*
Белая тонкая полоска – как свет из-под нелепо маленькой запертой двери. Геллер не мог понять, откуда она ему почудилась. Везде было темно. Сол двинулся дальше. Темнота скрадывала пространство. Запах многовековых деревянных панелей и затхлых каких-то шкур наполнял покои так плотно, что они казались тесными. К тому же Сол то и дело на что-то с грохотом или треском налетал. Так вот оживленно и не без сквернословия брел он через залы, столовые, охотничьи, сокольничьи, трапезные, кладовые, дошел наконец до лестницы, симметричной первой, зацепился рукавом за трехзубую алебарду и стал искать себе спальню. Но заплутал и оказался то ли в библиотеке, то ли в кабинете. В окно, подперевшись тучкой, как рукой, глядела луна. Ей чуть-чуть не хватало до полнолуния. Льдисто голубел квадратами паркет под окном.
Сол наткнулся на умильный колченогий столик и извинился.
Так вот где эта полоска! Белела она у противоположной стены, на уровне глаз. Сол протянул руку в кромешную темноту – в чем там отражается луна? Кончиками пальцев он ощутил холод. Тяжелая шкатулка тусклого серебра имела форму раковины, но замкнута была плотнее любой жемчужницы. Сол взвесил ее в руке, поднес к окну, поковырял странную выемку на донышке. Посмотрел, как шкатулка блестит в лунном свете. Совсем было собрался поставить на место, но посмотрел еще и спрятал в карман.
*
Двор замка – замка, находящегося в полном пользовании Геллера – заливало лучезарное осеннее солнце. Каменные плиты казались желтыми. Привычно толпились туристы. Лишь один стоял совершенно отдельно посреди двора. Он прижимал к глазу прицел не по-туристически громоздкого фотоаппарата и плавно поворачивался на каблуке. Вобрав голову в плечи, он напоминал снайпера. Описав дугу, объектив уставился слепым круглым глазом Солу в лицо. Геллер шагнул поближе, чтобы разглядеть хитрую технику.
Турист вдруг опустил свою бандуру. Он глядел растерянно, но на Сола, а не сквозь. Неужели объектив помог ему заметить?
- Добрый день, - сказал Геллер.
- Вы здесь работаете? – спросил турист.
Работой это назвать было нельзя.
- У меня практика, - выбрал он наиболее точный вариант – в последнее время он много практиковался в мелких кражах. – Занимаюсь некоторыми исследованиями.
Прямо сейчас исследования была достойна реакция ближней толпы туристов. Заметят меня экскурсанты теперь? Нет. Их взгляды привлек мой собеседник, и вряд ли своей чрезвычайно стильной замшевой курткой или заграничной камерой, которую он торопливо, словно спохватившись, стал прятать в футляр. Непосвященных, по-видимому, интересовало, с кем он там разговаривает.
- Здесь должен быть призрак, - сказал он укоризненно.
- У вас с ним встреча? Необязательные ребята эти призраки.
- Он здесь прямо сейчас, - уточнил парень в коричневом, заглянув в окошко футляра.
- Их на солнце не видно. Ну, не буду вам мешать.
И я двинулся в сторону аллеи со статуями. Но незнакомец в костюме эпохи статуй не отстал.
*
Увиденный в объектив, этот человек показался Жерару дырой в полнокровной реальности – черно-белым на фоне сверкающего золотом осеннего утра. Но и без стекла он был точно таким же – черные волосы, черная куртка, нездоровая бледность. Ничего мистического.
Или Око Охотника вышло из строя, или Жерару только что попался нахальный и внятно говорящий призрак. Эх, сюда б отца Роже… Тот бы как сдвинул косматые брови, да как грохнул – ОТВЕТСТВУЙ, ДУХ НЕУПОКОЕННЫЙ! Тот бы и ответствовал, четко и по пунктам…
Брат Константин отлаживал Око Охотника с месяц назад. Или разум Жерара уже столь замутнен грехом… или с Константином у него по приезде будет крупный разговор.
- Сударь! Если вы были столь любезны мне не мешать, не могли бы вы мне заодно и помочь? - Жерар решил, что с места в карьер обозвать незнакомца "неупокоенным духом" будет не совсем учтиво. Две туристки оглянулись на его голос.
*
Иностранец изъяснялся понятно, но старомодно: в стиле "да не будет тебе в тягость, дружище".
- Смотря чем, - дипломатично отозвался Сол, останавливаясь.
Заждавшиеся экскурсовода гости замка со вкусом пялились на живописного гостя столицы. Некоторые фотографировали.
- Мне нужно кое-что проверить.
Сол двинулся было к группе, но верзила в коричневом заступил ему дорогу.
Тем временем стадо туристов уже устремилось к открывшимся дверям.
- Как вас зовут?
- А в чем дело?
- Будьте любезны, покажите, что у вас в карманах.
- Ну конечно. Разумеется. Только ордер на обыск предъявите, - ответил Сол, панически оглядываясь. Как на грех, предыдущая экскурсия исчезла в недрах замка, а следующая еще не вошла в наружные ворота. Двор был совершенно пуст.
В руке недоброго туриста оказался маленький пистолет.
Основываясь на богатом опыте просмотра детективов, Сол долбанул бандита снизу по запястью, но тот пистолет не выронил, а напротив, врезал рукояткой по виску.
*
Хлипкий тип повалился на камни как подкошенный.
До входа очередной партии туристов, уже толпившихся за решеткой, оставались секунды.
Вспотев от волнения, брат Охотник шарил по карманам куртки. Бумажник… перчатки… и наконец во внутреннем кармане – что-то холодное, гладкое, ребристое… Жерар выхватил серебряную шкатулку, слишком тяжелую для своего размера, потемневшую, не удостоившую блеснуть даже на солнце. Она, ловушка!
- Что-то потеряли? – спросил его охранник.
Охотник вскочил и кинулся к входу, расталкивая входящих в тесные ворота.
*
Сол открыл глаза и некоторое время рассматривал окружающие ноги. Некоторые туристки были в юбках. Это развлекало. Как ни странно, на него никто ни разу не наступил. Собравшись с силами, он поднялся на четвереньки и отполз к клумбе. Что ему сейчас требовалось – так это отлежаться и вспомнить на досуге, что ему известно про сотрясение мозга.
"Убить ведь мог, сука", - подумал Сол, добравшись до облюбованной им каморки в восточном крыле, не входящем в основную экспозицию.
Он стянул куртку и тут только вспомнил проверить карманы. Шкатулку было жалко. Но жив остался – и то спасибо. Кошелек цел – еще премного благодарностей. Он улегся на титаническом диване, провалился в привычную пружинную рытвину, укрылся попахивающим плесенью гобеленом. Раскрыл давешнюю "Историю начала семилетней войны". Сон она, правда, не столько разгоняла, сколько навевала, но искать что-то новенькое не было сил.
Перейдя к новой главе, он сел прямее и взбодрился.
Письма старины Ленарда – вражеского, как рассудил Сол, шпиона - отличались живостью и непринужденностью. Аристократ принимал себя не более всерьез, чем загадочных существ, из которых стремился вытянуть незнамо какие (это Сол пропустил) стратегические сведения. Уж он-то не грешил тяжелым многословием, которыми Сола отпугнули позднейшие религиозные трактаты, окончательно провозглашающие приятелей юного аристократа демонами.
"Очень трудно помнить о деле за столом с сидами. Ни сами не пьют, ни потчуют, куда там! А все равно с ними пьянеешь, хочешь из-за стола встать, а ноги не идут, и штаны расстегнуты. Говорят они любезно, врать ленятся. А при особом расположении вместо ответа живые картины показывают. С непривычки пугаешься. Однако мне про пороховые погреба вот что явилось…"
Сол, не читая, пролистал подробное шпионское описание.
"…Молодежь их от людей не отличишь. А кто долго живут – глаза людям умеют отводить. Вроде только что видел, а вот и нет, как будто мерещатся. Кого видать, те простые как дети, новому человеку все рады. Должно быть, кто поумнее, те больше сторожатся… Не видно, чтобы злоумышляли…"
"…Я чувствую, что теперь много из них могу вытянуть, - писал хитрец и повеса уже не 200, а 199 лет назад. – Я уже почти втерся к ним в доверие. Это не всякому удается. Уезжать сейчас мне поэтому никак не стоит".
На этом пространная цитата кончалась. Далее мелким шрифтом автор исторического труда пояснял, что Ленарда из Логары все же отозвали на родину, где приговорили к четвертованию, которое по ходатайству отца-пэра заменили наказанием более мягким – казнью через повешение. Буквы замельтешили. Еще сильнее невзлюбив сидоборов, Сол все-таки задремал.
*
Жерар вытер лоб рукавом; затаив дыхание, поставил шкатулку на середину стола и Око, блеснувшее полированным корпусом, рядом с ней. Стал писать, неловко управляясь с купленным в здешней лавочке несвященым пером – монастырский пенал он взять с собой позабыл. Писал он ежедневную исповедь Отцу Роже.
"…Я был готов к тому, что меня арестуют – но никто не заметил, что я сделал. Или не обратил внимания? Но почему? Здесь всегда тихо, драк не бывает. Я не мог медлить, не мог обнаружить себя…".

Родовой, доставшийся от пра-пра-прадеда-Охотника, перстень на мизинце налился холодом – не давал писать. Жерар заметил, как похож его тусклый свинцово-серый металл на еще потускневшую сейчас шкатулку. Он осторожно поднял ее со стола – аж руки окоченели. Поставил перед собой на незаконченное письмо, сцепил пальцы на краю стола и стал молиться. Молился он молча, как следовало перед лицом врага. Дыхание выровнялось постепенно. Он снова бережно взял шкатулку и на этот раз повернул ее, осматривая со всех сторон. Приложил перстень к углублению на дне. Послышался тихий щелчок – и сразу оглушительный звон металла: шкатулка выпала из рук на стол. Руки упали по обе стороны от нее. Жерар застыл, глядя в одну точку.
Моргнул. Широко улыбнулся. Стащил с пальца застревающий на костяшке перстень. Потянулся всем телом. Почесал бороду пятерней и расхохотался. Оглядел себя со всех сторон, насколько это возможно было в узком зеркале гардероба, содрал тесный воротничок, расстегнул рубаху. Оглянулся. Одним пальцем, брезгливо, отодвинул шкатулку подальше. Перерыл все карманы, аккуратно выложил их содержимое на стол и долго разглядывал. Распечатал давеча заклеенный конверт, прочел письмо, смял, сунул в карман. Улыбнулся медным монеткам. Испытующе оглядел бумажные деньги и кредитку. Рассовал по карманам шкатулку и мелочь, камеру брать не стал.
Спустившись по ступеням крыльца, прикрыл глаза, словно принимая поцелуй. И пошел по улице медленно, глазея на витрины. Перед парикмахерской встал как вкопанный и битых десять минут наблюдал за тем, что творилось за прозрачными окнами. "Вот от этого мне надо избавиться" – объяснил он встретившему его цирюльнику.
*
Как ни ненавистны церковникам были Сиды - вера, которой они ревностно следовали, вовсе не скрывалась. Фраза "Радоваться тому, что несет сейчас жизнь – высшее благочестие" затесалась даже на страницы священных книг Ордена. Под бурыми кожаными переплетами, на иллюминированных страницах, среди широколиственных анчаров, смертоносных сиринов и огнедышащих василисков, она затерялась так же прочно, как сид в праздничный день на многолюдной площади. Ни один переписчик за многие века не вымарал эту очевидную банальность. Теперь никто не мог заподозрить крамольного происхождения почтенной сентенции, за ее древностью. А внове она была лишь в те далекие времена, когда слово "благочестие" было лишь новорожденным гибридом слов "благо" и "честь".
"Радоваться. Влюбляться".
Когда человек влюблен, и это чувство только ищет, к кому обратиться, воздух вокруг дрожит незаметно для глаза, липы делаются желтее, небо синее, плавные изгибы оград четче. Центр города был позолочен не только закатным солнцем. Как чешуйки слюды, как золотые песчинки, рассеялась драгоценная пыль радужных надежд и ожиданий по бульвару, отходящему от площади, по парку вокруг замка. Она имела запах. Кто-то мог бы его спутать с мимозой. Кто-то с жасмином. Кто-то с нарциссами. Сид знал его лучше, чем запахи цветов. Он пошел вперед, держа чужой нос по ветру. Вперед, вперед по бульвару. Ветер трепал полы расстегнутого френча. Навстречу шло все больше людей, неся незримые живительные облака. За старыми воротами города он закрыл глаза, чтоб не мешали разные людские обличья. Он ступал, как в танце, полшага налево, полшага направо, щеки касаются лучи, на губах оседает золотая пыльца, еще шаг…
Его мягко взяли за две руки повыше локтей. Он открыл глаза и засмеялся от удовольствия.
- Мы где-то виделись? – не веря его восхищенному взгляду, спросил встреченный.
- Я бы запомнил.
*
"Твою мать," – подумал Сол, просыпаясь, и сначала схватился за раскалывающуюся голову, потом за древнюю кочергу, которую заблаговременно поставил у дивана.
Вчерашний знакомец аккуратно затворил за собой дверь и на ладони протянул вперед шкатулку. Было темно, но лицо его Сол разглядел в точности и удивился отсутствию бороды.
- Она была мне очень нужна. Не сердись за то, что с тобой случилось.
Голос его тоже звучал по-другому. Он был глубоким и вкрадчивым, и не слишком уверенным. Если бы я услышал его вчера, то не исключено, что шкатулку бы отдал добром.
- Извинения приняты. Поставь шкатулку на стол и валяй отсюда. Счастливого пути.
- Посмотри. Она такая же, как раньше?
Глупый вопрос. Она открыта, и теперь не вызывает никакого интереса. Что в ней могло быть? Геллер взвесил ее на ладони. Что-то невесомое, беззвучное. Шелковый платок?
- Ты позволишь мне побыть с тобой? Я еще не привык к этому миру, и я не хочу быть один.
Он и слова подбирал не так, как в прошлый раз. Фразы были намеренно упрощенными, и беллонский акцент куда-то подевался.
- Ладно, - разрешил Сол, перехватив кочергу поудобнее. Уж лучше такая компания, чем никакой – сейчас ему было не по себе.
- Тебе не надо спать с твоей болью, - гость показал на себе чуть выше уха.
- А всё кому спасибо?
- Я понимаю, что ты мне не доверяешь.
Он вдруг зашарил по карманам. Выложил револьвер, подтолкнул по гладкой столешнице.
- Хочешь, возьми это.
- Вот спасибо! – с чувством сказал Геллер. – Всю жизнь мечтал, чтоб мои отпечатки пальцев обнаружили на орудии убийства.
- Он просто не такой громоздкий, - пожал плечом гость, присел на пол у дивана, уткнулся виском Геллеру в колено и непринужденно замолчал. Сол, как ни странно, успокоился. "Он весь светится от радости, - видел Сол. - Он смотрит на меня так, как будто причиной его счастья было именно мое существование. Как будто я был его давно утраченный брат-близнец или… или… "
О чем-то напомнило это выражение безоблачной радости под занесенной кочергой. Так же счастлив был наш менеджер по рекламе целый месяц, пока не полетел с работы. Приходил, садился за стол и улыбался. На звонки забывал отвечать. Часто даже уйти вовремя забывал. Потом Геллер как бы невзначай подслушал про причину увольнения.
- Ты когда укололся? – на пробу спросил он.
Гость страшно напрягся и ответил в неожиданно официальном тоне
- Я не хочу сейчас это обсуждать.
Солу – верх несправедливости - стало неловко.
- Зачем тебе коробка эта? – строго спросил он. – Что за баловство?
- Я там был.
- Ну, откровенность за откровенность, - решился Сол. – Ты меня до сих пор видишь?
- Как не увидеть своего? Только жизнь пылью уходит от тебя и мелькает вокруг, заслоняя. Тебя больше не видят люди? Твоя людская молодость проходит, людская половина жизни скоро кончится, а другой не дал тебе твой отец.
Сол сам удивился тому, какой покой навевал на него этот бред.
- Это ты кого имеешь в виду? – спросил Геллер, перехватывая кочергу поудобнее. Про своего отца он ничего не знал. Но настолько был похож на брата матери, что жизнь с детства была отравлена свинцовыми намеками.
- Того, кто не довел начатое до конца. Может, у него еще был облик, но уже не было тени? Все равно, никогда на моем веку сиды не делали так. Зачем дарить ребенка смертной женщине, если не делаешь его совершенным?
Зачем, действительно?
Рука, сжимающая кочергу, опять затекла. К тому же нестерпимо хотелось потрогать упругий рыже-каштановый завиток, щекочущий гостю левую бровь. Он откинул его сам. Румянец его пламенел в ночи, как осенняя роза. Сол перевел дыхание. Бывает, конечно, что человек лишает душевного равновесия. Но одно дело, когда дрочишь на светлый образ под душем. И совсем другое, когда образ прямо здесь. Хочешь, потрогай, хочешь – кочергой по башке. Это как-то уже чересчур. Геллер целомудренно натянул гобелен повыше. Лицо у пришельца сделалось мечтательное, потом вмиг прояснилось, как будто ему в голову пришла замечательная идея. Он молниеносно расстегнул на лежащем брюки. Идея и впрямь замечательная, понял Сол, которому внезапно открылся буквальный смысл прочитанного на ночь описания предвоенных сидских нравов. Кончил он так, будто душа наружу вылетела, и укусил себя за руку, чтобы не кричать.
"Он согрел меня, уместившись на диване, – недоверчиво вспоминал Геллер на следующий день. - Он говорил: "брат мой, дитя ночи". Я настолько потерял голову, что мне этот наркотический бред показался нормальным. Твою мать! Я сказал ему свой адрес.

Геллер взял забытый револьвер древней кружевной салфеточкой, внимательно рассмотрел и даже понюхал дуло. Не пахло ничем. Значит ли это, что из него не стреляли? Сол не знал. Кто мог все, что угодно рассказать про оружие – так это дядя. Он ведь капитан полиции, хоть и в отставке. Но Сол не видел дядю с тех пор, как свалил из его семьи в общежитие в пятнадцать лет, и сейчас как-то не рвался. Пистолет лежал на салфетке, как экзотическое блюдо. Несколько секунд осторожность боролась со здравым смыслом. Кто бы ни победил, Сол завернул оружие в салфетку, спрятал во все тот же многострадальный внутренний карман и застегнул на молнию.

Шкатулку Геллер наутро поставил на место в музейный сервант – прямо на оставшийся посреди слоя пыли прямоугольный отпечаток. Смотрелась она ничуть не хуже, чем с целым замком, но всю привлекательность утратила. Неприятно было держать у себя штуку, которая вполне могла называться "ловушкой" в мемуарах Отца Экзорциста. В этой незапамятной войне симпатию вызывал уж точно не он, а скорее его демонические призрачные враги. Сол просто не мог принять сторону людей, которые пишут настолько тяжело и занудно. Сиды, как он понял, письмом не пользовались вовсе, а разговаривали мало. Загадочность их не портила. Как таких не полюбить на сотой странице мемуаров?

Жерар проснулся поздно, совершенно голым. Это его насторожило. В Ордене было не принято спать в непристойном виде. Есть хотелось до умопомрачения. На вороте коричневой форменной рубахи обнаружился непонятный потек. Мутным взглядом Жерар оглядел стол – и колени его ослабели. Шкатулки не было. Перерыл ящики, заглянул под кровать и под матрас. Шкатулки не было. Не было и письма, приготовленного для отправки.
"А не приснилось ли мне все это?" – подумал он.
Восстановить в памяти вчерашние события было трудно. Все время казалось: что-то ускользает.
Но где око охотника? Он помертвел. Бесценный прибор валялся у стола – крышка футляра открыта, объектив… - он поднял Око с пола и выдохнул – объектив цел.
Срочно проверить! Не помня себя от тревоги, он выбежал из гостиницы, пренебрег даже утренними отжиманиями от пола и холодным душем. На людной улице то и дело вскидывал Око на плечо и смотрел. Хорошо одетые, чистенькие горожане иронически улыбались. Так и есть – неисправно: призраков обнаружилось с десяток. На полпути Жерар заметил, что быстро приближается к замку – это была единственная дорога, которая запомнилась ему в этом городе. Он решил пройти ее до конца, чтобы получше вспомнить вчерашний день.
Вот удача! Прямо у дверей музея Жерар столкнулся со своей вчерашней жертвой. Музейный работник так и шарахнулся назад. Ферраска примирительно поднял руки.
- Еще раз доброе утро, - сказала жертва на удивление спокойно. – Что-то ты сюда зачастил.
- Я вынужден просить у вас прощения… - начал представитель Ордена.
- Это мы уже ночью обсудили.
- Ночью?
- Что, не помнишь?.. Купи чего-нибудь пожрать, и посидим здесь.
Ферраска машинально послушался, и только платя за два сендвича, поразился: когда этот книжник перешел с ним на ты и усвоил привычку командовать?
Он выбрал скамейку поодаль от оживленного входа.
Жерар поставил на нее два пластиковых стаканчика с кофе, положил сандвичи.
- Объяснитесь, сударь, - не успел сказать он.
- Ну как, много наснимал? – спросил музейный, развязно ткнув пальцем в Око, и стал терзать бутерброд, сдирая скрипящий целлофан.
На самом деле Солу было любопытно узнать у иностранца, почему он его видит, но на этом не стоило заострять внимание.
Сбитый с мысли Жерар замолчал. Он тоже совершенно не собирался объяснять, что это не фотоаппарат, и к тому же ему странно верилось, что они с этим господином… долго и дружески разговаривали, а он не помнит ни про что, ни его имени. Просто чувствует себя с ним, как с однокашником, с которым десять лет в одних классах просидел.
- Понимаешь, в чем дело, - проговорил Сол, тщательно подбирая слова, - ты когда под наркотой, ты гораздо веселее. И раскованнее как-то… Вот это тебе ничего не напоминает? – он выпростал из рукава бледное запястье с красной ссадиной наискось. При этом почему-то смущенно отвернулся.
- Силы небесные! Вас что? Укусили?
Лицо у музейного типа так и перекосилось.
- Слава богу, нет. И как кололся, тоже не помнишь? – Солу хотелось разобраться. – Или ты таблетки пил? Ах да, простите. Вы не помните, как употребили наркотики?
- Да какие наркотики? Откуда у вас была та… шкатулка?
- Из зала номер шесть, - с готовностью ответил Сол. – Спасибо, кстати, что вернули. Это ценный экспонат, мне за него отчитываться.
- Вернул? - не поверил ушам Жерар.
Может, эта шкатулка была для него как какой-нибудь фетиш? – с тоской подумал Геллер. - Ему было приятнее думать, что его гость наркоман, чем что он псих.
- И это не помните, - вздохнул Сол. - Хотите – сами проверьте. Она на месте.

- Вон, смотрите, на секретере, за стеклом.
Сол вздохнул с облегчением, когда Жерар рванулся к вожделенному артефакту, музейная старушка возмутилась, а Сол, стало быть, получил возможность улизнуть. Домой, домой, и ноги моей здесь не будет! – приговаривал он.
По дороге он карточкой заплатил за квартиру на месяц вперед, а входя, погладил дверной косяк, мысленно извинился перед своим гостиничного типа прибежищем за долгое небрежение и даже пообещал вымыть полы. "Только бы все стало… как было", - подумал он, засыпая, и продрых до позднего утра.

На работе, пробираясь в середине дня мимо стола непосредственного начальника, Геллер затаил дыхание. Никто не заметил, конечно. "Когда я только привыкну?" – с досадой подумал он. В сети обнаружились горы информации про сидов. Прорва, масса, лавина. Познавательными оказались ровно две статьи из популярной энциклопедии. Гениями места и прочими аллегориями прозвали, конечно, сидов.
Сол читал о несчастных Беллонских королях, о задохнувшемся расцвете искусств, о старом, кроваво искорененном в Беллонии обычае поклоняться сидам как божествам. О причине семилетней войны.
У Альферика, короля Беллонии, не было детей. У его братьев тоже. Старящихся бесплодных жен заточили в крепость, и стали шить, и вышивать, и украшать каменьями яркие, как маки и примулы, как и было в ту пору принято, свадебные платья для сидских невест. Сиды спрашивали:
- Ты и правда хочешь ребенка? Таково твое желание?
Тоненькие девочки, похожие на цветы, только с утра раскрывшиеся, на просвечивающие зарей лепестки, пахли травой и яблоневым цветом – о невестах еще успели сложить хвалебные гимны, успели их спеть, успели порадоваться под окнами высокого замка, под градом звенящих монет, которыми так оделяли всех подданных короли, наконец-то уверенно ждущие наследников. Двое старших братьев умерли в одночасье с сыновьями на руках – взял младенца зрелый мужчина, разжались руки у дряхлого старика.
Третий выжил, бежал, скрывался, и убит был только на третьем году правления новой династии. Те, кто верил, что способна слиться кровь сида и человека в одних жилах, верили, что его сын будет истинным, справедливым королем. Те, кто назвали сидов исчадьями ада, объявили, что мальчик тоже убит, но тела в доказательство предъявить не могли, потому что убитых сидов надлежало сразу расчленять и сжигать, чтобы они не поднялись вновь. Отцы новой церкви обличали нелюдские обольщения, и жен ужасных, кровавых, и призывали даже на человеческих женщин смотреть с подозрением, как и на любой другой сосуд гибельной прелести. Яркие наряды остались в прошлом.
При всей своей симпатии к таинственной расе Сол подумал, что дело скользкое.
Остальные найденные тексты Сола мало заинтересовали, потому что представляло собой любовные романы, а его собственные воспоминания были намного эротичнее.
Проверил почту. "Ты охренел?" – был ответ на его просьбу об отпуске.
"Ах так? – подумал Сол. - А я ведь завтра и не прийти могу."
Он поработал, умиляясь на собственное чувство ответственности. Потом вспомнил, что зарплату переводят на карточку, а деньги могут понадобиться, и поработал еще. Исчерпав стимулы для трудового энтузиазма, Геллер отправился-таки в библиотеку, где чуть насмерть не заблудился в лабиринтах, заполненных едко пахнущими старинными книгами и освещенных жужжащими лампами, но все же нашел стопку книг по теме и рад был, что ноги унес, и что студенты еще не заполнили зал в это предсессионное время. Студентов как таковых вовсе не видно было, зато в изобилии наличествовали студентки, очевидно более прилежные.
На иллюстрациях неподъемной "Истории Беллонской Империи" он узнал костюмчик своего случайного знакомца, что его вовсе не успокоило. Винтик в машине религиозного тоталитаризма. Монах с разрешением на ношение оружия и отстрел еретиков. Ну почему единственный человек, которому он видим – именно этот воинствующий фанатик с раздвоением личности? Лучше уж предположить худший вариант, чтобы потом не разочаровываться. Что от долгого отсутствия секса можно крышей съехать – об этом достаточно много твердили. Правда, сам Сол лично на своем примере этого не замечал. Но во-первых, такие вещи изнутри не замечаешь, а во-вторых, возможно, для психогенного эффекта требовался принципиальный отказ по идейным соображениям, а не лень и невезение как таковые. Про расщепление личности Сол знал довольно много – он интересовался этой темой. Следил за своей наследственностью. Держал руку на пульсе. Сидел, фигурально выражаясь, на мине, и ждал, когда долбанет.

*
- У нас есть вишневый штрудель! – нахальная служительница наклонилась так, что Жерару пришлось задержать дыхание, чтобы не вдохнуть запах ее назойливых духов.
- Я за вас душевно рад, сударыня, но мне овсяной каши без молока и два яйца вкрутую. И чай без сахара.
И Жерар развернул карту города, давая понять, что разговаривать с предерзкой юницей не намерен.
Предерзкая юница повернулась на каблуках и исчезла, оставив шлейф отвратительных духов. Просматривая сетку улиц, с тоской вспомнил монастырскую трапезную, тяжелые дубовые столы с щербатыми краями. И даже вдохновенная стряпня отца Ипполита, которого по причине полной кулинарной бездарности сослали готовить для младшей братии, пахла уж куда милее сердцу, чем этот удушающий кошмар. В Ордене мужчины пахли потом, женщины не пахли ничем.

Две девушки склонились, рассматривая запись в книге.
- Я же тебе говорила – монах он.
- Ага… Класс несъедобных, подкласс стервец обыкновенный.
- М?
- Видала бы ты, как он надулся, когда услышал слово штрудель!

Как на грех, у Жерара, как у любого охотника, был очень хороший слух…
*

Мощеные улочки, маленькие площади, витрины закружились перед ним в бесконечном хороводе. Не то, не то! Как некий пес целебную травку, Ферраска искал место, где он мог бы поговорить с Господом в тишине. И Провидение привело его к реке. Спустившись с моста по ступеням, Жеара пошел вдоль воды быстрым шагом, гравий заскрипел под сапогами. Где-то здесь, где-то здесь. Отшагав с полмили, Жерар увидел другой мост поменьше, а рядом с ним – густую подстриженную изгородь и пару коренастых старых ив, которые задумчиво окунали в бегущую воду длинные пальцы ветвей.
Рыцарь опустился на колени под одной из них, сложил руки на груди, прикрыл глаза и не спеша, одно за одним начал произносить слова молитвы об отогнании злых сил. Постепенно знакомые слова все легче и свободнее вставали в голове, серцде забилось твердо и ровно, но вместе с этим в груди возникло какое-то тепло, беспокойное ожидание чего-то – божественного откровения? Чуда или виде…
- Эээй! Ты что это здесь?
Жерар оглянулся – и замер. Закатное солнце выглянуло из-за туч – и на парапете у воды в его лучах вспыхнула пламенем невысокая фигурка. Ее лица не было видно против света, но вокруг головы стояло золотое сияние, переливаясь огненными нитями… Забыв как дышать, рыцарь протянул к ней руки – и опустил, рассмеявшись. Солнечный луч погас – у воды осталась стоять крохотная нищенка с растрепанными белесыми волосами. Засунув кулачки в карманы куртки, когда-то наверно розовой, она смотрела на Ферраска строго и подозрительно.
Но Охотника обмануть не так просто. Разве в старинные времена путь рыцарям не указывали выжившие из ума старцы, безумные девы или внезапно заговорившие младенцы?
- Я ищу божественного откровения, - твердо сказал он.
- Тут его не раздают, - покачала головой нищенка. На вид ей можно было дать лет 14-15, но если приглядеться, становилось ясно, что она куда старше. Растрепанные белесоватые волосы были перетянуты детскими резинками, в цветастый сарафан можно было бы впихнуть за компанию еще одну такую же раскрасавицу, белые туфельки были стоптаны и пошли трещинами. Почти детским было маленькое круглое лицо, вздернутый нос и чуть лягушачий рот с крупными и неровными передними зубами.
Женщина? Нет… Блаженное безумное дитя, - думал Жерар, всматриваясь в ее лицо.
- Пошли! – нищенка мотнула головой в сторону моста. – на той стороне поспокойнее. А сюда сейчас эти придут, с мотоциклами, и будет тебе божественное откровение…
Они выбрались на мост.
- Меня зовут София, - поставила его в известность нищенка, забираясь на перила моста. Вид оттуда были и впрямь хорош – в излучине реки на небольшом островке стоял-плыл по реке роскошный старый собор, а на другой стороне ярусами поднимались черепичные крыши.
- Мое имя Жерар. Жерар Ферраска, - пояснил он, как будто местная нищенка что-то понимала в старинных родах Беллонии. – Скажи мне, сестра, что мне делать теперь?
Он знал, что ответ может быть любым… Божественное откровение редко ходит прямыми путями. Он смотрел на нее, пытался найти в себе привычное смущение при встрече с женщиной… и не находил. Вообще не находил ни смущения, ни страха. Даже надежды – и той не находил. В голове вертелось только одно слово – истина. За порог какой-то шагнул, и там – она, Истина.
София пожевала губами, строго глянула на башни собора.
- Зря ты это – сестра, - поморщилась она. – Я тебе не монашка какая-нибудь.
Жерар замолк. Смущенно почесал затылок. Наверно теперь все так и должно быть теперь. Он вспрыгнул на парапет и уселся рядом с Софией. Заглянул в лицо.
- Так кто ж мне теперь сестра, как не ты, София, премудрость безумная?
- Не, ну ты точно чокнутый...
Жерар смотрел, как в воде, слегка одернутой рябью, отражаются две пары ног – его тяжелые, аккуратные сапоги и ее стоптанные белые туфли.
- Если б у нас были деееньги, мы купили бы сладкой ваты – задумчиво пропела София. Божественным откровением ты пока явно не пахло. Скучно представил себе бородатого отца Гуга, поедающего сладкую вату.
- Понимаешь… - начал он. - Просто мне ОЧЕНЬ нужно божественное откровение.
- Слушай, а ты чево вообще сюда ко мне прилез? - вдруг поинтересовалась София, и не успел Жерар придумать в ответ что-нибудь подходящее, как она соскочила с перил моста, уперла руки в бока и разразилась руганью - женский мат, колючий и бессмысленный, хорошо Жерар хоть понял дай Бог половину.
Если это и было откровением, то в очень странной форме.
Ферраска посмотрел на нее с укором
- От коза, а? Я от тебя, может, божественного откровения ждал, а ты…
И развернувшись, он зашагал вверх по мостовой.
- САМ КОЗЕЛ! – обиделась София
Она долго задумчиво смотрела нему вслед, дергая пластмассовую сережку в ухе.
*

*
Хлопнула дверь, заскрипел пол. Геллер поднял голову и обмер. Этот монах его что - нюхом чует?
Теперь мы с ним наедине в огромном мире. И смотреть на него – только душу травить. И на помощь позвать некого, если сейчас он в настроении подраться. Сейчас-то его с тем, каким он приходил ночью, не спутаешь – и выражение лица другое, и стулья вон роняет при свете дня. Похоже, не стоит рассчитывать на то, что он, отрекшись от бороды, начал новую жизнь. "Может, не заметит? – понадеялся Сол. – Здесь-то, в углу. Он сядет вон на то свободное место с краю, а я сбегу."
Но иностранец вертел головой и озирался. И конечно, заметил. Подошел, грохая каблуками и скрипя паркетом.
- Как здоровье твоего отца?
То ли он вчерашнюю беседу припоминает своим расстроенным разумом, то ли не тот какой-то разговорник выучил.
Сол ответил миролюбиво:
- Без понятия. Я вообще не знаю, кто он такой.
Если безумный монах сейчас разговаривает вполголоса, то как же он орет? Оглядывался уже весь зал.
- Разговаривать – в коридор, - раздельно, в расчете на понимание иностранца, сказала не впечатленная библиотекарша.
Монах с треском выдвинул стул, не без усилий уместил под столом длинные ноги, поставил локти по обеим сторонам своей книжки и демонстративно принялся читать.
Если он еще что-нибудь скажет, его точно попросят удалиться. Так что, пока они на людях, Солу ничего не угрожает. Стрелять-то ему – понадеялся Сол – больше не из чего.
Ну вот и ладно бы. Правда, зарубежный великан загородил собой выход, что нервировало. Сол продолжал листать свою находку, сверяясь со словарем. Повезло этому параноику – он-то небось на древнем языке читает, как на родном. Сол, постепенно и мучительно разбираясь в последствиях войны, понял, что монах сейчас терпит большой стресс, находясь в помещении, полном исчадий ада, то есть студенток и научных сотрудниц. Одним словом, женщин. После войны у них даже садиться на скамью, на которой раньше сидела девица, считалось опасным. Жизнь членов Ордена была опутана множеством причудливых табу. При этом про Сидов по-прежнему ничего не было ясно, кроме того, что а) у них светлый лик/они испускают дьявольское свечение, как болотные огни; б) после их смерти иногда остаются призраки; в) они бессмертны и при этом их можно убить.
Пока Геллер, кусая губы, раздраженно рылся в бесценных фолиантах, Ферраска краем глаза разглядывал человека, который только что устно и прилюдно покрыл себя позором, в ответ на обычное среди дворян приветствие признавшись в безродности.
Сочетание черт благородных и плебейских – вот против таких людей и предостерегает благородная наука физиогномика. Смесь вредная и непредсказуемая. Нос вот длинный, острый, но крючковатый, как у многих из этого хитрого сребролюбивого народа. Брови четкие, лицо чеканное, а рост малый.
"Ага, так я еще додумаюсь, что это я его правильно тогда, по башке-то, - устыдился наконец дворянин. - Что мне сделал этот смерд? Он что ли виноват, что я не помню, как вернул шкатулку? "

У Сола прямо в голове не укладывалось – как может быть, чтобы в главной библиотеке города не оказалось про сидов ничего современного, научного и понятного.
Из современного и понятного в достатке имелись все те же романы – Геллер их и брать не стал.
Из научного он зачитался предвоенным двухсотлетней давности философом, который писал, что личность сида существует исключительно как субъект и объект восприятия, представляя собой эту способность в чистом виде. И устранить ее можно, если насильственно лишить всего, что для восприятия необходимо, для чего у сида нужно отнять его тело, зрителей и внешние стимулы. Все это представлялось совершенно логичным, но чересчур, даже на взгляд не особо жалостливого Геллера, жестоким.
Жерар смотрел на книгу во все глаза. Но прочесть он не имел права ни словечка - в библиотеке Ордена такие книги не выдавали никому саном ниже наставника. Чем отличился этот смерд? Или же здесь правила другие? Он решил в следующем письме просить благословения отца-исповедника. Может быть, он учтет его бедственное положение и позволит обратиться к премудрости, к которой заказан путь умам неокрепшим.
"Сиды относятся к обманам чувств, - читал Сол. – Но истребить их надо не в себе, а в мире. Они спокойно смотрят на то, как разрубают их плоть, которая при расчленении имеет свойство мерзко сползаться". Геллера передернуло.
"Что он там такого прочел? – гадал Жерар. – У философа, на чьих писаниях первые Святые отцы основывались, но самого его святым не признали. Чья мудрость была глубока, и все же коварна, как болота – так что пускали на эти страницы лишь путников, умудренных в тайных тропинках духа, чтобы не утопли юные души в трясине, привлеченные цветами красноречия."
"…И только в огне черты их искажаются страхом – так коробятся в пламени страницы. Это подчеркивает их родство с книгами, с той лишь разницей, что бумага может стать приютом не только ереси, но и полезных учений. "
Сол нет-нет, да и косился на рыжеватые ресницы соседа – лицо монаха, несмотря на казенную яркость библиотечного освещения, был несравненно тусклее, чем при ночной встрече. Оно странно огрубело, будто вылепленное по той же форме, но из другого материала. Не из пламени и воды, к примеру, а из честного камня, песчаника с рябинами и изъянами, не скрывавшимися от взгляда. Сол быстро вскинул на него глаза – Жерар отвернулся.

- Как на твой взгляд, сиды – существа мифологические? – прошептал он своему соседу.
Тот вздрогнул, грохнув столом.
- А зло – мифологическое понятие?
Но Геллер отвлекся от обмена риторическими вопросами. Девушка за следующим столом обернулась и, кажется, встретилась с ним взглядом.
- Это не вы уронили? – махнул он ей на пробу ручкой.
Она прищурилась, недовольно покачала головой и снова сгорбилась над книжкой. Но она его заметила! Почему? Потому что кончилось золотое времечко? Потому что он упирается коленом Жерару в бедро? Сол пересел на свободный стул рядом и сделал новую попытку, обратившись уже к соседке слева.
- Будьте добры! Который час, не подскажете?
Ноль внимания.
Только Жерар покосился неодобрительно, но соблаговолил ответить: "Ровно полдень".
- Пойду перекушу.
- Я с вами, - со скрежетом вскочил иностранец.

*
Жерар и Сол разговаривали во дворе библиотеки на скамейке, захватив купленный, разумеется беллонцем, в буфете перекус.
Сол отвечал на вопросы не очень подробно.
- Занимаюсь кой-какими исследованиями… - Сол сделал небрежный жест. - Неофициально пока. – Он отвернулся и вздохнул. - Я слишком ничтожен. Может когда-нибудь, когда накоплю материала, представлю это все в университет. Какой-нибудь. На соискание.
Зато свои вопросы формулировал предельно ясно:
-Чем Сиды насолили древним беллонцам? Во Всемирной истории кое-что написано, но я хочу понять, чем конкретно. Узнать из первых рук.
Вопрос свидетельствовал о таком кромешном невежестве, что Жерар даже как-то смешался.
- Полагаю, позволительно будет сказать, что первопричиной войны были их женщины. Колдовское подобие женщин.
- То есть ваши рыцари умыкнули сидских красоток? Точно, об этом же фильм сняли! – подпрыгнул Сол. - Я смотрел в прошлом году. С Барритой Бирхос. Вот такая телка. (Сол помахал руками, очертив перед собой двенадцатый размер бюста). Ты себе не представляешь. Хотя да. Прости. Ну так что там?
Ничего нового Жерар Солу не рассказал. Беллонская трактовка истории отличалась от отечественной только большей эмоциональностью. Испокон веков люди и сиды жили в мире. Сиды-женщины вышли за трех братьев из королевской семьи и представителей еще нескольких древних родов по доброму согласию. В течение следующего года они погубили непонятными чарами, короля, его младших братьев и всех дворян, которые по праву крови могли занять трон. За детьми их власть никто признавать не желал, как за нелюдями; разгорелась война. В ходе военных действий сформировался Орден, который имел целью бороться с Сидами и их приспешниками. Тогда укрепился и стал официальной религией монотеизм в современной форме. Династия сменилась, и после этого короли правили, опираясь на представителей Ордена, из которых состояла палата Пэров, также называемая Советом Отцов.

*
Жерар проводил нового приятеля взглядом. Идет ведь – как хозяин, нагло так. С полок книги хапает, прет, как муравей. Де-ло-ви-то. Его аж передернуло, он сжал зубы. И некому здесь одернуть наглеца. Некому напомнить о том, кто хозяин всему на самом-то деле.
Из книг, затребованных самим Жераром, в наличии оказалась только самая никчемная. Сол опять обложился фолиантами, весьма напоминавшими кирпичи крепостной стены, переплетенные в кожу. Он брезгливо брал один, прочитывал с озадаченным видом кусок из середины, закрывал и переходил к следующему, будто в надежде, что он будет понятнее. Не прошел он такого обучения, как Жерар, не знал, что историю надо не понимать, а запоминать.
Когда Жерар, протискиваясь в безобразно узкие щели между рядами столов, добрался наконец до прежнего места, Сол уже выкопал из горы единственную скромного размера книжку и читал ее так увлеченно, что подобравшегося к нему Жерара не заметил.
- Вы позволите?
Сол показал обложку.
Название – "Проделки Святых" – Жерара шокировало. Сол пододвинул ему газету, свернутую так, что в глаза бросался заголовок: "Нехорошее слово "Святой". Через эту статью в литературном обозрении он и вышел на книжку – понял Жерар. Он был вынужден признать – и вправду было время, когда имелась некая путаница между чудотворцами прельстительными, коих почитали своими покровителями еретики, и настоящими святыми. Теперь-то, слава богу, всем понятно, что святые – это канонизированные отцы церкви. И зачем бы ворошить старое? – нахмурился он над газетным листом
"Такую крамолу – и на людях читать?" – ахнул он, заглянув через плечо Сола в раскрытую книжку. Его аж в пот бросило – он представил себе, как эта книжица оказалась бы в монастырской библиотеке.
*

*

Теперь надо было поделиться новостями.
С разбором, не со всеми. Этим? Нет. Этим? – фигушки.
пробежав пару переулков и даже почти не поглазев на витрину кондитерской, София вынырнула на большую торговую улицу.
ЭТИ, как всегда, поджидали ее на углу, косясь недобрым стеклянным глазом и придерживая искусственными пальцами пушистые шубки.
Подбоченясь перед витриной, София выдержала подобающую паузу
- А вы знаете ЧТО?
Да что вы знать-то можете, дуры пустоголовые?
- А вы знаете, что у меня теперь есть прекрасный Принц?
А у вас – НЕТУ!
Серебряные в золотых купальниках, черные блестящие красных платьях, дылды а в лаковых сапогах… Вы что, думали, что вы лучше всех, да? А к кому приехал Прекрасный Принц, ну? Ко мне, как и положено так что нечего тут важничать!
Посрамив врагов, принцесса София завернула за угол, где посреди площади розово-голубыми леденцовыми огнями Детский Рай. Минут через 20 о принце знали белые меховые зайцы, бабушка-кошка с котятами, большой серый слон, пупсы в колясках, которые ничего не поняли, оркестр мишек в жилетках, семья меховых сов - всех и не упомнишь.
Теперь оставалось самое трудное – на втором этаже был Замок Сказок.
В большой стеклянной витрине чинно пили чай сказочные принцессы – почти в человеческий рост. Если уговорить Принцессу Фиалку малость подвинуться, то между ней и Принцессой Лебедью как раз найдется место для Софии. Однако принцессы молчали… Зато из угла приветливо кивала как заводная Фея Крестная (фирма "Фея", порадуйте ваших малышей".
Фея кивала и кивала, но Софии стало как-то неуютно среди них. Может, это был не настоящий принц? Да нет, вроде настоящий. Может, они сердятся, что ее принц – чокнутый? София присела на приступочку рядом с большим розовым "замком принцессы". Столько всего еще нужно было обдумать...
*
*

А в ночь приснился Жерару самый настоящий сон.
Он шел по коридору прецептории, его окликнул отец Гуг.
- Ты где ходишь? Ты уже должен быть в приемной.
Жерар слегка поклонился, давая понять, что не понимает, о чем идет речь.
Отец Гуг смотрел на него сурово и непроницаемо
- В приемной уже четверть часа сидит твоя нареченная невеста.
Видать, Жерара опять перекосило только так, так что даже отец Гуг позволил себе усмехнуться в усы
- По мне так можешь и совсем не ходить, по-любому на свадьбе увидитесь.
Спускаясь по лестнице с пристойной неспешностью (только ступеньки мелькали), Жерар быстро перебирал в уме всех орденских невест. Кора Арроу? Нет, молода. Ада? Нет, ЭТИ с нами родниться не полезут. Аделарда Уго? Нет, ту вроде просватали… Только бы не сестра отца Валентина, только бы не сестра отца Валентина!..
На вытертой деревянной скамье, украшенной резьбой, скорчилась – именно скорчилась – женская фигурка. Одета вроде как подобает, но боже правый… так же не сидят женщины Ордена. Он подошел ближе – и из-под скромной шляпки на него глянули чуть косящие глаза безумной Софии с моста, лягушачий рот раскрылся в радостной улыбке
- А что, неплохо я придумала?
- Да как же ты сюда пробралась? – спросил Жерар - и проснулся.

*

*
Сол распахнул грязное окно своей комнаты, чтобы взглянуть на последний солнечный луч. Он так и подскочил, когда услышал: звяк-звяк-звяк – о железный ободок замочной скважины монетой.
Он приник к глазку и, борясь с собой, наблюдал за высоким, рыжеватым, румяным, чуть улыбающимся, расстегнутым… Жераром гостя называть никак не хотелось.
Когда солнце село, он снова стоял за дверью, прижимая ладонь к холодной искусственной коже, приникнув лбом к косяку, и вспоминал:

"…Сиды отвечают правдиво либо никак, потому что не знают истины и не знают лжи, а знают одну правду," – вспомнил я из исторических писем злополучного графчика.
- В какой раз ты пришел ко мне, гость?
- Во второй, - ответил он, не сводя с меня полного обожания взгляда.
- А вот это ты зря, - перехватил я его руку. Предположительный сид только выдохнул и глаза закрыл, как одурманенный. Я тоже почувствовал, даже так касаясь его, незнакомую завершенность и полноту. Будто замыкался некий контур, и пропускал наконец ток.
Гость прижал меня к себе. Я целовал его улыбку на чужом лице, и прижимался, будто пытался прорваться к нему сквозь тело – к моему любимому, моему брату. Стучался, как в закрытую дверь, как бабочки о стекло фонаря, бился о разделяющую нас стену случайной плоти. Вопреки моим здравым опасениям, на нас не осталось ни нитки. Одежда больше не разделяла нас – только кожа, только тела. Я рискнул бы чем угодно ради этого момента. Я рискнул бы жизнью – она казалась такой бледной и водянистой. В этих минутах было больше жизни, чем во всем моем прошлом. Я рискнул бы чем угодно, чтобы стать ближе к нему – ближе, ближе, ближе, и вот мир вспыхнул вокруг меня, как пожар.
- Дитя ночи, - повторил он. – Дитя мое.
Он говорил коротко и осмотрительно, как на незнакомом языке.
От него эти слова не показались кондитерским штампом: у меня было странное ощущение, что это правда."

*
Прекрасный принц чудил почем зря. Разворошил стопку журналов: что это он листает с радостными возгласами? – обернулась Кася, отвлекшись от настройки объектива. Ого, "ХХ"! Хм, он только что сказал: "Ух ты, а я бы и не догадался". Она попыталась заглянуть через плечо.
Это она его нашла! Этот ангел одиноко сидел на бортике фонтана и ловил рукой струю воды. Ангелом он и вышел на фото, в золотом ореоле брызг. Одет он был удивительно удачно – вроде и военный стиль, и в меру расхристанно. Учитывая, как он восторженно улыбался, когда она внаглую щелкала его с разных ракурсов, проблемы возникнуть не должно было. Кася знала за собой некоторую излишнюю напористость – ее иногда пугались.
- У тебя есть время, чудо?
Он серьезно поразмыслил. Без улыбки тоже был хорош.
- Для тебя найдется.
- Попозируешь мне? У меня студия свободна и модель одна уже там.
- Идет, - легкомысленно согласился он.

Он был обаятелен и забавен. При росте 195 он ухитрялся казаться легким и изящным. Да, 195, они померялись спиной к спине с высоким профессионалом модельного дела Лешкой. Кася проверила на глаз, приложила ладонь ребром к сомкнутым затылкам. Лешкины волосы, коротко подстриженные, были малость колючие, а кудри человека-находки – упругие и почему-то прохладные, как лепестки какого-нибудь георгина. Кася отдернула руку – а этот успел ее поймать и поцеловать в основание ладони… лизнуть вообще-то – так что она глаза вылупила.
А он потерся о партнера лопатками, изгибаясь так, будто хотел, чтобы между ними не осталось ни единого зазора, и он этого таки добился. Даже Лешка смутился. Человек-праздник, напротив, совершенно не был смущен - даже тем, что у него встал. Вот такое виделось Касе только в творческих мечтах поздним воскресным утром.
Только Касю удивило то, чего он, оказывается, мог стесняться. Человек-находка стал ломаться по совершенно неожиданному поводу.
Красавец отказывался от полноценной портретной съемки под разнообразными предлогами, не заботясь о последовательности и правдоподобии.
- Какие прыщи? Ты на меня посмотри! – кричала Кася.
- Что за чепуха? Я сам тебя побрею! – вторил друг-модель.
Человек-находка позволил себя побрить, не без удовольствия – но снова заартачился. Кася уж и рукой махнула. Тем более что все части тела ниже пояса стеснительный красавец демонстрировал в самом фотогеничном состоянии.
- Разве лицо – лучшее, что у меня есть? – кокетничал он.
Но ее осенила – она разыскала среди реквизита уважающего себя фотографа черную полумаску. Он снимался в фактурной своей куртке, в маске, в куске найденной кисеи… Кася только щелкала затвором, снимая вторую сотню кадров эротики на грани, и удивлялась самообладанию этой новой звезды. Обжимаясь с обалдевшим от возбуждения Лешкой, он еще и про работу не забывал. Стеснительный красавец рвался взглянуть на каждый отснятый кадр, и когда жарко дышал фотографу Касе в шею, она забывала, что обычно не терпит любопытных моделей. Очнулась она, когда заметила, что в шею ее уже целуют, а она сама рычит от удовольствия.
- Я между прочим замужем, - окоротила его Кася, не зная что и думать. Нет, она могла бы, конечно, и коленом по яйцам, но… Трудно девушке с ростом 175 и весом 85 быть миниатюрной и хрупкой. Трудно. Редко такая возможность выдается. И сильно кружит голову.
- Как хочешь, - шепнул он на ухо.
- …Пора мне, - сказал этот черт через десяток минут, заботливо вылизывая Лешку.
Кася сделала последний снимок серии. В формате макро.
В это время званый гость успел кое-как одеться. "Интересно, он поэтому все время такой растрепанный?" – прозвенело в пустой после хорошей работы голове Каси.
Хлопнула дверь.
- А-а! - вскинулся Лешка, который так вообще лежал на ковре как мертвый. – Я у него телефон не взял.
- Не переживай, лапунь, - хрипло проговорила Кася. – Куда он денется, этот эксгибиционист.

*
На следующее утро после фотосессии Жерар провел рукой по лицу. Подбородок снова был гладок, как зеркало.

*
Если чем Жерар в плане внешнем гордился, так это была степенность. Поэтому он был по-настоящему, счастлив, когда ему разрешили наконец отрастить бороду – недлинную, вьющуюся крутыми завитками, как у отца и деда. Борода лопатой охотнику ни к чему, она подобает наставнику или книжнику.
А вот без бороды… Без бороды из зеркала на Жерара растерянно взирала его истинная сущность - послушник-переросток, с перекошенной физиономией и нелепыми пятнами румянца на лице. Прошу любить и жаловать, зрасьте. И эта гнусная ямочка на подбородке. И шрам под левым глазом снова стал следом не от когтя демона, а от кованого сапога отца Ксаверия – попало тогда, что и говорить, за дело, но уж больно ядрено. В общем, как был олухом-послушником, так им и остался.
Жерар рухнул на край незаселенной кровати, с ненавистью покосился на зеркало – то-то тебя, поганое стеклище, в Ордене не жалуют! – и начал приводить мысли в порядок. От тяжких раздумий бороды не прибавилось…

*
- Эй! – крикнула черноволосая стриженая женщина, высунувшись с террасы кафе.
Жерар вздрогнул и ускорил шаг.
Но девица – высокая, в тяжелых черных ботинках и без юбки – он запоздало поднял глаза - в шортах на сетчатые чулки – живо догнала его и схватила под руку.
- Зайчик! – она вцепилась в его локоть. – Пуся дорогая! Не хочешь знать, какое место заняла твоя фотография?

От нее пахло вином и мятной конфетой. Она – нет, нет, это невозможно – его поцеловала. В щеку. Жерар окаменел, будто не запах ее разогретого тела вдохнул, а парализующий газ. Послушнику Ордена – целоваться с блудницей? Посреди улицы?
Девка, вовсе не слабосильная, потянула его за собой. Он покачнулся, как каменное изваяние, готовое упасть и разлететься на тысячу осколков. И – не бежать же позорно от женщины – присел за хлипкий столик.
- Вот, видишь?
Жерар заглянул на экран бесовской машины и вскочил, роняя стул. Два голых мужика.
- Что это такое?
- Ха! Это первая страница "ХХ". Слушай, ты же не хочешь сказать, что плохо вышел?
- Я? – просипел рыцарь. Вот на этом? Этом?

Блудница с кубком отодвинулась, заслонив собой дьявольскую машину. Что-то новое появилось в ее взгляде. Какая-то брезгливость.
- Теперь понимаю, - говорит, - почему ты все время лицо закрывал.
- Это не я. Это не я.
Блудница сунула Жерару высокий стакан. Льдинки зазвенели.
- Вот что, зая, - сказала она. – Тебе, по-моему, нужно выпить.
Жерар тем временем скрепился и взглянул на экран пристальнее. Маска. Да, подбородок - голый. Он может быть чей угодно.
Выше локтя шрам. Он в 15 лет пропустил удар на уроке фехтования.
- Ты пей, пей, а то весь зеленый, – она тронула его за руку.
- Это не я, - сказал он.
- Ага, и эрекция не твоя. – Она потерла пальцем черный квадрат под экраном, и на экран прыгнула другая фотография: восставший срамной уд в какой-то вуали и расплывчатое запрокинутое лицо, спасительно срезанное черной тканью.
Еще раз мелькнуло на экране – он снова не сдержался, взглянул на богомерзкий снимок. Пола форменного орденского мундира коричневела под двумя…
- Вот говнюк, - незло говорила между тем Кася. – А я ведь тебе чуть не дала. Насилу сдержалась.
Он рванул в сторону, роняя загородку кафе. Скрючился над мусорным ведром - его вывернуло.

*
На следующий день Жерар чувствовал себя совершенно разбитым. Понадеялся, что вчерашний день прошел в постели в болезненном бреду, и картинки на экране ему тоже привиделись. На столе он увидел абонемент в спортзал. На абонементе – разными почерками – два номера и имени.

*
Осень, между тем, полыхала все ярче. Люди на улицах переговаривались между собой: "Давно такого не было". Небо было синим и свежим, розы цвели, как в июле.
И эта музыка! Порочно-роскошная, греховно-ликующая, она помимо воли радовала что-то в душе Жерара – а может быть, зря он подумал про душу – что-то, что он выжег бы каленым железом. Что-то, что пробудилось здесь, в этом городе. Оно отзывалось, как на греховное наслаждение, всего-то навсего на игру оркестра в старом городском парке.
Получить шкатулку назад якобы для выставки наследия императорской фамилии в Беллоне оказалось вполне возможно, но требовало неимоверной бумажной волокиты. Он сидел в архивах и таскался по инстанциям. В городской администрации его и настиг очередной провал в памяти.
У заместителя мэра по историческому наследию был свой кабинет с табличкой, как полагается. Э.Стрей.
Жерар постучался, открыл дверь и попятился. За столом сидела женщина. Опять женщина!
- Входите, садитесь.
Жерар отодвинул стул, хлопнул на стол заготовленные заранее документы от Ордена и музейного ведомства.
Бледные ухоженные руки раскрыли папку. Лицо у дамы было таким бесцветным, что даже деловой костюм в серую рябящую клеточку привлекал больше внимания. Высокий оборчатый ворот белой блузки был заколот странной брошью. В узоре потускневшего серебра настойчиво чудились глаза. Их взгляд все время ускользал – вправо, влево, вправо, влево…

На секунду его лицо осталось пустым. Потом он подался вперед так же радостно и жадно, как та, что сидела напротив.
Они прижались щекой к щеке, закрыли глаза и оставались так с минуту.
- Ты вернулся. Воздух бурлит золотым дождем. Розы зацвели по второму разу. Девушки останавливаются и прижимают руку к груди: кому бы отдать трепещущую душу? Мостовые дышат, одинокие плачут: кого бы обнять? Мы ходим по улицам и крадем у тебя. Зачем тебе столько? Зачем так быстро?
- А зачем ты треплешься - чтобы я тебя не узнал?
Сид взял за подбородок сидящую перед ним. Взгляд спокойных зеленоватых глаз не дрогнул. Остальное они сообщили друг другу без слов.
- До того, кого ты хочешь спасти, мне нет дела. Но я не буду тебе мешать.
- Увидимся, - шепнул Сид.
- Что это было? – очнулся Жерар.
Холеная женщина бесстрастно приподняла брови. Он сбавил тон.
- Что я… делал?
- Вы начали излагать свои требования, потом замерли с открытым ртом и оставались так несколько секунд. Мне показалось похожим на малый эпилептический припадок. Может быть, вам воды? Или сладкого чаю?
Жерар возмущенно помотал головой.
- Я пока посмотрела ваши бумаги. Принимающая выставку сторона еще должна представить оплаченный страховой договор на весь срок выставки, плюс срок транспортировки. Форму договора вам распечатать или скопируете файл?

*
Жерар привалился к каменной стене, оглянулся, хватая ртом воздух. Переулок был спасительно узким. Бегущее эхо догнало его и замерло. Синее небо ело глаза. Ручейки пота скатились по вискам и высохли. От преследования он оторвался.
Город перешел все границы. Черная машина ехала вдоль тротуара медленно, как в кошмарном сне. За рулем был неизвестный, озадачивший его час назад, по пути в госучреждение, тем, что бросился ему на шею. Он кричал из окна:
- Я понимаю, тебе нужно время, чтобы решить!
Что, этот тип время подстерегал его под дверью Управления по делам исторического наследия? Сейчас он, захлебываясь, умолял сказать ему только имя, дать надежду, назначить встречу…
Жерар убыстрял шаг, багровея, упрямо делая вид, что к нему это все не относится.
Смотрели на него все поголовно. Шею сворачивали. Пальцем показывали. Он шагал вперед, как аллегория позора.
Неотвязный неизвестный надрывался:
- Я все отдам, только взгляни, как вчера!
- Что вчера? – остановился Жерар, как вкопанный. – Что вчера? – повторил он хрипло – ярость заливала глаза. За спиной темнела подворотня. На счастье, двор оказался проходным.
Пытаясь отдышаться, он прижал горящие ладони к холодным камням стены.
Скандал был отвратен и унизителен именно в силу искренности приставалы. Позор? Соблазн? Ведь когда неизвестный бросился его обнимать – что-то показалось знакомым. То ли запах сандала. То ли мягкость шарфа. "Вы ошиблись". Что еще он мог сказать? "Вы приняли меня за другого". Он ведь мог что-то сказать, чтобы он отвязался. Какую он подал ему надежду?

Это он был на тех снимках. Он, и никто другой!
Уже не город соблазнял его. Он сам стал источником соблазна. Сейчас он уже не сомневался: он вверг в пучину греха этого несчастного горожанина с собачьим взглядом, погубил его. Он сам в пагубном беспамятстве подставлял объективу свой срам. Жерар припустил бегом, пряча лицо. И этих горожан он считал пустыми, суетными, развращенными? Он, в чьей душе кроется такая пучина порока?

*
Бледненькая администраторша в гостинице сидела, по обыкновению, уткнувшись в экран.
Черные волосы ее были коротко и неаккуратно стрижены и висели сосульками. Он разглядел высунувшуюся из-за стойки маленькую ступню в черном почти детском сандалике – и опять ужаснулся себе.
Девочка вскинула светлые невыразительные глаза.
- Вам письмо – она протянула длинный, плотный, такой родной конверт.
Вмиг преисполнившись надежды, грешник взлетел в номер, как на крыльях.

Члены ордена пользовались бумажной почтой не только потому, что не доверяли виртуальным способам передачи информации, но и потому что в рукописном послании отчитывающийся невольно сообщал наставникам некоторые дополнительные сведения о себе. Конверт вырывался из дрожащих рук, бумага шуршала. Наконец Жерар развернул письмо.
"Брат графолог по изучении твоих последних писем говорит мне, что ты достоин высочайших похвал. Рассеянность и смятение духа полностью оставили тебя, ты полностью сосредоточен на своем деле, и соблазнов для тебя не существует. Обычно мы не сообщаем младшим братьям о наших источниках осведомленности об их настрое и верности. Но тебе я об этом пишу, потому что ты достоин более высокого сана, который по возвращении получишь, и тогда сам будешь воспитывать молодежь."
Жерар почувствовал, что сходит с ума.
Возмездия ждать было неоткуда. Лишь от себя самого.

*
Следующая встреча врезалась Солу в память так:
"В третий раз он пришел ко мне полуголым. Неловко наброшенная на плечи куртка топорщилась, как сломанное крыло. Он рыдал горестно, как пятилетний пацан, не закрывая заплаканного лица.
- Что это там? Посмотри, что это такое? – приветствовал он меня.
Я закрыл дверь и подтолкнул его к свету.
У окна я осторожно приподнял куртку, прилипшую к плечу, и снял ее.
Спина была содрана – кровавая дорога пролегала косо, через лопатки, прерываясь на позвоночнике.
- Похоже, что ты это сам… э… себя.
- Я не понимаю.
- Какое совпадение. Расскажи мне, кто ты - тогда, может, я тебе объясню.
- Договорились. – Он вытер глаза и нос тыльной стороной руки. – Смотри.
Бывает, когда сидишь в кино в первом ряду, кажется – вот-вот крупный план вывалится из экрана и раздавит. Так вот, это было страшнее. Он окатил меня своей жизнью, как холодной водой из ведра. Захлебываясь, я шарахнулся назад, но он удержал меня за плечи. Прокатились ледяными струями знакомые покои замка, молниеносно стареющие лица, в дикой скачке чередующиеся времена года, благословенно неизменные каменные стены –выбранная мной для ночлега комната была когда-то отведена ему. Оглушили спрессованные миллионы слов.
Только последнее, что я увидел, оказалось для меня предельно ясным. Предельно темным, на самом-то деле. Непроницаемая, парализующая темнота. Это была смерть. Она меня с детства заботила – ровно до тех пор, пока мне не удалось в точности себе представить, как это – когда меня нет. С тех пор я старался об этом не думать, но прежним так и не стал.
И вот я чувствовал, что все это выжжено в моей несчастной памяти, и я смогу вызвать эти воспоминания, как свои, если захочу в них разобраться. Я не был уверен, что хотел. Когда смог – зажмурился и сверху закрыл глаза руками.
Одно мне было ясно.
- Он бы убил тебя, если бы мог, - сказал я начистоту. – Будь осторожнее.
- Я стараюсь. Сам понимаешь.
Еще бы не понять.
Он бросил на стул рубашку, которую зачем-то принес в руке.
Повернулся спиной, опершись ладонями о стену.
- Что с этим-то делать?
- Лучше оставь так – скорей присохнет. Они не очень глубокие. Главное, мыться пока не надо.
Я плюхнулся на диван. Я всё навязчиво пытался подсчитать, сколько весен промелькнуло передо мной за несколько секунд телепатической демонстрации. Число их, как и прочие напоминания о бесконечности, наводило страх.
Сид – потому что это был именно он – упал лицом мне в колени и поплакал еще. Безо всякого стеснения и со вкусом. Кому он тогда, двести лет назад, перебежал дорогу? Да так, что его умудрились убить, хотя Сиды, по специальной литературе, бессмертны в самом полном смысле этого слова. Я оставил попытки восстановить древнюю историю. Без единой мысли было ясно, что мир к нему возмутительно несправедлив. Он плакал так, что у меня промокли джинсы на коленях. Я гладил его короткие волосы и повторял: "Ничего, пройдет". Заживало и правда на удивление быстро, даже там где было содрано до мокрого мяса. Рубцы подсыхали на глазах, чуть стягивая уцелевшую гладкую кожу. Я гладил его по кудрявому затылку.
- Как тебя зовут?
- Если будешь думать обо мне, я приду.
- Имя у тебя есть?
- У нас не бывает.
Он встал, скованно, и осмотрелся опухшими глазами. Он выглядел потерянным. Я мазнул по разодранной спине, не вспомнив. Его сейчас и не обнять. Но можно взять за виски, чтобы глубже поцеловать в соленые губы. Я сжал его твердые прохладные плечи. Он предлагал мне это тело – чужое тело – как свое. От горя и растерянности оно пахло острее. Резким горьким потом страха, безутешной солью – я провел языком от ключицы вниз. "Холодно?" – нашел прохладный затвердевший сосок.
- Надо ему показать, - в нос сказал мой сид, - что так нельзя.
Он стал, как дом, распахнутый для погрома. Я мог делать с ним, что угодно. Мог быть благородным или по-скотски жестоким. Он отдал это тело в мою власть. Я укусил его за другой сосок. Он дал мне расстегнуть и стащить свои брюки, допотопного какого-то покроя.
- Нет, - говорит, - хочу подольше.
Сид переступил через брюки, пнул их в стороны. Сапоги он вежливо снял при входе. Долой армейско-монастырские обноски.
- Только сверху не наваливайся.
Он наклонился вперед, оперся руками о стену, переступил. Волосы в паху были откровенно рыжие, светлее, чем на голове.
Рушились балки. Ревело пламя. Мимо меня проносились горящие черные ошметки его прошлого".

*
Жерар проснулся лицом в подушку. Руки были раскинуты от края до края кровати. Он шевельнул плечом – спина не болела. Сел. Болело ниже. Гораздо ниже. Диким взглядом обвел комнату. Хлыст валялся на полу. Монах вспотел от ужаса. Вчера он наказал себя достойно – от боли потемнело в глазах, он провалился в очистительный экстаз самоуничижения… и он совершенно не помнил, что случилось потом. Он был абсолютно наг. Как он разделся? Одежда была разбросана дорожкой от входной двери – один сапог, другой, куртка, брюки с подштанниками. Он, не помня себя, выходил ночью?
Жерар огляделся по сторонам – западня. Его письма с исповедью очевидно не доходили. Он не исповедовался, он не имел права молиться. Кому сказать о своей одержимости?

*
От реки дул прохладный ветер, но каменная скамья на набережной уже нагрелась на утреннем солнце. София увидела, как ее Прекрасный Принц вышел из двери своего заколдованного замка и пошел по улице широким, но вроде неспешным шагом.
На ее взгляд он обернулся, как на зов.
- Эй! – крикнула она тихо-тихо. Он свернул со своего пути и сел на другом конце ее скамейки, и смотрел вполоборота, прислушиваясь к дыханию.
- Здравствуй, маленькая. Красивая у тебя лента. Цветом – как…
Перед глазами Софии закачались сладко пахнущие цветы шиповника.
Она засмеялась от неожиданности, даже в ладоши захлопала.
- Еще! Еще так!
Она увидела трех дам в платьях с высокими поясами – одна красном, другие две в светло-зеленом и розовом – и светловолосую девочку, тоже в розовом, бегущую навстречу по блестящему каменной мозаикой полу.
- Посмотри пока картинки, а я потом приду – едва услышала она, поглощенная разглядыванием узорчатых тканей и блестящих украшений

*
Жерар очнулся, выходя из квартиры Сола и слыша "Пока" или "До свидания". Прощание было совсем обычным, но все равно каким-то особенным для слуха. Когда Сол разговаривал с ним, его голос никогда не звучал так.
Жерар сказал:
- Я кое-что забыл.
И ринулся обратно в квартиру.
Лицо у Жерара было простое, открытое, совсем не подходящее для шпиона. И поэтому Сол сразу заметил, как удивился его гость, увидев в центре тесного холостяцкого жилища разворошенную постель и несколько банок из-под пива, и стал импровизировать.
- А я знаю, что ты забыл - ты мне стольник отдать забыл.
- Что?
- Ну мы же скинулись на девочку. Ты еще вроде у нее какую-то таблетку волшебную покупал… Совсем ничего не помнишь? Я ж говорил тебе, не бери наркоту неизвестно какую. Пил бы тоже пиво и не выпендривался. Что, правда не помнишь ее? Такая маленькая, южанка вроде, зуб у нее еще передний был сломан, а так есть за что подержаться. Как говорится, лучше иметь пятьдесят процентов в хорошем деле, чем сто в пропащем.
Лицо у Жерара сделалось такое, что Сол бы сжалился над ним, если бы не вспомнил, как Сид поморщился, откинувшись на спину.
- Или это ты мне сто крон отдавать не хочешь? – попер на гостя Сол, одновременно оттесняя к двери. – Типа ты все равно ничего не помнишь, да? Я не я, и лошадь не моя?
Жерар взял его за плечи и вперил свой взор в глаза его, словно надеясь прочитать на их зеленоватом бесстыдном дне истину.
Сол смущенно улыбнулся.
- Если тебе не хватило - хотя я удивляюсь - то это не ко мне. Без обид. Я не знаю, какие у вас там в вашей организации традиции, но у нас здесь обычаи другие. У меня лично.
- Надо поговорить, - прервал его Жерар.
- Вообще, я в мозг тоже не люблю. То есть стараюсь избегать. Ну ладно, садись, не стой как этот. Погоди, я уберу здесь. – Хаотично мечась, Сол закинул кровать покрывалом, распахнул балконную дверь, смел веником какие-то обрывки целлофана и фантики, выкинул две банки из-под пива, сунул Жерару третью, сел и суетливо закурил.
- Выкладывай!
Жерар пошевелил челюстью, собираясь с мыслями.
- Ну что? Что? Претензии? Вопросы? Я удивляюсь, что вы за народ такой. Стоит только просто по-человечески отнестись, ну типа человек скучает на чужбине, да? как вы уже и деньги без отдачи, и ночевать, и трахаться, и вообще вас с шеи не скинешь, - завелся Сол, нервно затягиваясь.
- Что я делал?
- Я не в курсе, я не смотрел. Я – лично я – не извращенец. Я вообще в это время мылся. – Он кивнул на душевую кабину.
- Так что же такого случилось, что мы, вместо доброй и разумной беседы, в которой я, признаться, находил некоторое утешение, вдруг решили...
- Да как-то слово за слово, тоскливо стало, и решили снять телку... Ну, я предложил, но ты не возражал. Откуда я знаю, насколько у вас там с этим строго. Я так понимаю, за этим ты сам должен следить.

Уходить не хотелось ужасно. Хоть хозяин, видно, и ждал, покуда гость покинет этот дом, Жерару хотелось поближе познакомиться с жилищем этого странного книжника. Хотя бы потому, что это был первый раз за много-много лет, когда он сидел в гостях. Ему тут нравилось.

Жерар, выросший в помещениях аскетичных и просторных, даже не поверил бы, что в такую каморку можно впихнуть все, необходимое для жизни. Комната гостиничного типа в бежевых тонах была оборудована кухонным отсеком, санузлом за пластиковыми полукруглыми дверями, узким шкафом и даже казенного вида литографией в рамке. Других картин – как и книг, и фотографий - видно не было. Был разложенный диван, одинокий стул и стол с компьютером и дисками. Рядом с компьютером – покосившийся в сторону окна кактус в маленьком горшке, из которого он уже вырос. Непредсказуемый режим полива его не сгубил.

Жерар покраснел еще сильнее и глянул на него исподлобья с укором.
- Да не о том я речь веду. Хотел я знать, не было ли это одним из череды тех прискорбнейших наваждений, что так часто туманят мой разум в последнее время?
- Я так понял, что в вашей религии вообще эти наваждения в порядке вещей. В Охранных Хрониках там видения у всех. Ну, через одного. У кого дьявольские, у кого... э... наоборот. Я ж не специалист, откуда я знаю, что вы считаете наваждением. Может, было, а может и... не было.
За свою короткую и не шибко внятную речь Сол умудрился два раза зевнуть. Он докурил сигарету, опустил на руки подбородок и попытался поднять веки мизинцами.
- Я знаю, куда тебе надо с твоими видениями! – вдруг встрепенулся он. – У нас же есть представительство твоей церкви. Сам удивляюсь, как вспомнил. Хочешь, я тебя туда провожу?
В другое время Сол бы удивился, что знает, как пройти в Приход Беллонской церкви, хоть ни разу там не бывал. Но не сейчас, засыпая, когда в голове его снова развернулась дорога, подцепленная, как глубоководная водоросль, неизвестно с какой излучины Сидовых мыслей в тот час, когда они купались в водоворотах вдруг общих воспоминаний. Сол боком повалился на диван, пробормотал:
- Только посплю немножко, - и отключился.
Жерару милосердие не позволило оставить его спать в позе буквы, в лучшем случае, Г – он взялся за холодную щиколотку, пристроил его ноги на кровать, торопливо набросил покрывало. Погасил свет, выпрямился, задел макушкой лампу, шарахнулся вбок. Каморка выстудилась мигом. Выглянул на балкон – ночь безлунная, дождь моросит. На одной из здешних богомерзких башен пробили часы четыре раза. Самый темный час перед рассветом. Плотно закрыл балконную дверь – холода напустили. Обернулся. Сол спал с выражением лица кротким и опечаленным. Губы у него припухли, нижняя треснула посредине. Жерар, возможно, удивился бы, почему смог такие мелочи разглядеть в кромешной тьме, где и собственной руки не видно – если бы так отчаянно не задумался: где ему-то лечь? Сол вытянулся на краю. Вдруг, заснув у стены, я дотронусь до тела товарища как-то не так, во сне конечно, не отдавая себе отчет.

- Привет, - шепнул ему в грудь Сол теплым со сна голосом.
Жерар обомлел: он сам, не просыпаясь, обнял его и прижал ладонью горячий нежный затылок. Но Сол уже вскочил как встрепанный.
Орал за дверью душа: "Плавно поворачивай горячий кран, плавно! Если с резьбы сорвешь, убью!"
Заварил чай, откопал в кухонном шкафу подозрительный крекер.
- Ну пошли что ли, – вскочил он, очевидно радуясь возможности его выпроводить. - Совершенно не помню адрес этой вашей церкви, - пояснил Сол, надевая куртку, - но помню, как идти.

Через чугунную изгородь перевесилась рябина, отягощенная яркими ягодами. Будто пышная молодка в красной рубахе улыбается, навалившись грудью на забор.
"Приход всех святых", - прочел Жерар – и наконец вспомнил. Где раньше была его голова? Ведь сюда он также должен был явиться как представитель Ордена: разузнать, что творится в приходе "всех святых", - сказал Отец Ириней, отделив предосудительные слова от прочих прочными кавычками, и конечно, передать настоятелю, досточтимому брату Альбину, послание.
- Досточтимому… брату? – решил переспросить Жерар. – При таком высоком сане почему его не именуют отцом?
- Ты не умствуй, а запомни, - был знакомый Жерару с детских лет ответ. – Адрес можешь списать отсюда.
Жерар с опаской полистал копии нерукописных писем. Даже ежедневную переписку свою Отцы печатали, словно книги: грандиозная четкость букв подавляла.
- Секретарь-то у него… того… - не веря своим глазам, все же осмелился указать Жерар. – Женщина?
- Ну да, конечно, а то бы пошли разговоры, - и Отец небрежно благословил молодого монаха, оставив в совершенном недоумении.

Теперь он вспомнил прочитанную через плечо Сола главу о братьях-скопцах. Раньше, когда силен был страх сидских чаровниц, они были довольно многочисленны. Теперь их оставалось мало, и почти все служили в иностранных приходах – им доверяли служить за границей, потому что они считались менее подверженными соблазнам.

Из открытых дверей небольшого то ли особняка, отделанного под храм, то ли храма, построенного слишком уж в светском духе, раздавалось пение народного псалма на два голоса.
Оба заслушались.
- А теперь в терцию, - сказал кто-то.
Два голоса повторили тот же куплет. Один голос был женским. За другой Жерар не мог бы поручиться. Он удержал Сола за руку. Сол взглянул на него коротко, внимательно, и сказал с раздражением.
- Ну что ты встал. Это же твоя церковь. Тебя туда за ручку отвести?

Нарисовавшийся в дверном проеме человек обладал особой значительностью и, был, показалось, преувеличенно-реален. Он выступил из тьмы, как фигура на витраже. Он будто на просвет явил чистейшие цвета белой кожи, синих глаз и красных губ, и парадного облачения настоятеля, которое, в отличие от давно пропитанных свечной копотью и ладанным дымом ряс бородатых священников, было свежо, будто вышивка только что окончена, и сейчас обрезана последняя шелковинка. Он вызвал у Жерара такую робость, что монах невольно оглянулся на своего спутника. Сол благоговение если и испытывал, то никак не показывал, сохраняя обычную скучающе-независимую мину.
- Это вы пели? – спросил он.
- Да, понравилось?
Жерар понял, почему один из голосов вызвал у него такие сомнения.
- Еще бы. – Сол хлопнул Жерара по плечу. - Я пойду. Можешь считать, что я до этого всего не дорос.
- Это правда, - сказал достопочтенный брат Альбин. – Но тебе осталось совсем немного. И тогда милости просим.
Лицо у Сола стало такое удивленное, будто ему явилось видение. Все же он несколько секунд выдержал пронзительный взгляд церковника, не отводя глаз. На лице его – увидел Жерар – вместо безбожного глума проступили человеческие чувства: тревога и трепетная надежда. Потом оторвал взгляд от лика настоятеля, закрыл рот и не совсем твердо зашагал прочь.
Кем надо быть, чтобы несколькими словами так тронуть заядлого богохульника!
Чрезвычайно впечатленный Жерар поклонился для благословения.
Брат Альбин небрежно выбросил руку вперед и попятился, исчезая в темном проеме.
Не тянул Жерар на роль инспектора. Ой, не тянул. И вопросы все из головы повыскакивали. И письма-то у него с собой не было. Он представился со смущением.
- Давно в наших краях, брат?
- Д-десять дней как.
- И только сейчас посетили храм света божьего?
Внимал, ожидая ответа, казалось, не только брат достопочтенный в белом своем облачении, а вся сумрачная тишина пустого в этот час храма.
- Грешен! – взвыл Жерар и повалился в ноги, обнимая новые замшевые сапоги.
- Странное дело. Меня всегда удивляет эта минута, - несколько расстроенно проговорил Альбин. - Что за точную аллегорию вы являете собой! Знаете, что окружает вас? Здесь шесть высоких витражных окон, пять лилий в хрустальной вазе; пять зажженных свеч, клавесин; хорошая ударная установка – Жерара потянуло посмотреть, но он только крепче уткнулся в сапоги, такие новые, будто по земле в них не ходили, а витали по воздуху, что как раз было не удивительно. – А что видите сейчас вы? Ну что?
- Сапоги! – всхлипнул Жерар. Ему было до слез обидно, что к нему обращаются вот так отстраненно, как к не своему. "Что считать чудом, а что прельщением дьявольским?" – выплыло у него из прочитанной на днях книги про проделки… свят-свят-свят… или из проповеди отца Гервасия который славился книжной ученостью, но уже был так стар, что нечисто выговаривал слова.
- Я думаю, что одержим бесом, - объяснил он, смущенно поднимаясь.
- Так кто же грешит? Если бес грешит, а ты каешься, то всякий делает свое дело, и продлится это, пока стоит мир.
Настоятель указал ему на мягкое кресло, неуместное, как во сне. Фиолетовая кожа обивки лоснился так же, как до блеска натертый пол темного дерева. Сам настоятель выслушал его стоя.
- Обо многом ты рассказал мне. И лишь об одном я не услышал. О том, кто для тебя покрасил в желтый цвет фонтаны листьев, чудно оживил листву фонтанов шелестом манящим. О том, кто кротко на тебя глядит глазами той гостиничной прислуги.
Свинья, уткнувшаяся в сытное пойло ежедневных покаяний, так разжирела, что к небу голова уж не поднимается… Меньше смотри на людей, больше на бога. Люди станут шептаться: "Чье сиянье отражается на этом лике?" – закончил Достопочтенный в наступившей гулкой тишине.

- Помогите мне. Позвольте следовать за вами всюду.
- Не буду вам мешать. Да и не вправе, как представителю Ордена. Я как раз собирался позавтракать и прогуляться.
Жерар встал и только сейчас заметил, что брат Альбин ниже его ростом.
- Я оказался один в чужом городе… - сказал он в удаляющуюся спину. - Но теперь…
- Вы и теперь один, – обернулся Альбин. – Каждый из нас с богом наедине. И что же вы делаете, когда не находите над собой больше никого, за чьей спиной укрыться от его лика?
- Схожу с ума.
Альбин лишь коротко пожал плечами – полыхнула ало-синяя атласная звезда на его облачении.

- А Бог? Нуждается ли он в вашем внимании?
Жерар открыл было рот, но остановился. Признать, что бог в чем-либо нуждается – значит, признать его несовершенство. Именно за такую ересь его, помнится, в пятом классе отхлестали линейкой по пальцам. Ему казалось, что вот-вот он поймет Все. Истина брезжила совсем рядом. А может, это в глазах мутилось: есть хотелось до умопомрачения.
Досточтимый брат небрежно махнул рукой: "За мной!", и завернул на открытую веранду кафе. Скрепя сердце, Ферраска последовал за ним. Он не думал, что духовное лицо станет принимать пищу в здешних вертепах. Жерар вовремя удержал падающий стул и, мучительно краснея, спросил тарелку овсянки. Официантка не знала, что это такое, Альбин был погружен в размышления более возвышенные. Жерар торопливо ткнул в первое попавшееся в меню – это оказалось яблочным пирогом.
Альбину же принесли малую чашечку кофе, размером едва ли не с наперсток. Святым духом питается. Неприятные какие-то отрывки из проклятой книжицы про чудотворцев завертелись в голове у монаха, но он прогнал их прочь.
- Все-таки – как же вам не боязно петь старые плясовые псалмы? – краснея, отважился Ферраска. - Они ведь осквернены нечистыми губами безбожников, а может, самого Белого Сида, который, по преданиям, пел, когда его жгли на костре… то есть пытались, - и Жерар осекся, вспомнив запоздало, что за неожиданную демонстрацию знаний о псевдо-святых, почерпнутых к тому же в светском источнике, его по головке не погладят.
Но брат Альбин от души рассмеялся.
- Если бы ты задумался, кем осквернен тот язык, на котором мы разговариваем, ты бы впредь наверняка хранил молчание, - только и сказал он.
Оставив на столе кафе мелочь, он зашагал вперед так стремительно, что более длинноногий Жерару отстал на шаг даже не из вежливости. Накидку до колен и брюки достопочтенный брат носил удивительно щеголевато. Одежды священнослужителя на чужбине были незапятнанно-белыми, а узор на накидке – красный, синий и черный, свидетельствовал о высоком сане. Жерара поразило – сколько попадавшихся навстречу осеняли себя Истинным знамением. Но что в этом странного? Брат Альбин не только глаз поражал белоснежным и синим цветом горных вершин, но и сам воздух вокруг него был будто бы острым и прозрачным, редким, насыщенным холодным снежным сиянием. Вдохнешь один раз – и хочется дышать еще и еще, аж грудь ломит.

- Вы думаете, тот, кто привел меня сюда… близок к спасению?
Альбин возвел взгляд к небу в коротком размышлении. Отразившееся небо так усугубило синеву его глаз, что Жерару почудилось газовое пламя.
- Я думаю, шансы у него есть, - ответил Альбин.
Один из встречных не только осенил себя Знамением, подтверждая свою принадлежность к роду человеческому, не только подошел под благословение Альбина, но и поздоровался с Жераром.
Жерар смущенно кивнул, и через несколько шагов с жаром прошептал своему спутнику:
- Вот видите! Начинается! Я его не знаю.
- Эй! – обернулся Альбин. Жерар похолодел, - погоди, почтенный! Этот человек сделал тебе что-нибудь плохое?
- Наоборот, - коротко ответил бородач.
- А этот мой прихожанин слов на ветер не бросает, - пояснил Альбин невозмутимо и пустился дальше без дальнейших расследований.
Столь деловито Альбин спешил не на встречу с местными чиновниками и не на посещение больных и умирающих. Жерар с удивлением увидел впереди ворота здешнего парка на холме. Вверх Альбин, однако же, лезть не стал. Огляделся орлиным взглядом и нашел скамейку на безлюдной лужайке, у пруда. Лицо у него было все такое же вдохновенное, как будто пришли они сюда с уважительной целью, а не слонялись без дела среди дня. Жерар тихо, почтительно опустился на ту же скамью. Ветхая скамейка накренилась, и монах поспешно придвинулся ближе к середине, хоть и некрасиво было навязывать свою близость старшему по сану. Ферраска затаил дыхание, чтобы не мешать благочестивым размышлениям досточтимого брата и огляделся. Поодаль маячила статуя, из тех, что украшали аллею дворца-музея – "Градоправитель в объятьях гения места".
- Что сия фигура знаменует, премудрый брат?
- Знамение?.. Сегодня – солнечного дня и вечных уз, связавших вечный мрамор – с презренной плотью, некогда сверкнувшей не статью – связью с тайной божества. Тот отблеск, что мы видим на камнях, на листьях: золото утраты, еще нас не постигшей – тем больней язвит сей луч, пусть долго до заката, и влага застывает у корней.
- Ишь ты, а я думал, просто натура голая стоит. Утрата чего? – поинтересовался любознательный Жерар.
- На миг лишь стоит нам глаза закрыть – теряем мы друг друга, а находим – кого? Разнимем руки лишь – и мгла того, кто рядом был, себе взяла… А эти обнялись – одна стрела пронзила грудь обоим – нет разлуки – и в вечность жалом трепетным внесла.
Жерар поморгал, посмотрел на статую: стрелы не было.
- Умозрительная, должно быть, - вздохнул он. И записал в блокнот: Умозрительная стрела.

*
Сол отбросил обжегший пальцы окурок и взялся за дверной молоток.
Дверь открыла хрупкая девушка с прямыми темными волосами, в белоснежной блузке и черных брюках.
- Кто здесь? – спросила она, столкнувшись с ним нос к носу.
Нет, с ней не прокатило. А он-то надеялся, что его все мракобесы видят. Может, все церковники-мужчины?
Так что Сол взял ее за плечи, отодвинул и прошел внутрь. В церкви было успокоительно темно. Просторное помещение скорее напоминало – увидел он – роскошную гостиную, чем церковь.
Девушка озадаченно чертыхнулась и закрыла дверь. Потерла лоб и вернулась к своей работе – стала стучать по клавиатуре. Сол постоял у нее за спиной – он отвечала на письма в адрес прихода. Подписывалась, очевидно, именем своего работодателя: Настоятель Крутского прихода п.б. Альбин.
- В действие вступает план Б, - сказал Сол, разумеется не нарушив тишины, стоящей для девушки в этом уютном местечке.
У данного конкретного мракобеса был вкус, этого Сол не мог отрицать. Или же настоятель Альбин принанял хорошего дизайнера интерьера.
Он завалился на кожаное кресло, вытащил из сумки ноутбук и настроил вай-фай. Впав в отчаяние, он перестал ограничиваться съестным из лавочки на углу и начал красть очень дорогие вещи. Но никто не хватился даже этого портативного образца компьютерного совершенства. Крышка у ноутбука была яркой – ало-терракотового цвета.

"Уважаемая секретарь… - он стер, - личный помощник… - Сол не очень-то умел писать письма. - Уважаемый личный помощник настоятеля. Когда ваш патрон сегодня вернется в храм?.. – Сол подумал. – А если он живет не здесь, не могли бы вы дать мне его адрес. Не хотелось бы дожидаться попусту. Кстати, восхищен вашим стилем одежды."
Его переписка по поводу поиска удаленной работы если и не принесла желаемого результата, то хотя бы не осталась невидимой. Так что он и сейчас рассчитывал на успех.
Девушка отвечала на накопившуюся корреспонденцию последовательно и методично, иногда вздыхая. Сол заскучал. Если писем штук двести, она вполне может отложить остаток работы на завтра. Он осмотрелся и заметил узкую деревянную лесенку, кажется ведущую на второй этаж. Можно, конечно, оптимистично предположить, что там кто-то ночует. Оптимизма Солу не хватало. Он не видел Сида три дня. Жерар не объявлялся тоже. Сол все лучше понимал, что сюда его отвел очень зря, хотя – слабое утешение – монах мог и сам дорогу найти.
Тщетно ожидая, когда появится Сид, Геллер забеспокоился. Напряженно думал. Когда уверился в бесполезности этого занятия, отдался на волю интуиции и остаток дня он мотался по городу. Он помнил ощущение от присутствия сида. Запах его, что ли, хоть это был на самом деле не запах. Бродя по центру, он ощутил это несколько раз, но слишком расплывчатое – непонятно, исходило оно от кого-то или почудилось. Чтобы проверить, не стал ли снова видимым, Геллер битый час игрался в магазине оргтехники с самым навороченным ноутбуком, потом его спер. Никто и ухом не повел. Стало быть, все как раньше.
Он вытащил сигареты.
- Можно я закурю? – девушка, конечно, ничего не услышала, так что он ответил себе сам.
- Да, конечно, не стесняйтесь.
Он стряхнул пепел в чашку с недопитым чаем. Девушка стала беспокойно оглядываться. Глаза у нее были зеленые - а может быть, так казалась, потому что она всем своим обликом напоминала черную кошечку с белой манишкой. Она прошлась по просторному покою. Принялась открывать все окна, даже те, которые сопротивлялись. Обошла кресло.
"А что будет, если она сядет мне на колени?" – подумал Сол и на всякий случай сунул ноутбук на ближний столик и затаил дыхание.
Но нет. Она только оперлась на спинку кресла, у самого его виска; заглянула в угол за креслом, пощекотав его волосами. Нахмурилась, тряхнула головой и вернулась к работе.
Отъехала на кресле назад. Снова беспокойно оглянулась – может, дошла наконец до его письма?
Но тут наконец зацарапал ключ во входной двери – здешний харизматичный начальник вернулся, и к счастью, один.
- О, - заметил он. – Здравствуйте.
- Ну слава богу, – сказал Сол.
- С кем вы разговариваете? – сказала девушка, вскакивая и роняя стул, - ваше преосвященство?
- Ну надо же, - сказало преосвященство, впрочем, вполне спокойно. – И это ведь не отвод глаз. Подойдите, Фиалка.
Он приобнял ее за плечи, нагнулся – голова к голове – и сказал:
- Глядите.
Глаза девушки расширились и наконец-то посмотрели не сквозь Сола, а прямо на него.
Сол помахал ручкой и сказал:
- Вы потрясающе смотритесь вместе.
Девушка пискнула, как мышь, и шарахнулась в сторону. Но быстро нашлась с ответом.
- Здесь нельзя курить.
- А вы думаете, я не спрашивал? – горько сказал Сол. – Принял молчание за знак согласия, вот и все. Фиалка – это имя или фамилия? Или подпольная кличка?
- Такими шутками меня еще в детском саду достали, - холодно ответила секретарша.
"Тебе становится трудно поддерживать телесное обличье", - подумал Сол. Ему это чрезвычайно не понравилось, потому что он не имел обыкновения разговаривать с собой, да еще и непонятно.
- Со мной все в порядке, спасибо, - натянуто улыбнулся он настоятелю, который выглядел мудро и всепонимающе, как это ему и полагалось по должности. - Я, кстати, ничего не нарушаю, находясь здесь в качестве атеиста, - он сосредоточился, – не инициированного в рамках данной конфессии? А то я могу уйти.
- Даже не объяснив, для чего собственно пришли?
- А что, запросто, - вспылил Сол, теребя сигаретную пачку. – Хотя у меня важное дело. Что случилось с моим приятелем, которого я сюда привел? Он был в странном настроении, боюсь, как бы с ним не сделалось чего.
Альбин кивнул.
- Он утверждал, что одержим бесом. А что вы атеист – это ничего страшного, Фиалка тоже не определилась.
Фиалка, переминающаяся с ноги на ногу, не стерпела:
- Мне можно идти? Если уж вам так понадобилось обсуждать мою скромную персону. Работу я закончила.
Альбин благословил девушку широким жестом, и она бесшумно скользнула прочь.
"Вообще-то меня интересует именно бес, – очень громко, на пробу, подумал Сол. – Жерара-то я бы, если честно, и приятелем не назвал."
Настоятель, не отвечая, подошел к нему. Сол вполне успокоился на его счет – это был не человек. Он ни с чем не мог спутать эту видимость в темноте. Как будто лицо не испускает сияние, а сосредоточивает в себе весь свет. Теперь Сола не удивляло, почему он не представился – у него не было имени, сиды и так друг друга знали.
Сол швырнул в него воспоминания последних дней, так что пространство вокруг закипело и запузырилось, как жженый сахар. Все было вперемешку, но самое главное, там достаточно было о Сиде. Там было все, что Сол пережил за это время. Очень странно было меняться воспоминаниями, не обнимаясь. Солу потребовалось несколько минут, чтобы разобраться в прогулке Альбина с Жераром.
- Я вижу, о ком ты. Его нет, как будто и не было. И я не знаю, почему.
- Но что Жерар для этого мог сделать?
- Не представляю. Ты бы и то лучше это понял, ты лучше знаешь людей.
- А я кстати кто?
- Ты застрял. И ты не атеист. Мы вообще ближе к богу, чем люди.
- О! – Сол вздел указательный палец к потолку. – Тут вы меня мощно успокоили. Этими глубокими словами вы как бы намекаете на то, что бог признает своих, и так как Жерар всяко дальше от него, его участь предрешена, и Сид обязательно вернется навсегда.

- Ты мог бы сделать у нас карьеру, - только и сказал Альбин, - тебе хорошо дается полемика.
- У меня мама шизофреник, так что я с детства практикуюсь. Я здесь не за пропагандой, тем более сами видите, какая это гнилая мануфактура – даже канат не сплетешь, чтобы из тюрьмы выбраться. Так. – Сол заметался по комнате, закуривая. – Когда я встретил Жерара… пока не разобрался, кто из них кто… сначала подумал, не колется ли он… а он не принимал наркотиков… может быть, он начал их принимать, а? …Принимает модификаторы сознания прямо у тебя под носом… Должна же быть какая-то закономерность. У вас таких ритуалов не водится? Типа общинного курения галлюциногенов?
Альбин рассеянно покачал головой.
- Эта религия даже спиртное не поощряет. Дворянин-приверженец веры – должен быть всегда начеку. Все, что мешает пребывать в этом состоянии, запрещено.
- А то, что помогает? Разрешено? Амфетамины, скажем. От них человек ого-го как начеку. Сутками по стенам бегает! Ты с Жераром общался?
- От него так просто не отделаешься.
- Это точно. Замечал, что он ни фига не спит и все время колбасится?..
- Это описание скорее к тебе подходит. Жерар наоборот в последнее время стал спокойнее.
- Спокойнее. Спокойнее… - Геллер горящим взглядом вцепился в лицо Альбина, тот не отвернулся. От волнения у Сола получалось читать воспоминания более складно – так быстро он думал. – И правда спокойнее. Уже какая-то зацепка.
- Как я понял из того, что ты помнишь… Твой Источник ведет себя очень беспечно… Он из времени до войны. Он другой. Не такой, как мы стали теперь. Показательно уже то, как он открыто показывает свою память. Бесхитростный, вкрадчивый, доверчивый, великодушный. Он представления не имеет о том, что творилось во время войны. Наверно, его убили в самом начале. Он и вправду был поражен твоим несчастьем. До войны такое было неслыханно. Ему следовало сначала позаботиться о себе. А он вздумал одновременно отдать тебе полную меру жизни, чужой долг. Если он не завершит твое вос-питание, жизнь выветрится из тебя быстрее, чем могла бы изначально.
- Воспитание? Ну и манера выражаться у вас, блевать тянет.
- Слова всегда врут. А блевать тянет от никотинового отравления, - успокоил его Альбин. - Мне самому интересно с ним повидаться.
- Уф. Теперь, когда я знаю, что ты хочешь его увидеть, я могу быть совершенно спокоен.
- У тебя не получится, - грустно отозвался Альбус. – Вспомни, ты когда-нибудь чувствовал себя спокойным? Ты все время искал в людях ту полноту жизни, которой они наделены, а ты нет. Жизнь у тебя только-только стала кончаться – тебе стало трудно поддерживать телесное обличье. Ты начал утрачивать облик. Без небольшой помощи не можешь сделаться виден. А теперь, лишившись связи с источником, ты остался разорван, как несчастные дети войны, из которых жизнь утекала, как песок из дырявого мешка. Они пытались ее восполнить – чем угодно. Вот такие как ты, как ни мало их было, и пролили больше всего людской крови в войну. "Голодные духи" – так называли вас, лишившихся отца. Они теряли плоть, истончались, но могли продлевать существование за счет энергии людей, которой требовалось всё больше. И они были – ну да!- вечно голодные, потому что не осталось на свете того, кто мог их голод утолить. Уж конечно, не люди, которых они выжимали дочиста, вызывая сильные чувства, любые, любыми способами. Они выпили бы их кровь до капли, если бы от этого мог быть какой-то прок. Ты их видел: призраки. Огоньки голой жизни. Они бесконечно поддерживают последний остаток существования и тратят на это все силы. Замкнутый контур, сжавшийся до точки.
- Что же этим… детям войны никто из своих не помог?
- А ты вспомни, сколько на холме огней. Если бы пожил с мое, понял бы – себе помогать куда важнее.
- Выжил я уже как-то один раз, – не поверил Сол. - Выживу и еще.
- Это вряд ли. В 25 человек больше не растет. Природная сила роста – вот что удерживает от распада таких полукровок, как ты.
- А сейчас сколько мне осталось?
- Мало. Если твой благодетель не вернется завтра. Да, в таком настроении, как сейчас – дни. Ты рассеиваешься, тебя ничто не держит воедино.
- В таком настроении. Ага, значит, модификаторы настроения – это наше все. Наше – в смысле тех, кто уже не они и еще не вы, а таких вот раздвоенных сущностей.
- Подростков. Твой облик уходит от тебя – теперь, когда ты один, ты забываешь, как поддерживать жизнь в человеческом теле, что оно чувствует.
- Спасибо за советы. Всегда приятно получить на халяву то, за что другие платят. Даже если это даром не нужно.
- Мне тебя жаль.
- Я к вам тоже испытываю чувство глубочайшей… брезгливости.

*
Сол выскочил за дверь. Ночь стояла ясная, в луже под ногой хрустнул ледок. С чистого неба глядели звезды. Дыхание застыло в воздухе паром, но холода он не чувствовал. А вот сон с ног валил – до дома дойти не представлялось возможным. Бредя наугад, Сол добрался до центра площади, залез на пустую круглую эстраду и свернулся в позе зародыша, защищая телом сумку с драгоценным ноутбуком.
Он не мерз - может и прав был Альбин насчет тела. Ему снились сны. За ним гналась смерть в виде черной нарисованной собаки.
Проснулся он таким же вздрюченным – не отдохнул, но спать не хотелось. Поднял голову и зашипел от боли – волосы на виске примерзли к заиндевевшему камню.
Было, наверно, часов семь. Из ближней пекарни пахло сдобой. "Надо бы поесть", - отметил он. Прихваченный по пути теплый рогалик согрел ладони. Он заметил, что замерзли руки. Потом – что устал лежать на камне, и хочется доспать часок-другой наконец в тепле, в нормальной постели.
"Если твой источник не появится завтра…"
Уже сегодня.
Вместо теплой постели сойдет кафе. Вместо сна – чашка кофе. Большая. С молоком. Почему уже второй идиот заказывает черный? Это кафе было весьма удобно для воровства – пока посетители несли к столикам свое пирожное, их напитки оставались без присмотра. Он смирился с черным кофе и сливками из общедоступного кувшина, вольготно разлегся на диванчике у окна, подмяв под себя несколько ярких подушек, и все-таки закемарил. И приснилась ему бледная Фиалка, которая смотрела на него, грустно подперев щеку рукой. "Черно-белые сны – симптом шизофрении" – подумал он во сне и проснулся от ужаса. Такое с ним бывало лет с 13, когда его мать окончательно госпитализировали, а он угодил в семью к дяде.
Как ни крути – на троих им с Жераром и Сидом жизни не хватало. Сиду не хватало тела. У него лично оно оказалось недоделанным и потому нестабильным. Жерара можно было как-то поделить, чтобы ему самому тоже немножко осталось, но он был не согласен. И его вообще-то можно было понять.
Фиалка, как ни странно, оказалась наяву за столиком у подоконника.
Увидев, что он проснулся, она чуть наклонилась, и прикрыв рот узкой ладонью, прошептала: "Вам что, жить негде?"
- Лучше и не скажешь. В наиболее глубоком смысле – да. Зачем вы меня преследуете? Вы снились мне сейчас.
- В кошмарном сне, как я поняла.
- В нем всего и было кошмарного, что он черно-белый.
Она грустно улыбнулась и вдруг протянула руку и легко дотронулась до его волос.
- Мне нравится твой народ. Почему ты исчез из виду?
- Я как бы развоплощаюсь. Не сохраняю всю полноту телесной жизни. Но вы меня все равно обрадовали. Если я выкарабкаюсь, могу на вас жениться.
- Процесс, очевидно, пошел с головного мозга, - сурово проговорила Фиалка, грея руки о ту самую большую чашку кофе с молоком, которую только что тщетно вожделел Сол.
- А могу не жениться. А что вы о них знаете?
- О вас то есть? Я наблюдаю. Я училась на историческом, взяла на третьем курсе тему "Предпосылки Семилетней войны".
- "Несчастные короли", "Хроники междуцарствия"… – припомнил Сол названия книг.
- …"Образ женщины в фольклоре темных времен", "Проказники святые", или как там… - продолжила список Фиалка. - Потом поняла, что меня интересует не история, а сиды как таковые… Я научилась их распознавать. В августе вот нашла работу у Альбина. Слежу. Но они больше между собой общаются. Неудобно как-то вклиниваться.
- Надо быть наглее. Они сами-то не больно тактичные.
- В смысле вы.
- Чего же вы тогда вчера смылись? А сейчас почему не на работе?
- Вчера я подслушивала под дверью, - застенчиво объяснила Фиалка. – А сейчас шеф с этим рыжим диким монахом, а он все время проверяет, не подслушивает ли кто, и женщин боится, как я гусениц.
- Не надо при мне о гусеницах. Они в храме?
Фиалка опасливо оглянулась и вывела на чеке, насколько могла каллиграфично, несколько строк из распорядка дня досточтимого настоятеля. Настроение у Геллера заметно улучшилось. Они обменялись понимающей улыбкой.
- Вы так смотрите, как будто видите что-то прекрасное, но недоступное чужому взгляду, - сказал подсевший за столик лысеющий функционер в пиджаке и при галстуке.
Фиалка бурно расхохоталась, чем заинтриговала его еще сильнее.
- Дядя, кстати, дело говорит, - сказал Сол.
Фиалка легла на стол грудью, обессиленно хрюкая в чашку кофе. Но совладала с собой и дрожащим голосом проговорила, повернувшись, однако, не к пиджачному ловеласу:
- Я в этом кафе полгода завтракаю, и сегодня в первый раз ко мне кто-то клеится.
- Причем сразу двое. Теперь косяком попрут, только уворачивайся! – Сол встал, вскинул сумку на плечо.
Фиалка еле заметно кивнула на прощание. Может быть, она опасалась идти через людный зал с невидимым собеседником, а может, предпочитала пофлиртовать с неожиданным ухажером, но на улицу, на утреннее все же появившееся солнце, Сол вышел один.
- Вот с таким настроением, - подумал, - наша раса, наверно, и выходит на охоту за жизненной энергией. Но для начала за Жераром.

*
- Не видишь? Ну ступай тогда, ищи бога.
Так напутствовал на прощание досточтимый брат Альбин монаха-охотника, и исчез. Про кого другого можно было бы сказать "сбежал" – но не так передвигался брат-настоятель, слишком был похож на облако, несомое сильным ветром над самой землей.
Жерару всё вспоминалось белое лицо в черном автомобиле, застывшее, как трагическая маска, и умоляющие слова.
Он виноват перед этим человеком. Надо найти, выяснить, чем виноват, и хоть попытаться объяснить. Как его найти? Как его зовут-то?
В задумчивости Жерар стал шарить по карманам и обнаружил много странного, в том числе обертку от конфеты, малый сверточек, на котором было написано "салфетка одноразовая", два телефона – один выданный Орденом на крайний случай, другой плоский, мелкий, незнакомый, и восемь визитных карточек. Он в задумчивости повертел их в руках, складывая так и сяк, не подозревая, что уподобляется тасующему колоду картежнику.
Пальцы различали гладкость мелованной плотной бумаги, легкую шероховатость, находили тисненые буквы. Он разложил карточки на скамейке – ветер немедленно сдул несколько, смешав белые прямоугольники с сухими листьями. Осталось, трепеща, две. Фотограф Катинка Лешнева никак не могла его заинтересовать. Вторую карточку он взял и рассмотрел поближе. Она единственная была не белая, а розово-перламутрового цвета, с тканевым сложным узором. "Эдвард Лодер . Торговля текстилем с = года" – значилось на ней темно-серым курсивом. Но адреса не было – только телефон.
Жерар без колебания взял казенный аппарат. Его он обязан был всегда держать включенным на случай срочных инструкций. Проверил – входящих звонков нет. Звонить отцу-исповеднику? Ему не хотелось звать на помощь, тем более сейчас, когда появилась надежда справиться самому, с духовной помощью старшего единоверца, на которую он от брата Альбина вполне рассчитывал. И конечно, не после невесть каких, не им сочиненных и не им отосланных писем, что сошли за настоящие и Отца Роже так порадовали. Нет уж, выставлять себя идиотом он не намерен. "Делай, что должен, и будь что будет".
Последний отпрыск древнего купеческого рода вчера допоздна страдал в своей уютной квартирке, поэтому открыл глаза лишь на третий звонок, и несколько удивился, услышав сказанный приятным голосом "Добрый день". Толком не приходя в сознание, он назначил встречу в кафе напротив ратуши, и только потом стал думать, что надеть.

Эдвард завидел своего кумира издалека. Тот высился перед кафе, будто не решаясь зайти внутрь.
- Хорошая примета! – робко воскликнул Эдвард, этим как бы показывая, что они просто подошли к дверям одновременно, и он вовсе не заметил нерешительных шатаний своего… своей мечты, обманчиво, ненадолго сбывшейся, фантомного счастья, которому он не знал даже имени.
Молодой человек казался смурным: мрачным и внутренне сосредоточенным. От иного ли освещения, оттого ли, что солнце заволокло дождливыми тучами, он сейчас странно подурнел, и кто знает, возможно Эдвард прошел бы мимо… Может быть, так и надо было сделать, не стоило кидаться вот так к нему навстречу, раз он позвонил и вот сейчас смущенно, ему конечно нужны деньги… Стремительно расстраиваясь, Эдвард зашел, занял, погруженный в свои сложные переживания, любимый столик, сокрушенно сказал: как обычно, и лишь затем поднял на юношу глаза раненой лани.
- Сударь, - сказал Жерар.
Эдвард заметил, что выговор у него другой, и осанка тоже. Это его в глубине души обеспокоило.
- Зачем ты снова пришел мучить меня, тиран моего сердца, - сказал он и жалобно всхлипнул
- Я вас мучил? – виновато спросил Жерар.
- Ты еще спрашиваешь? – ответил Эдвард, доставая шелковый платок.
- Да вот, сударь, в прошлый раз промеж нас тут конфуз вышел.
Одним глазом из-за платка Эдвард внимательно разглядел иностранца и признал:
- Я вас с кем-то спутал. У вас нет ли брата-близнеца?
Жерар задумался.
Врать еретику было можно.
Он неопределенно вздохнул и возвел глаза к небу.
Эдвард вздохнул с облегчением и вместо глаз вытер лоб.
- Я теперь вижу, вы совсем не похожи. Росли не вместе?
"И врать не нужно," – подумал Жерар.- "Он сам все за меня врет".
Жерар стал рассматривать респектабельного господина в слезах. Эдвард почувствовал себя неуютно. Странное дело – тот, брат, хоть и был высокий, никогда так не нависал.
- Да вы садитесь, садитесь, - вздохнул он.
Непохожий близнец уронил два стула и мученически уместился в пространство между диваном и столиком. Хотелось предложить ему высунуть ногу в дымоход.
- Прежде всего, что случилось с вашим братом? Откуда вы? Как его зовут?
Жерар потер висок. "Как его, черта лысого, зовут?"
- Он что, не представился?
Эдвард панически оглянулся и защелкал пальцами:
- Меню!
Жерар взглянул на меню тоскливым взглядом бедного родственника, которого отдали на растерзание ватаге хозяйских детишек.
Официант наклонился, и ей же ей, пахло от него духами хуже, чем от любой бабы.
- А что из этого чай? – тоскливо спросил Жерар, просматривая длинный столбик непонятных названий.
- Всё! – радостно закивал официант.
"Куда бы мне брата услать?" – соображал Жерар.
- Он вернулся к вам на родину? – предположил Эдвард, чтобы замять вопрос с именем.
- Да, в столицу, его там заждались.
- Это он попросил вас меня найти?
- Нет-нет! Я сам… тут в кармане карточка завалялась.
Жерар вытащил и предъявил визитку.
- Да, мои предки были поставщиками еще наместнического двора. А вы, молодой человек, какого рода-племени?
Жерар хмыкнул. Он отрывисто назвал свои имя и фамилию. Свой титул он произносил очень вкусно, с видимым удовольствием. Веско роняя слово за словом – знай наших. Потом подумал, что лучше было назвать чужие имя и фамилию, но было уже поздно. Однако потрясенный вид торговца ему польстил.
- Можно просто Эдвард, - сказал Эдвард.
"По имени звать– в его возрасте? Как мальчишку?" – удивился Ферраска
- Конечно, сударь, дело это не мое. Просто вид у вас тогда был… Как будто что-то и впрямь случилось. Так я бы хотел знать – что.
Вид у него был малость смущенный – как-никак он спрашивал что-то, на что мог и не получить ответа, но в глаза взглянул твердо и испытующе – давай, рассказывай, кто тебя там лупил?
Эдвард был перед трудным выбором. Сказать правду и отвечать своей шкурой за поруганную честь аристократического семейства? За долгую, полную приключений жизнь, его уже били, ему это не понравилось. Сочинить про карточный долг?
Он искоса, над чашкой кофе, рассматривал Жерара. На лице его и вправду читалось участие.
- Случалось ли вам когда-нибудь вручить что-то очень дорогое человеку, который, - Эдвард судорожно вздохнул, - обманул бы ваше доверие?
Рука его, будто и без ведома хозяина, раненой голубкой метнулась на колено Жерара, да там и осталась.
- М-м-м… - Ферраска и сам не представлял, что сказать, только мотнул головой, как жеребец, отбивающийся от слепня. Руку, однако, стряхнуть не смел. Он заподозрил, что разговор выходит за пределы его компетенции. Помочь мог только всезнающий, но сколь неуловимый отец Альбин. Воспоминание о нем и отворило Жерару уста.
- Людям вообще свойственно поддаваться гибельной прелести. Есть только Один, Кто никогда не обманет доверие. Настоятель истинного храма в этом городе и мой наставник в вере лучше расскажет о нем, чем я. Пойдемте к нему. Пойдемте сейчас!
Слово "наставник" вызвало поистине электрическую цепь ассоциаций, все больше на мотивы преступной страсти. В тумане богатого и неупорядоченного эдвардовского воображения замаячил таинственный темпераментный аскет яркой рясе беллонских фанатиков. Эдвард сразу понял, что выбранный с утра костюм не подходит для такой встречи! Он был недостаточно продуман. Конечно, в галстуке доминировали оттенки фазаньего пера, придавая легкую нотку скорби, но лиловый носовой платок надо было сменить, и в любом случае он при определенном освещении выглядел легкомысленно. По правде говоря, он пока не представлял, что надеть, но тщательный просмотр гардероба, а заодно и альбомов беллонской иконописи, конечно, подскажут ему нужное цветовое решение.
- Нет! Простите, мой юный друг, сейчас меня ждут дела. Завтра.

*
То, что туристов в этом городе считали существами сущеглупыми, Жерар уже давно понял – и в этом были свои преимущества.
Он уютно устроился на скамейке рядом в витриной, закрытой по случаю раннего часа, и принялся за свой нехитрый завтрак, не спеша рассматривая ранних прохожих. Кошмар, который заполонил его жизнь в последнюю неделю, потихоньку отпускал. Откинувшись на спинку скамейки, Жерар впервые задумался о будущем – впрочем, так, скорее мимолетно. Необходимость покинуть Орден, на всю жизнь понести клеймо изменника – да полно, на всю ли? Разве не покинули до него стены Ордена отпрыски стольких благородных фамилий?.. Чего бы там не наворотил отец, пока жив Жерар, рановато вам ставить крест на семье Охотников Ферраска.

Лет ему тогда было… да уж лет 16. Жерар сидит, переписывая заданный урок, когда к нему влетает, смеясь и задыхаясь, младший Содеро.
- Твой... твой приехал!
Его ждали только к вечеру. Опрокинув стул и чернильницу, как гласил неписаный кодекс "вассалов", Жерар рванул вниз, перескакивая через две-три ступеньки, на ходу поправляя мундир. У него было около двух минут, Чтобы успеть вовремя перехватить поводья у слуги, и уж кто-кто, а длинноногий Жерар успевал всегда.
Сдержать дыхание, несколько быстрых шагов. Короткий взгляд на слугу - тот отступает.
Белый плащ, знакомый герб на луке седла. Он спешится, тогда можно будет тайком поднять глаза, и...
- Как смел ты прикоснуться к моей лошади, сын изменника?
Год назад Жерар, наверно, умер бы на месте, но этот год его многому научил. Виноват ты или не виноват, часто зависит просто от того, признал ты свою вину или нет.
Опустить сейчас голову – значит больше никогда не нестись по коридорам, встречая
своего "господина". Жерар не спеша поднял голову, моля небо о том, чтобы голос не дрогнул.
- В роду Ферраска нет и не было изменников, господин.
Он смотрел в лицо графа Аргальи и чувствовал, то страх уходит, сменяясь… недоумением. Впервые он заметил у своего кумира малость скошенный подбородок, как-то совсем не по-картинному свисающие усы. Он рассматривал его лицо как будто впервые.
А Аргалья в тот момент видел, как долговязый послушник Ордена поднял на него желтовато-безумные глаза склочников и скандалистов Ферраска – и первое побуждение – сорвать злость на отца на сыне, отхлестав по лицу дерзкого юнца – прошло. Если не хочешь получить рез пяток лет еще такого же смутьяна… Он усмехнулся в усы.
- Молись, чтобы не повторить ошибок своего отца, мальчик.
Вечером Жерар проводил его как обычно, и на душе было пусто и тоскливо.

*
Сол выследил Жерара у выхода из храма и решил от него больше не отходить ни на шаг.
- У меня встреча, - сказал Жерар, дивясь, что же так изменилось в Соле за эти несколько дней.
- Я посижу рядом с вами, - не отлипал тот. – Тихо. Он и не заметит.
Геллер для вида присел за соседний столик, хотя был совершенно убежден в своей незаметности где угодно.
- Представь меня своему другу, - вдруг вскочил он, когда Жерар уже совсем было уломал торговца текстилем явиться перед ясные очи Альбина. Как он уламывал Альбина принять посетителя прямо перед праздником – это отдельная история, а время поджимает. Что же до Эдварда, он не то чтобы раздумал идти – он даже никак не мог не явиться к духовному лицу, иначе даром пропал бы не костюм, а настоящий шедевр вкуса и уместности. Скорее, именно этот костюм и именно эта обстановка диктовали, как музыка диктует балетные па, определенные терзания, которые он сейчас и проявлял, когда был внезапно прерван непонятной интермедией: его спутник и провожатый вскинул голову, глядя пристально, но неласково, в пустое место чуть в стороне от их стола.
Жерар был удивлен и раздосадован таким вероломством приятеля. Однако Сола представил.
Глаза Эдварда округлились. " Что это он так удивился?" – подумал Жерар, но сам удивился не меньше, когда Сол обнял его за шею, прижался щекой к щеке и сказал:
- Может, так виднее?
- Действительно, - ошарашенно проговорил Эдвард. – Как я не заметил.
- Надо поговорить, - сказал Сол, схватил Эдварда и выдернул его из-за стола, как морковь из грядки. – Пойдем покурим.
Эдвард дышал учащенно. Знакомства, начинающиеся с близкого физического контакта, производили на него особое впечатление. Сол Геллер – имя звучное и колоритное, как старые монеты на вытертом бархате продолжал держать его за руку – чтобы не сбежал?
- Как ты познакомился с ним?
И в бедовую голову Эдварда вплыло, как дым курений, просочилось, как запах розового масла – лицо, сияющее в темноте. Тьма разлилась в глаза бесцеремонного парня, и незнакомое какое-то воспоминание о Жераре заслонило весь мир. Он был в темной комнате, и смотрел, пламенея во мраке, и это был вовсе не Жерар. Эдвард узнал взгляд и улыбку.
- Это он! – воскликнул Эдвард.
Лицо хрупкого брюнета проступило снова, бледное, как клочок осеннего тумана.
Жизнь вытекала потоком частиц, и Сол, переняв сидское искусство, был властен придать ему любую окраску – только что он это проверил.
- Что это было?
- Рассказывать долго, а времени мало, - скороговоркой ответил парень и очень медленно стал разжимать пальцы. Эдвард сам стиснул его руку.
- Он попал в беду? Неприятности с наркотиками?
- Это вы мне? – подпрыгнул тоже вышедший покурить некто в черном костюме.
- Конечно нет, - раздраженно отмахнулся Эдвард.
- Хуже, - ответил Сол.
- Почему такое участие? Вы с ним… близки?
- Ты хочешь, чтобы он был жив? Я тоже хочу.
Вдруг он протянул свободную руку и выхватил у субъекта в черном только что добытую им из пачки сигарету. Сунул в рот, щелкнул зажигалкой. Обокраденный на него и не посмотрел.
- Это шантаж? – поскучнел текстильный промышленник. Парень в черном говорил жестко, как настоящий преступник. И не отпускал его руки. У него породистые такие, тонкие руки и наверно, острые подвздошные косточки, и… Но зачем он сигарету украл? Это уж ни в какие ворота.
- Если не хочешь его смерти, то зови его мысленно, вспоминай. И держись рядом с Жераром. Это все, что нам осталось.
- Почему?
- А вот посмотри, что сейчас будет, - сказал он, отпустил руку и исчез.

- Что ты ему сказал? – обернулся Жерар.
- Что ты герой не его романа. Я не прав? – и Сол скромно сел на свое место, за пустой столик у двери.
Коммерсант ввалился обратно побледневший, как будто с сидом встретился (вспомнил Жерар поговорку с родины), сел молча, отдуваясь.
- Пойдем, - просительно заглянул Жерар ему в лицо.

*
Вокруг брата-настоятеля суетились прихожане, бурной деятельностью которых он темпераментно командовал. Из центра этого вихря он пронзил опоздавших к раздаче обязанностей взором, подобным вороненой стали. Из указующего перста чуть ли не вырвался луч чистой энергии, посылая их на площадь, где уже расставили на эстраде оборудование и куда сейчас, под личным руководством Альбина, переносили ударную установку.
- Всё – после действа! – ужасающим гласом напутствовал их Альбин
И все двинулись по указанному направлению - приятно испуганный Эдвард, которому было уж не до эротичных священников, обозленный Жерар, и Сол, который продолжал к нему липнуть с мрачной решимостью, за отсутствием лучшего плана.

*
С тех пор, как Жерар не отходил от Альбина, непонятное беспамятство его не посещало. Ферраска проникся уважением к досточтимому брату, и даже предосудительно демократичные повадки Альбина не могли это уважение поколебать. На родине у него в День всех святых возлагали к могилам цветы – так повелось после войны. Это был день памяти. Подготовка к празднику на площади его встревожила – люди, в том числе женщины, приходили в храм в любое время, смеялись. Уже отрывки мелодий его насторожили. Услышав о праздничном действе именно в этот день, да еще на площади, он закусил губу от дурных предчувствий, но тем тверже решил пойти.
На площадь вытащили ту ударную установку, о которой Альбин упоминал при их первой встрече. У давешнего бородача была волынка. У собирающихся на эстраде он заметил – у кого скрипочку, у кого дудку. Началось медленно, степенно. Только большой барабан бухал, как растревоженное сердце, аж дыхание спирало. Музыка была непристойно навязчива. Волынка вытягивала душу. Резкие бубенцы дергали за нервы. Барабаны стучали все быстрее, напористо и повелительно. А разгульные возгласы! А топанье каблуков!
Только голоса ложились на истерзанный слух, как бальзам на рану.
"На пороге смерти празднуем быстротечную жизнь", – пели они на склоне уходящего дня.
На склоне дня.

*
Среди собравшихся Сол разыскал взглядом Фиалку. Она с ответственным видом держала самый мелкий ударный инструмент – треугольник. Носик у нее покраснел от холода.
Она хмурясь, оглядывалась по сторонам - увидела-таки его, просияла, помахала рукой и сразу вновь посуровела. Подпевала она только в большом хоре, с озабоченным лицом.
Две трети певческих партий Альбин исполнял сам. Ограничивал его отнюдь не диапазон, а невозможность петь с собой хором. Из всех обрядов именно этот он признавал, и не спустил бы никому, кто хоть на ноту отступит от того, как пелось это два века назад.
Брат-настоятель пел зычным баритоном, сверля при этом глазами, как василиск, фигуристую прихожанку в черном платье. Она каждый раз вступала вовремя – за секунду до того, как умолкала последняя нота его куплета. Его голос гулко разносился по площади – без всяких усилителей, не искаженный. Казалось, пространство сужалось, заполненное им, и дома подступали вплотную. А ее голос напротив, летел вольно и невесомо, плавно плыл, как пушинка одуванчика над бескрайней равниной в августе.
Зато следующий псалом неутомимый брат никому не отдал. Пел повыше предыдущей вокалистки, голосом резким и стервозным, в тембр с золотыми бубенцами, которыми отбивал ритм.
Пару раз Сол и на себе ловил его неодобрительный взгляд. "Лучше бы делом занялся," – как бы говорил он. "Знать бы еще каким", - как бы отвечал Сол, которому стало вдруг спокойно, хоть трава не расти, будто и не он был обречен окончательно утратить телесное существование с заходом солнца.

*
Зря Жерар в письме духовнику писал о греховном наслаждении города – не знал он тогда, что это значит; зря опозорил невинные улицы и дома. Он мог только надеяться, что собравшиеся не понимают древнего языка псалмов. Сам он распознал в живых голосах книжные слова и ахнул - они громоздят святотатство на богохульство, и сам воздух загустел и дрожит от ереси.
Последний луч тронул стены домов розовым, на фоне бледного неба. Он отразился от земли нежным сиянием и показался, единственный в году, вечным. А пение стало возмутительным – ритмичным, грубо-ясным и яростным – не как выражение покорности смерти, а как военный марш. Яростно ярким, пронизывающим, как этот последний луч. Высокая дородная женщина пела, задрав голову, притоптывала в такт, юбка ее раздувалась – будто сейчас вся она распустится чудовищным цветком. Голос был чистый, девичий.
Жерар вздохнул, еще и еще, никак не мог продышаться, надышаться, будто хотел вместить все это и не мог. Будто легкие сейчас разорвутся. Его сейчас разорвет этой яростью и сосредоточенной страстью. А выдохнул Сид – и запел. Он успел вспомнить эту мелодию – перед пробуждением он с минуту слышал ее, как мы сквозь сон – звенящий будильник. Запел со всем восторгом вновь обретенного дыхания. И будто вырывался из тела – плясал.
Солнце задержалось – поглядеть одним глазом через крыши.
Самый край неба – последний краешек солнца – желтый. А лучи его почему-то розовые на домах. Небо светлое и высокое – розовое, желтое, перламутровое. На сотрясающихся от танца булыжниках – отблеск последнего луча трепетал, живой, как первые языки пожара. С запада небо горело желтым – победным, с востока тлело белесым – жертвенным. И земля, и дома будто горели собственным бледным светом. Фонари медлили зажигаться.
Машины на улицах стали останавливаться где попало. Люди выскакивали, оставляя двери нараспашку – скорее танцевать, смотреть на небо, всплескивая руками, дивиться. Из черного блестящего автомобиля выскочила красавица, танцевать.
"Яви нам чудеса, - пели горожане, - такие, чтоб мы запомнили".
Город пел и полнился удивительным сиянием.
Мостовые светились изнутри.
"Свет последнего моего дня", - подумал Сол, наслаждаясь. Он повернул голову и увидел правым глазом полную луну на перламутровой кромке неба, в ветвях деревьев – как жемчужину в раскрывшейся раковине. А потом увидел бросившегося к нему Сида.
Они бросились сквозь танцующую толпу, и Сид ухитрялся на бегу танцевать, а Сол сжимал его руку, которая удерживала его от распада. Дома они сбросили одежду, будто она загорелась. Кожей к коже нужно было прижаться, чтобы не только родиться, но и жить дальше, так всегда завершалось рождение сида.
"Держи! (или – "Держись!)," - почувствовал Сол.
Всё - ликование, сотрясающее стены, танец города, сияние, вопреки грязным окнам воцарившееся и в комнате. Оно сомкнулось вокруг них, как раковина, и Сол не смог разобрать цвет глаз, ослепляющих его, и приник к источнику всей своей жаждой.
Сид крепко обнимал его, и призрак чувствовал, что затягивается свищущая сквозняком дыра, и завершенность, и совершенство близко, так близко.

Жерар все стоял на коленях посреди опустевшей площади, закинув голову к небу, и повторял, каждый раз – как будто впервые:
- Господи. Ты здесь, Господи, ты здесь.

ощущение зыбкости и воздушности, чего-то красивого, что вот-вот раз - и унесет. и будет от того печально... как-то так.
здорово.

канарейка_жёлтая , спасибо!
Да, печально немножко, осеннее равноденствие - тревожное время года.