормально стоять, не оставляя врагу лазеек для удара. Видимо, он был настолько уверен в чужой слабости, что не старался замечать своих.
Так что Юмичика не стал изменять себе и использовал ту же тактику, что в давней битве с Мадараме – начал изображать бессмысленную панику, обрушивая на Нориюки один дурацкий удар за другим, не забывая вскрикивать и шумно задыхаться. Тот отмахивался с глумливой ухмылкой, не замечая, как потемнели фиолетовые глаза напротив, и как сузились зрачки до размеров пшеничного зернышка, пристально следя за каждым его движением.
- Баба и есть баба… Ну ничего… я тебя воспитаю, будешь у меня мягкий и шелковый… - приговаривал гнусным полушепотом Нориюки в промежутках между лязганьем клинков. – Поучу тебя, как с мужчинами разговаривать… День и ночь учить буду, сучка, подстилка дешевая…
Юмичика понимал, что поддаваться злости – значит тут же допустить ошибку. Потому он мысленно прокручивал его слова и анализировал их не в его пользу.
Бедный униженный бандит, которого в на его же территории загасили ножнами на виду у своих же пешек. Тут озлобишься. К тому же не дали... Он причем думает, что дали другому. Вообще мрак. И меч у него дерьмовый. Господи боже, какой неудачник…
Удар справа – отбил. Его колющий выпад – протяжный визг стали, скольжение к цубе, рывок – отброшен. Движения Юмичики незаметно приобретали все большую скупость, словно затишье перед решающим рывком – и он не заметил, как Мадараме, уже закончивший со своей частью, теперь стоит и пристально наблюдает за ними, закусив нижнюю губу и постукивая пальцами по рукояти своего меча.
Аясегава увидел следующий удар, но намеренно не отразил его, увернувшись так, что кончик катаны прошел ювелирно мимо шеи, оставив крошечный надрез. Капелька крови вспухла и сорвалась в следующий же момент, когда он снова рванулся вперед, занося свой клинок. И Нориюки, словно в каком-то мареве, поднял меч для защиты, еще улыбаясь, еще не упуская его взгляда, еще ликуя над первой кровью, хоть той и было чуть-чуть…
Улыбка держалась на его лице еще секунд пять, когда лезвие катаны Юмичики изменило траекторию и с громким хрустом и чавканьем въехало ему прямо под правое нижнее ребро.
Так он и стоял, нанизанный на блестящую полосу стали, глупо улыбаясь и продолжая ловить чужой взгляд.
- Я достаточно усвоил урок… хозяин? – Аясегава облизнул губы и сделал три четких движения – вниз наискосок, вправо, назад. Кровь хлынула вслед за вышедшим наружу клинком, и Нориюки, издав булькающий всхлип, рухнул на траву, догоняя собственные поползшие из развороченного живота кишки.
Юмичика неторопливо вытер лезвие о его одежду, спрятал катану в ножны, отступил на пару шагов, чтобы не испачкаться в чужой крови… и споткнулся обо что-то, начав заваливаться назад.
И тут чьи-то сильные теплые руки поймали его и поставили на ноги, развернув на сто восемьдесят градусов.
Подняв голову, Аясегава увидел лицо друга над своим и почуял его дыхание у себя на разгоряченной коже.
- Знаешь… - Иккаку отвел прилипшую челку с его лба. – Я уж давно заметил – ты когда дерешься, у тебя глаза меняются…
И, склонившись к его шее, облизал ранку. Юмичика вздохнул от неожиданности и хотел было сказать хоть что-нибудь, но в следующий момент его раскрытый рот накрыли чужие губы, и сразу же, почуяв отсутствие сопротивления, внутрь скользнул все тот же язык, еще солоноватый от вкуса его крови.
Иккаку наверное спятил, и он сам спятил, они оба потеряли рассудок и поехали крышей, судорожно билось в голове, когда Аясегава поймал себя на том, что отвечает – встречает поцелуй, как встречал удары, с не меньшей отдачей. Жар шарахнул в голову сплошной волной, смывая остатки мыслительных потуг, и вот уже руки сами обвивают сильные плечи, скользят по шершавой ткани туники и взбираются по шее к гладкому затылку, не находя преграды в виде волос.
Однако, на этом Мадараме буквально оторвал его от себя и, немного ошалело улыбаясь, произнес:
- Домой пошли?
- Пойдем, - ответил одними губами Юмичика, слабо кивнув.
И они пошли – как обычно, рядом, не глядя друг на друга и чувствуя, как в каждом ломается какая-то грань, которую давно подтачивало извне.
У дома Мадараме шепнул другу на ухо, слегка подтолкнув его вперед.
- Ты иди… Я сейчас.
Юмичика, как загипнотизированный, шагнул внутрь и замер посреди комнаты. Их жилище, небольшая каморка, знакомая до последней щелочки и пятнышка, теперь приобрела какой-то совершенно иной вид, и каждая вещь теперь казалась ему новой и незнакомой. Он зачем-то провел рукой по столу, словно убеждаясь, что это тот самый стол, который он здесь оставил утром, с забытыми на нем, наспех составленными в стопку мисками еще со вчерашнего ужина
Потом потер пальцами довольно пыльное окно – ленились и давно не мыли – и шагнул к кровати, разглядывая ее так, будто видел первый раз.
А затем сел и, помедлив, стащил ленту с волос, роняя распустившуюся темно-фиолетовую шевелюру на левое плечо.
В этот момент хлопнула дверь, и в дом вошел Иккаку. В наступающих сумерках только мягко блестели, словно у кота, глаза, и по лицу бродила странная ласковая улыбка.
Юмичика встретил его пристальным, тяжелым взглядом из-под завесивших половину лица волос и тоже улыбнулся – и со стороны эта улыбка показалась Иккаку совершенно нечеловеческой.
Он только медленно потянул пояс своей туники и сбросил ее с плеч на пол, на несколько секунд замирая посреди комнаты абсолютно нагим и замечая, как моментально перестает дышать сидящий на кушетке Аясегава, оглядывая его фигуру все ниже, ниже, потом снова снизу-вверх.
И когда их взгляды снова скрестились, едва не вызвав короткое замыкание, Мадараме наконец решился и шагнул вперед, сразу аккуратно заваливая друга на кровать, одной рукой поддерживая под спину, а другой наконец забираясь, неистово закапываясь в освобожденную гриву волос. Там, под волосами, было одуряюще тепло, и нежный сладковатый запах, обыкновенно лишь слегка уловимый, ударил в нос сплошным потоком.
Иккаку как помешанный целовал губы, лоб, виски и наконец волосы, зарываясь в них лицом и сильно втягивая воздух. И проклинал все на свете за то, что не может наполниться этим запахом доверху, и потом лопнуть, разорваться на миллион лоскутов.
Юмичика шумно дышал и цеплялся за его голую спину, извиваясь и сильно упираясь в живот сведенными вместе коленками, высовывающимися из-под разъехавшихся пол юката.
Оторвавшись от его волос наконец, Мадараме сложил ладони тыльными сторонами внутрь, не без труда просунул их между его слегка влажных от пота бедер, еще больше распахивая юката, и мягко раздвинул стройные бледные ноги в разные стороны, тут же вжимаясь между ними. Аясегава испуганно и вместе с тем покорно смотрел на него снизу-вверх, и в его глазах легко – хотя может, легко лишь для лучшего друга – читалось «Ты у меня первый – и я верю всему, что ты будешь делать, только не делай мне больно»
Не сделаю, ответил глазами Иккаку, просовывая руку ему под спину и нащупывая злополучный бант пояса. Впрочем, не зря он столько раз в шутку распускал его – и сейчас шелковый краешек послушно дается в пальцы, тянется, удлиняется и наконец распутывается. Через несколько мгновений длинная фиолетовая волна, извиваясь, летит и опускается на пол, и впервые в жизни Юмичика не протестует против такого небрежного обращения с вещами.
Он позволяет другу раскинуть полы юката и припасть губами к его обнаженной груди, закатывая мутные от возбуждения глаза так, что жутковато блестят сплошные голубоватые белки.
Руки у Иккаку горячие, но сухие – и бугорки мозолей под пальцами слегка царапают нежную кожу подмышек, шершаво прокатываясь по ложбинкам к бокам и дальше перебираясь к ребрам.
Живот так и ходит от дыхания, и все тонкие косточки проступают на теле Юмичики, словно у птицы. Мадараме и чувствует себя так, будто поймал птицу и держит ее, ощущая частое биение птичьего сердца.
И целует, мягко и успокаивающе, место под левым соском, а сердце толкается прямо в губы, вот-вот вырвется и истечет кровью прямо у его лица. А собственная кровь в это время шумит в ушах громче любого водопада, и от этого ни один звук не пробивается в голову. Ни один – кроме тихих протяжных стонов, срывающихся на высокие ноты каждый раз, когда Иккаку касается руками бедер, а животом – уже твердого члена.
Он будет ласкать друга до изнеможения, до слез, до судорог – когда-нибудь потом. А сейчас хочется утолить голод, который жил с ними все это время и с которого лишь теперь сорвали печать, притяжение двух сил, наконец получивших свободу.
Все шлюхи мира, если собрать их под одной крышей, не смогут насытить так, как одно тело, из которого потоками струится уже отчетливо видимая сила – плотная и тяжелая, такая, что оплавляются края простыней и потрескивают волосы на руках.
Мадараме видит, как от его ауры у друга наливаются краской губы, разгораются глаза и дрожат, как пушистые перышки, густые черные ресницы. Юмичика облизывает верхнюю, причудливо изогнутую губу – иногда, в жизни, когда он не следит за собой и задумывается, она приподнимается сама, обнажая верхние белоснежные зубы. И тем более когда он спит – Иккаку не раз по утрам смотрел – повторяется то же самое, и блестит немного слюна на ровных резцах, иногда протягиваясь тонкими ниточками. Юмичика, даже во сне, спохватывается, сглатывает и поджимает пересохшие губы, но та непокорная верхняя со временем снова отлепляется и уходит вверх.
И он сейчас наверстывает за все эти ночи, вылизывая его рот, зубы, а когда язык задевает точечку как раз в верхней губе, у Аясегавы оглушительно что-то стреляет в солнечном сплетении.
Он цепляется за плечи и спину Иккаку, сжимая лопатки, сдавливая желанные тугие мускулы, отрываясь от поцелуя и впиваясь зубами в ключицы. Он умирал от этого тела столько дней, выучил каждую мышцу, уже давно мысленно облизал их все по нескольку раз, боясь самому себе признаться в этом. И когда-нибудь он сделает это – после.
Он повинуется едва заметному давлению на бок и послушно переворачивается лицом вниз, вставая на колени и локти. С него даже не сняли еще юката – и друг спешит это исправить, аккуратно – сначала одна рука, потом вторая - выпутывая его из рукавов. Шелк невесомо мазнул по потной коже и исчез, оставив после себя легкую струйку холода, которую тут же испепеляет жар груди, прижавшейся к спине. Иккаку, ладонью сминая его живот, целует, кусает и перекатывает на языке острый седьмой позвонок, а другая рука перебрасывает всю копну волос вперед, через макушку.
Затем эта же рука, расправившись с гривой, проезжает между лопаток, слегка замирает на копчике и наконец юркает между ягодиц, где, естественно, сухо и тесно.
А делать нечего, прошлая бутылка ценного масла сгорела в том доме, а больше не купили – забылось. Кто ж знал, что в такой ситуации пригодится? Иккаку облизывается и, чуть шире разведя ягодицы, касается сжатой полоски кожи губами. Сначала неуверенно, потом смелее, и доносящиеся до его ушей захлебывающиеся стоны, наполовину сладкие, наполовину испуганные, прибавляют сил. Под его языком все сжимается еще отчаяннее от непривычки и страха, приходится утроить усилия, в то же время просунув одну руку между ног и поглаживая член друга. В конце концов, вся промежность Юмичики уже блестит от слюны, которая стекает и на бедра изнутри, и друг, наконец оторвавшись от своего занятия, поднимается.
Юмичика смотрит через плечо – вопросительно. Иккаку возвращает ему вопрос, и оба наконец сдаются – дальше терпеть некуда, готовы. На лицо Аясегавы ложится рука, и он заглатывает сразу два пальца, смачивая их своей слюной. Мокрые пальцы исчезают и через секунду уже въезжают ему внутрь один за другим. Это достаточно больно чтобы вскрикнуть, но не так уж чтобы не вытерпеть – и он терпит, стискивая зубы, надламываясь в спине.
А настоящая боль начинается тогда, когда узкий вход начинает растягивать член. Едва протискивается головка, а все уже горит и ноет, словно туда суют факел.
Так вот как они себя чувствуют, мальчики-уке. Он столько раз спал с ними и не был в этой роли, даже не представляя, какое это мучение. И как же так можно, наслаждаться этим? Настоящий мазохизм…
Вот прошла уже одна треть. В зажмуренных глазах вскипели слезы, и Юмичика неосознанно подался вперед, пытаясь облегчить свою участь и боясь, что сейчас друг рассердится и дернет его обратно, насаживая сразу и на всю длину. Тогда он точно порвется пополам до затылка…
Однако, проникновение тут же остановилось. Иккаку, замерев, придержал его за бедра и снова наклонился, целуя в открытую шею и согревая ее влажным дыханием.
- Больно? Ну подожди… я как-нибудь… а хочешь не буду? А то западло когда больно-то. Слышишь?
Юмичика промычал что-то непонятное, мотая головой и щекоча волосами свои кулаки, в которых были зажаты уголки подушки.
- Все, да? Выходить?
- Стой… Дай две секунды только.
Он послушно ждет, не шевелясь, хотя аж слышно, как скрипят от возбуждения зубы. И наконец Аясегава, передохнув и поджав губы, сам тихонько двигается назад. Накатывает второй приступ боли, но уже до странности привычный, терпимый.
- Давай… - он не узнает свой голос – гулкий, как из бочки, совершенно чужой. Но ему по-настоящему стыдно за то, что друг и в постели терпит его капризы, хотя кто другой бы давно оттрахал, особенно не слушая протестующих воплей.
- Прогнись… ну, чуть-чуть еще, - шепчет Иккаку, аккуратно нажимая на поясницу, и Юмичика выгибается изо всех сил. Так в самом деле легче, и внезапно член за один раз въезжает по основание, вышибая дух. И теперь уже не поймешь, невозможно ли терпеть эту боль, или невозможно от нее отказаться.
- Не прекращай, - взвыл Юмичика, почуяв, как друг собирается остановиться и переждать.
От толчков, кажется, болит даже за ушами, хотя казалось бы, какая связь… Но постепенно момент привыкания наступает, и Аясегава понимает, что мечется уже давно не от боли, и дерет себя за волосы, наматывая на пальцы пряди, чтобы вернуть ее подобие – потому что уже где-то там, в низу живота, становится так хорошо, что хочется сдохнуть.
Иккаку сам едва жив – давление мышц сводит его с ума, трение об узкие стенки вызывает такие ощущения, что под грудной костью неизвестно откуда рождается глухое звериное рычание.
- Юмичика, скоро… - находит он силы признаться, потому что действительно не продержится сейчас так и двух минут.
Друг судорожно кивает и ныряет правой рукой себе между ног, сжимая ноющий член. Вскоре рука уже снует там как бешеная, и зрелище это просто до смерти похабное, как и звуки, которыми это все сопровождается, и теперь даже если бы Иккаку с размаху отсекли голову, он бы все равно сначала кончил.
Он кончает, вбиваясь последним, яростным толчком и уже как сквозь вату, слышит неправдоподобно тонкий длинный стон. Скользкая и блестящая спина Юмичики по-змеиному извивается, и вскоре у него внутри все сводит намертво - Мадараме не может даже первые пару секунд вытащить, настолько там все сжалось. И тут оба теряют равновесие и падают на бок, все еще не расцепившись.
Иккаку зачем-то схватил руку друга и вздернул вверх, разглядывая густые белые потеки, уже струящиеся от ладони к запястью и нитями протягивающееся между пальцами.
Постепенно к обоим возвращается рассудок. И практически непробиваемая стена энергии вокруг них затухает, опадает, оседает на их потных телах и мокрых истерзанных простынях. Иккаку наконец может выскользнуть из чужого тела, хотя, как ему кажется, мог бы проспать в таком вот положении всю ночь.
У каждого это по-своему первый раз. У Юмичики – первый раз под мужчиной снизу, у Иккаку – первый раз с мужчиной вообще. И оба чувствуют, что в этом сексе было что-то большее, чем просто секс и просто оргазм. Что-то, что роднит их до конца, до того самого предела, до которого всегда чуть-чуть не хватало, даже в самые близкие моменты.
Теперь им больше нечего друг от друга скрывать. И от этого хочется спрятаться ненадолго, чтобы переварить, осознать новую ступень доверия.
Юмичика смеется.
- Чего ты? – Мадараме трудно говорить, но он не может не откликнуться.
- У меня задница горит, как будто там васаби намазали.
- В натуре так больно?
- Вначале – чуть не рехнулся. И потом тоже – только из-за другого. Главное – сначала стерпеть.
- Ужасы какие. Что ж делать будем тогда?
- То же самое. Мне очень понравилось.
- Извращенец.
- Знаю, - Аясегава вытер руку прямо о простынь. – А тебе понравилось?
- Спрашивает. Я б с тобой день и ночь трахался. Ну, после того как подрался бы.
Те же самые слова, что ему уже говорили сегодня, но от друга их слышать приятно, как самый сладкий комплимент. Юмичика чувствует, как между ног все хлюпает и, морщась, вытирается опять же краем простыни и – только сейчас понимает, что всю смену постельного белья, за которую сегодня отвалили достаточно денег, забыли на берегу реки.
Матерясь, оба вскочили с кровати и, на бегу натягивая одежду, вынеслись из дома. Аясегава молился только о том, чтобы никто не спер эти злосчастные тряпки, хотя конечно надеяться на такое чудо было довольно бессмысленно.
Прискакав на берег, они застали там ту же картину, что и оставили. Лежащие в художественном беспорядке трупы, видимо, производили на свидетелей неизгладимое впечатление, и на кустах все так же нежно светлели пятна выстиранного белья.
Рассудив, что раз уж они добрались до реки, друзья полезли купаться, плескаясь как лоси и оглашая воздух разноголосыми воплями и хохотом. А уж потом вылезли на берег, оделись, собрали свое имущество и сделали то, что в том числе забыли сделать раньше – обобрали мертвецов. И если с остальных бандитов особо много не наскребли, то у Нориюки в поясе обнаружился довольно увесистый кошелек, на обеих руках затейливые браслеты, а на среднем пальце правой руки – перстень. Причем, из-за того, что палец уже раздулся, Юмичика недолго думая отрезал его весь и уже после этого стянул побрякушку, взвешивая на руке.
- Ничего штучка.
- Угу, - Мадараме тем временем задумчиво разглядывал катану. – Слышь, друг, а раньше у него был меч?
- Неа. Мне кажется, это не такой меч, как наши. Не знаю почему, но не такой.
- У тебя ведь он тоже появился сам?
- Ну да.
- В любом случае, его тоже можно будет загнать, как считаешь.
- Да а куда его еще. Все, пошли
- Пойдем.

Глава шестая

В мире двусмысленном ангел двуликий,
Стал сводным братом моим.
Солнечный ветер и лунные блики,
Заcтит от нас едкий дым.

Мрачный попутчик садится на весла,
Скован, неловок и нем.
Есть в его облике смутное сходство,
Я не пойму только с кем.

Знает ли он, что река эта вышла,
Вырвалась из берегов.
И по изменчивой глади подвижной,
Тени скользят облаков.


Как это могло произойти?
Юмичика остервенело рвал чистую простынь на полосы, накладывая их на раны тяжело дышащего друга.
Такого быть не может. И плевать что видел своими глазами, но это было настолько неправдоподобно, что все существо упорно отказывалось верить в случившееся.
- Представляешь? – Иккаку приоткрыл на секунду глаза, не сразу сумев сфокусировать взгляд на склоненном над ним лице. – Просрал я… Вот ведь бывает?
- Молчи, раны открываются.
- Нет, ты слушай… Я говорю, слухай сюда. Он же не человек в натуре, скажи? Зверюга… Ваще блин, я вокруг него как козел скачу, а он так, с ноги на ногу переваливается и отмахивается, будто я муха какая… А что он сказал, ты слышал?
- Да слышал, слышал, уймись ты. И прекрати лыбиться, упырь! Тебя чуть не убили!
- Юмичика! – Мадараме схватил его за запястье, сверкая совершенно невменяемым взглядом, в котором плескался лихорадочный азарт. – А ты можешь его догнать там, позвать, а?
- Да его уж след простыл, окстись, алкоголик бешеный, - Аясегава зубами надорвал очередную полоску, обматывая ею предплечье Иккаку. – Я пока тебя донес… Я в душе неебу, где его теперь носит, лежи я тебе сказал!
Он довольно сильно толкнул в грудь попытавшегося приподняться друга и продолжил перевязку. Мадараме некоторое время не дергался, лишь по-прежнему слегка дебильно ухмыляясь и глядя ему в лицо.
- Нееет, не сечешь ты… Я думал, я здесь самый ниибаца крутой рубака, аж дальше некуда, чешите мне пятки… Кретин… А вот он пришел и показал мне небо в крапинку… И я вижу, вижу куда мне теперь надо расти, Юмичика. Сколько мне еще усраться надо чтоб когда он попался еще раз… Ну понимаешь хоть?
- Да. Каков бы ты ни был, всегда есть кто-то сильнее. Где-то есть человек сильнее этого Кенпачи, просто еще не нашелся. Так и бывает.
- А помнишь… помнишь ты тогда сказал, что следующий злодей с мечом мой будет? Смешно вышло, да?
- Да обоссаться! – рявкнул потерявший терпение Аясегава, ибо снова беспрестанно шевелящийся друг создавал реальные проблемы для обработки своих ран. – Когда ж ты уймешься?
- Слышь… а если б я скопытился, ты бы переживал, а? – Иккаку хоть и умудрился произнести это даже игриво, однако по всему было видно, не шутил.
- Нет, я бы сплясал там с веером.
- Не надо так волноваться. Я живучий, видишь. Как блоха.
- Зато если не захлопнешь сейчас пасть, я тебя сам зашибу, чтоб не мучился. Я затрахался уже тебя заматывать, замри ты хоть на минутку. Егоза…
- Друг, ну сделай это для меня, а? Найди его.
- Мне прям так вставать или можно хоть утра подождать?
- Да не… потом… Ну как-нибудь, ты же тот еще шнырь, что угодно вынюхаешь.
- Хорошо, хорошо…
- Я теперь готов буду… Так сразу не провалюсь.
- Конечно, только засни ты ради бога.
- Попить… попить дай?
- Тише… давай, аккуратно, - Юмичика одной рукой приподнял его голову, другой поднес ко рту пиалу с водой. Напившись, Иккаку снова откинулся назад и… захрапел, приоткрыв рот.
- Вот жопа с ушами, - ругнулся в сердцах Аясегава, вздыхая с облегчением и утирая свой потный лоб скомканным бинтом, который не понадобился. – Уснул он тут… говнюк…
То, что случилось сегодня, ошарашило его даже больше, чем самого Иккаку… ничего не предвещало такого развития событий. Как водится, пришли в грязный, совсем опустившийся район хоть за какой-то наживой, и нарвались на этого огромного бродягу с мечом.
Юмичика помнил, что как ни старался, никак не мог рассмотреть толком его лицо – во-первых, мешали потоки желтоватого свечения, исходящие от него без конца, а во-вторых он двигался слишком быстро… Слишком.
И лишь когда все закончилось, когда огромная жилистая ручища сцапала Иккаку за шиворот, он все-таки смог немного разглядеть незнакомца. Тяжелое безбровое лицо, покрытое пылью и пересеченное вдоль застарелым черным шрамом, не показалось ему уродливым лишь потому что действительно вообще не напоминало человеческое. Не бывало таких людей на свете, думал Юмичика, пялясь на него во все глаза и покусывая от волнения ноготь большого пальца (только он обрадовался, что избавился от этой дурацкой привычки, как она вернулась к нему вновь).
Люди хотя бы не имеют столько зубов.
У этого страшилища их во рту было штук шестьдесят, не меньше, как почудилось ему со страху. И глаз таких, светящихся желтым, тоже не бывает…
И ему бы удалось хоть немного обдумать, упорядочить образ этого создания в своей картине мира, если бы не эта его девчушка. Обыкновенная малявка, в крошечном кимоно с бантиком на поясе, забирающаяся ему на плечо как ручная обезьянка… Почему-то именно это кимоно и этот бантик окончательно добили Юмичику, выжрав ему остатки мозга. Кто покупал ей детскую одежку? Подбирал ее по размеру, в конце концов. И кто, мать их за ногу, завязывает ей этот хренов бантик? Она слишком мала, чтобы делать это сама. Аясегава всякий раз чувствовал короткое замыкание в голове, когда представлял, как этот бугай своими лапищами завязывает, поправляет бантик, расправляет детский поясок… И ведь стрижет же ее кто-то наконец. Черти что.
Именно вот этот ребенок вмещал в себе все то человеческое, чего никак нельзя было применить в отношении Кенпачи из Зараки. И каждая попытка все обдумать, совместить и логически структурировать, проваливалась с оглушительным треском.
Впрочем, потом он и забыл о нем думать, ибо в связи в временным выходом Иккаку из строя, остро вставал вопрос добычи пропитания. Все-таки друг его некоторым образом избаловал, постоянно принимая все эти заботы на себя под предлогом нежелания делиться противниками.
Дело в том, что его способ все-таки Аясегаве не совсем подходил. Во-первых, это было некрасиво. А во-вторых, он объективно был чуть слабее Мадараме и еще не так усвоил премудрость драться с многими противниками сразу. У них стиль был абсолютно разный – Иккаку явно привык мыслить масштабно и широко распространяться, тогда как у Юмичики гораздо лучше выходил чисто контактный бой. Чем ближе он подпускал к себе врага, тем больше шансов у него было на победу.
Решение этого вопроса пришло совершенно неожиданно.
Как-то он слонялся по районам целый день, постепенно выбираясь из самого вопиющего сральника, и наконец добрел до сорокового с чем-то, где уже люди более-менее походили на людей, и кое-где даже играли дети. В последних районах детей либо не было вовсе, либо они меньше всего в своей жизни думали об играх. Многие начинали заниматься нездоровыми ремеслами, едва достигнув первых признаков полового созревания.
Здесь бегать с мечом наперевес и вопить дурным голосом, кажется, не было особенного смысла – откровенно бандитских рож не наблюдалось, здешние мужчины выглядели достаточно чистыми и трусоватыми, чтобы драться из-за каких-то глупостей.
Аясегава повздыхал немного, сетуя на очередной «порожняк» и собрался было отправиться обратно, но вдруг замер в позе гончей возле одной торговки. На ее лотке виднелось – о боже милосердны – настоящее эби-фурай. Не то подобие креветок, больше похожих на куски подметок, которые они с Иккаку жевали там у себя под «говяное» по выражению друга саке, а именно самое что ни есть приготовленное эби-фурай, золотящееся на солнце своими шершавыми поджаренными бочками.
Юмичика едва не захлебнулся. Он не ел уже два дня, ибо вчерашние добытые харчи были столь малы, что он отдал их другу полностью, соврав, что свою половину уже слопал. И теперь, хоть запах еды был не так уж силен, все равно едва не довел его до обморока.
Торговка заметно занервничала, видимо боясь, что сейчас он раскроет рот и поглотит весь ее нехитрый товар вместе с лотком, однако Аясегава еще не дошел до такого состояния, чтобы тырить жратву и бегать как горный козел от преследующей его вознегодовавшей толпы. Потому просто сглотнул слюну и собрался разорвать себе сердце, уйдя отсюда ни с чем, как вдруг на его плечо легла чья-то рука.
- Хочешь есть? – раздался над ухом вкрадчивый мужской голос.
Он резко обернулся, стряхивая себя чужую ладонь и недоумевающе разглядывая собеседника – им оказался вполне человекообразный тип в хоть и кое-где залатанном, но все же довольно приличном юката. В общем, агрессией от него вроде бы не веяло.
- Я не собираюсь воровать, - холодно бросил Юмичика, пряча руки в рукава. – А от того, что смотрю, они не испортятся.
- Понимаю, - мужчина протянул руку чтобы коснуться прядей волос, спадающих на его лицо, и Аясегава ловко отстранился, в последний момент увиливая от пальцев и хмурясь.
- Есть какие-то вопросы ко мне?
- Как ты относишься к сделкам?
- К сделкам? – Юмичика поднял одну бровь, явно заинтересовавшись. – Ну, если они выгодные…
- Не бойся, не обману, - тип уже подхватил его под локоток и совершенно непринужденно вел к хижинам, заходя вместе с ним в узкий проход между домами.
- Ну так, какова моя часть сделки-то? – Аясегава все еще непонимающе хлопал глазами, когда они оказались в глухой подворотне наедине.
- Ну ладно тебе придуриваться, - отмахнулся незнакомец, поворачиваясь к нему и вновь приближаясь на не слишком-то приличествующее расстояние. – Сколько ты берешь за один раз, если быстро управиться?
Юмичика едва не рассмеялся от очередного осознания того, как же медленно до него в последнее время все доходит. Отвык он просто уж от таких ситуаций, ибо уж давно в них не влипал, а во-вторых в нижних районах предложения подобного рода делали… более прямолинейно.
Со стороны показалось, что он едва дернул плечом, однако горе-клиент, коротко и странно икнув, осел на землю, пораженный ребром ладони в шею. А Юмичика, брезгливо переступив через него, собрался было покинуть подворотню, но, уже почти сделав это, внезапно застыл как вкопанный. Звук щелчка в голове заставил медленно обернуться и заинтересованно вскинуть бровку…
Спустя пять минут, прижимая к груди завернутые в бумагу эби-фурай и хрустя уже третьей креветкой по счету, Юмичика размышлял о том, что худа без добра все же не бывает. Так уж вышло, что сделка оказалась действительно вполне выгодной, ибо хоть тип оказался не таким уж прям богачом, но за такую несложную работу, как спокойное обворовывание бесчувственного тела, он действительно выручил более чем достаточно.
По пути он прикупил еще маринованной рыбы и табака для Иккаку, мысленно начиная выстраивать несложные схемы дальнейшего пути столь необременительного заработка.

Иккаку уже вполне очухался и расходился, когда Аясегава, наказав ему еще посидеть дома, вновь отправился на свой несложный промысел. В средне-благополучных районах способ работал просто безотказно. Стоило поошиваться там вокруг, или посидеть немного на камушке, эффектно сверкая коленкой и томно обмахивая якобы вспотевшую шею, как нарисовывался какой-нибудь любитель «быстро управиться» в ближайшем тупичке. Где, собственно, обычно и находил недолгое успокоение, временно выключенный точным ударом в пах, шею или просто качественным хуком справа – способ варьировался в зависимости от настроения Юмичики. Собственно, после чего неудачливый сластолюбивец очухивался где-то спустя полчаса, избавленный от лишних тягот в виде материальных ценностей. Аясегава справедливо полагал, что о душе надо думать гораздо больше, особенно если так поджимает чрезмерно дымящееся либидо.
Так в нем разрослось сладостное ощущение полной безнаказанности и даже в некотором роде вполне понятной жадности. В день он мог таким образом «обработать» несколько районов, и хотелось бы побольше. Лишних денег в его понятии не было в принципе, так что в один прекрасный момент неугомонные ноги принесли его в район из третьей десятки, двадцать шестой или около того.
Ну, тут уже кипела довольно пристойная жизнь, Юмичика даже заскрипел зубами от осознания того, что даже если бы они с Иккаку решили тут жить, то скоро вдвоем превратили бы его в такой же отстойник, как и последнюю десятку. Тупо из принципа – Мадараме от скуки, Аясегава от досады. Сразу же вскипала мутная волна обиды на несправедливость. Ему, совсем еще зеленому непуганому оленю, пришлось выживать и крепнуть в семьдесят пятом, пока здесь какие-то упыри, не имеющие и сотой доли его красоты, не хлебнули и грамма того пожара, который ему пришлось пройти за несколько лет. Кто это все там решает? По какому принципу идет отбор, кому гнить, а кому почесывать пузо здесь?
Теперь-то он может сюда зайти, ловить на себе явно заинтересованные взгляды и даже неуверенные улыбки, будто пробные камешки в его сторону. А где интересно был хоть один, когда он действительно загинался с голоду и мокнул под дождем в доме, больше похожем на дуршлаг. Тогда, совсем юный, растерянный, без меча, мог бы и повестись… Воистину, все что ни делается, все к лучшему.
Взмыло внутри совершенно четкое желание сегодня обойтись с «клиентом» как-нибудь пожестче, чем обычно. А то они тут наверное собственно крови-то никогда не нюхали… Пара симпатичных шрамов украсит любую местную благодушную физиономию, почему нет.
Однако, привычно шаря глазами в толпе и пытаясь наугад определить будущую жертву, Юмичика вдруг обратил внимание на нескольких парней, одетых в черное и, что еще интереснее, носящих на поясах ножны. С соответствующим содержимым.
Он вообще-то слышал кое-что о том, что Руконгай по идее охраняется кем-то, живущим в далеком белом городе за неприступной стеной, однако в бедных районах то была не более чем притча, над которой язвили на все лады за чашкой дешевого саке.
Но, как выяснилось, не везде так обстояло дело. Парни в черном сбились в кучку и о чем-то возбужденно беседовали, если не сказать – кипишевали.
Моментально прикинувшись глухонемым и бестелесным, Аясегава из чистого интереса подобрался поближе и вслушался в малопонятную речь тесной кучки «муравьев», как он их окрестил за безликие черные косоде и хакама.
И среди всех с трудом разобранных «новость… слышали?... двести… Готей… по правилам…» выделился довольно четкий голос:
- Как жеж послушать-то охота, там сейчас ведь сотайчо будет… - разочарованно рассуждал невзрачный парнишка с единственным заметным штрихом во внешности в виде весьма непривлекательного родимого пятна прямо возле уха. – А этот патруль будь он неладен, и с места не сойдешь!
- А кто-нибудь вообще видел этого Зараки?
Юмичика, уже теряющий интерес к происходящему, моментально прирос к месту и превратился в сплошное разверстое ухо.
- Да кто его видал, он говорят приперся чуть ли не вчера. Но говорят, что там че-то вообще жуть лесная.
- Да уж я б посмотрел, что там за хренотень, что капитана как жука размазал…
- Мне Мицуки говорил, что он громадный как сарай, и зубья ВО - до подбородка!
- Допился твой Мицуки до горячки, ахинею не неси. Может он там еще огнем пылкает?
- А мож и пылкает, ты откуда знаешь…
Тут вдруг рядом с толпой появился еще один «муравей», только явно старше по рангу и поосанистей, тут же разогнав кипишующих громогласным «А ну построились, щебетуны, кому говорят! Сейчас все увидите сами, нечего шушукаться!»
Парни моментально построились, и их куда-то погнали. Юмичика же не нашел ничего лучше, как на почтительном расстоянии тихонько скользить за ними, навострив уши и забыв о том, для чего пришел сюда изначально.
И по мере того, как они шли, районы становились все богаче, концентрация людей в форме все гуще, и в конце концов вся их процессия остановилась. Аясегава предпочел прикинуться шлангом и делать вид, что прожил в этом районе всю сознательную жизнь, хотя вот это уж, конечно, мало кого могло обмануть.
В первой десятке районов обитала, судя по всему, богатая знать. И теперь хорошо одетые люди толпились повсюду, собираясь пестрой гомонящей кучей за выстроившимися в ровные черные ряды бойцами. Юмичика самодовольно фыркнул, подумав о том, что одежда его, конечно же, не идет в особое сравнение с нарядами здешних беложопых, но зато красивее его все равно никого нет. Ох уж на него бы все эти тряпки, так его б на алтарь поставить было можно и воскуривать.
Впрочем, речь сейчас шла не об этом. Внимание собравшихся было приковано к белой стене, от которой рядами тянулись шесты с развевающимися черно-белыми флагами. В воздухе чувствовалось какое-то странное оживление, и «муравьи» в форме обливались потом на солнце, напряженно всматриваясь вдаль.
Спустя минут десять такого ожидания, кусок стены с грохотом отъехал, открывая вход, и там сначала показались еще несколько солдат с мечами – рослые и статные, как пить дать элита – а за ними сутулый широкоплечий старик, при появлении которого гул стих, будто всех стеклянным колпаком накрыли. Юмичика сделал вывод, что дед – здешний авторитет, и уже не обратил особенного внимания на появившегося рядом с ним усатого высокого мужика со странной прической.
Кто-то в толпе наступил Аясегаве на ногу, и он сдавленно зашипел, мстительно пихнув его коленом. На них зашикали, пришлось потихоньку нырнуть в толпу и вынырнуть уже в другом месте.
Когда же над головами собравшихся громом раскатился хриплый, но зычный голос старика, все окончательно онемели. Юмичика сам почувствовал, как все волоски на коже поднялись дыбом, словно он слишком приблизился к очагу, источающему жар. Сглотнув слюну, с трудом прошедшую в пересохшее горло, он выпрямился и прислушался…

До дома он дошел уже к ночи, ибо ковылять через весь Руконгай из первого района до семьдесят пятого – это не мелочь по карманам тырить. Однако, он даже не отдохнул ни разу, только купив за сегодняшнюю небольшую добычу пару онигири и немного саке, на сколько хватило.
Ввалившись в дом, он первым делом прошел к столу, глотнул из чайника немного воды и сгрузил сверток с едой.
- Иопта, друг, пришел, а я уж тут че-то весь извертелся, - лежащий на койке Мадараме тут же сел, свесив ноги на пол. – Думал, куда это ты запропал-то на весь день, даж перессал почуть, хотел искать идти.
- Ты, Иккаку, не вставай, сиди, - Аясегава опустился на стул возле койки и откинулся на спинку, слегка массируя ноющий висок – все-таки умаялся идти. – Я просто весь Руконгай на своих двоих вдоль и поперек измерил, веришь… Как только по дороге не развалился. Я тебе тут рассказать кое-что хотел…
- Ммм? – Иккаку уже растерзал сверток и воодушевленно поглощал рисовый комочек, отхлебывая саке прямо из горлышка небольшой бутылки. – Чего ты такого нашел, шнырь?
- Жуй-жуй… - Юмичика улыбнулся, подождал, пока друг доест и уже тогда изложил собственно новость, не меняя спокойного тона и нарочито небрежно покачивая ногой.
Мадараме выслушал его, медленно отставил бутылку и через пару секунд только проглотил саке, которое до этого влил в рот.
- Знаешь че, кореш, - проговорил он серьезно, глядя на Аясегаву исподлобья. – Ты у меня больше вообще никуда ходить не будешь.
- Что такое? – нахмурился тот, вздрагивая от неожиданности. – Как это не буду.
- Не будешь, - упрямо подтвердил Иккаку, и вдруг его лицо, словно постепенно разгорающийся фонарь, засияло широченной ухмылкой. – Потому что я тебя, суку, НА РУКАХ буду везде носить!
Юмичика вякнул, когда друг подхватил его и, крутанув пару раз, с грохотом обрушил на кровать. Естественно, такого жестокого обращения та не выдержала, и оба тела с треском провалились вниз на осевшей кушетке.
- Кто-то сейчас у меня огребет… - проговорил после некоторой паузы Аясегава, чувствуя, как одна из сломанных досок впилась ему в бок через матрас.
- Бля, вот не поверишь… - Иккаку словно и не слышал всего этого, не выпуская его из рук. – Я вообще не ожидал. Думал, ты и забыл, честно говоря, вот хотел, как встану, самому искать. А тут ты. Я с тебя в натуре кипятком ссу просто, Юмичика. И, похоже, обречен буду делать это всю жизнь. Ты ведь для меня это сделал? А?
- Конечно, - заверил его Юмичика, отключив совесть, ибо конечно у него и мыслей не было специально настаться и искать этого Зараки не пойми где и зачем. Еще не хватало, как говорится. Все сегодняшнее получилось совершенно случайно, и черт с ним, раз другу приятно. – Слушай, может мы слезем с убиенной кровати? А то мне в спину…
- Я пойду туда, - заявил Мадараме, по-прежнему игнорируя его фразы. – Этот хрен, кем бы он там ни стал, сюда точно не заявится больше, нюхом чую. Так что надо пошевеливать булками. С утра и отправлюсь.
- Иккаку… - Юмичика поерзал, морщась. – Ты собрался идти в этот, как бишь его, Сейрейтей?
- Как бы он там ни назывался. Да.
- Не забудь тогда и меня завтра разбудить.
- Ты со мной?
- А ты как считал? Что так просто от меня отделаешься?
- Юмичика… - Мадараме, блаженно улыбаясь, уронил голову ему на грудь. – Я так и знал. Даже спрашивать не стал. Двое нас, да? И будет двое.
- Конечно, что ж я, хуже тебя и этого Зараки? Я тоже хочу в большой белый город, - фыркнул Аясегава. – Только одежду они там дурацкую носят. Но я что-нибудь придумаю.
- Юмичикааа, - пропел вдруг игриво Иккаку, гладя его по бедру. – Я ж это самое, знаешь че…
- Уже чувствую. Это твое самое в меня уже упирается. Как и эти сраные доски, я тебе сказал слезть нахер с этой койки!
Они наконец поднялись, вытащили матрас и расстелили его прямо на полу, бросив туда подушку и одеяло, вслед за чем Иккаку уже многократно повторенным движением распустил пояс юката Юмичики и снова распластал его на этой нехитрой постели.
- Знаешь, друг, а тебе не кажется, что это отдает несправедливостью? – гоготнул он, сбрасывая свою тунику, разводя ноги Аясегавы и поглаживая внутренние стороны бедер. – Вот ты меня тут выходил, подлатал после драки, жратву таскал, вон весь Руконгай пропиздохал пешком… А я тебя за это сейчас трахать буду. Жестоко, правда?
- Да жизнь вообще жестокая штука, - вздохнул Юмичика, вытаскивая ленту из волос. Друг тут же склонился к нему и принялся целовать и вдохновенно облизывать его длинную гладкую шею, ключицы и соски. – Впрочем, за это ты будешь достаточно наказан – до самой смерти никуда от меня не денешься.
- Какой ужас, - согласился Иккаку, приподнимаясь и схватывая со стола бутылочку с маслом, купленную ими как раз после их первого раза и уже наполовину израсходованную.
- Слушай, даже вот бинты ж с тебя все не сняли, а все туда же…
- Так епта, сколько ж я валялся-то уже, и за это ж время ни баб, ни тебя. Я это, не деревянный к твоему сведению, - возмутился Мадараме, смазывая маслом пальцы и уже совсем умело и оттого умеренно болезненно растягивая ими узкий вход в тело друга.
- Какая прелесть. Что все-таки лучше, бабы или я? – уже потихоньку возбуждаясь и слегка вздыхая, из чистой вредности подтрунивал Аясегава,.
- Глупые вопросы, дружище, - Иккаку паскудно ржанул и ловко забросил его ноги себе на плечи. – Конечно ты лучше. Ты ж бесплатный.
- Сука, - с чувством подытожил Юмичика, откинувшись назад и закрывая глаза.