- Помочь? – спрашивает Ван Рейне хрипло.
Рено оглядывается, усмехается криво:
- Да иди ты. Вот… если господин вице-президент скажет мне главный код системы безопасности… ну, чтобы мне их лёд не рубить…
- Этот код известен только президенту Корпорации, Рено, сам знаешь, - я понимаю, что он собирается сделать, понимаю всё, и язык с трудом ворочается во рту. Рено говорит зло:
- Ну тогда ждите!
Проклятый наглый щенок. Гениальный упрямый щенок. Как долго он обманывал меня? Как долго готовился… меня предать? Почему, чёрт побери? Что его не устраивает? Я понимаю, что сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Я доверял ему. Я так доверял ему, что вытащил у него чип, я… О господи. До меня доходит, наконец, тошнотворная, извращённая справедливость ситуации. Что ж, Рено, квиты.
- Ты не сможешь, Шевалье! – с горечью говорит Ценг, - Это так быстро не делается, это…
Плохо же он знает Рено! И плохо его знал я… Его спина ежится, горбится под моим взглядом. Я надеюсь, оттого, что он чувствует себя виноватым, хоть немного, эта мысль доставляет мне злую радость.
- Да он давно программу писал, - медленно говорит Ван Рейне, он не сводит глаз с этой женщины, агента Корелли, голос – как спросонья, - у него башка варит, шеф, не сомневайтесь!
Планы не меняются, да, Ван Рейне? Я был слишком, слишком самоуверен, когда допрашивал тебя тогда, чёртов солдафон! Я сам загнал себя в эту комнату, провонявшую кровью и пылью, и мне больше ничего не остаётся, как идти вперёд… С моими Турками. Моими? Минуты тянутся, как резиновые. Стройные ряды цифр и символов плывут по экрану ноутбука, пальцы Рено бегают по клавиатуре, Дарк Нэйшн привалилась к моим ногам и притихла, и дрожит крупной дрожью, истекающая кровью женщина на кровати лежит неподвижно, Ван Рейне и Ценг, кажется, даже дышать перестали.
- Есть! – говорит вдруг Рено, на экране ничего не поменялось, только цифры замелькали быстрее. Он вскакивает с колен, как пружина, шатается, опираясь рукой о стенку, лицо расслабленное, усталое, - Вирус в системе. Берите её, быстро, и пошли!
Я приказываю Ван Рейне принести из кухни новую порцию льда. Быстро делаю Корелли нечто вроде тугой повязки. Ценг открывает шкаф Рено и надевает чистые пиджак, брюки и рубашку, свои, в кровавых пятнах, бросает на пол. Рено отсоединяет клеммы от кабеля в стене, флэш-диск вставляет в чёрную коробку, вытаскивает разъём. На меди мигает зелёный огонёк.
- Это сигнал, - говорит Рено гордо, - активация вируса. Куда бы мы сейчас ни двинули, что бы ни сделали, мониторы и системы покажут пустое место, и даже если я сниму все баб...
Он осекается под моим взглядом. Правильно, Рено, лучше замолчи. Или ты ждёшь, что я тебя похвалю?
- Мы пойдём втроём, - говорю я, - Ван Рейне, останетесь здесь и уничтожите все следы.
Ван Рейне открывает было рот, но Ценг обрывает его:
- Выполняйте приказ вице-президента, Ван Рейне!
- Руд, ты не… - начинает Рено.
- Иди, парень! Идите быстро! – говорит Ван Рейне.

Служебный лифт без остановок пробегает восемьдесят восемь этажей, меня мутит, на простынях, в которые замотана агент Корелли, снова проступает небольшое красное пятно. Дарк Нэйшн скорчилась у моих ног, в кабинке лифта душно и тесно, невыносимо пахнет кровью, и это выводит из себя моего зверя. Ценг стоит, как статуя, с Корелли на руках, Рено уставился на свою коробочку и всё ещё не смеет взглянуть мне в глаза. Он своё получит. Планы у них не меняются!
Лифт останавливается, Рено выходит из кабинки первым, оглядывается, служебные переходы огромного старого госпиталя пусты в вечернее время, мы беспрепятственно сворачиваем в самый дальний закоулок, к неприметной двери, я отодвигаю потайную панель, набираю код доступа. После обшарпанного служебного отсека отделение Ивенса ослепляет светом, чистотой, блеском приборов и полировки. Доктор Ивенс, болезненно щурясь, спешит нам навстречу из недр своей лаборатории, несмотря на вечерний час, он ещё в белом халате.
- Руфус? Коммандер Ценг? – говорит он неуверенно.
- Сэр, у этой женщины маточное кровотечение, ей необходима срочная помощь, – говорю я. Он не задает вопросов, разворачивается, открывает одну из дверей:
- Сюда.
Маленькая операционная, дезинфицирующие лампы горят на полную мощность. Ценг кладет Елену Корелли на стол, Ивенс быстро распутывает окровавленные тряпки, ощупывает живот, глубоко и аккуратно, Корелли стонет, её глаза наконец-то открываются. Рено оказывается рядом:
- Елена! Елена, что…
Она шарахается от него так, что едва не падает со стола, лицо паническое, Ценг с трудом её удерживает, она что-то говорит, я склоняюсь ближе:
- Зап… рещено… видеть и гов… гов-в-ворить… Ре… но…
Чёрт бы побрал отца!
- Рено, уходи отсюда, быстро, она не в себе! – рявкаю я.
- Но я…
- Уходи, кому сказано!
Когда он уходит из комнаты, Корелли успокаивается и даёт Ивенсу себя осмотреть.
- Аборт в ходу, кровотечение… - бормочет доктор, - ну-ну, успокойтесь, милочка! Какая неделя?
- Не…деля?.. Но я… я пью… таблетки… я… Смит… уколол… зме… и, - глаза Корелли плавают, закрываются, кожа покрыта холодным потом, она потеряла слишком много крови для связного разговора. Ивенс отходит к шкафу с лекарствами, звякает ампулами.
- Агент Корелли… находилась в лабораториях «Блока Икс», - говорит Ценг. Он стоит в изголовье стола, почти такой же бледный, как и его подчинённая, руки сжаты в кулаки, - Она не первый агент… женского пола, который… Четыре года назад исчезла Тара Чиари, из отдела внешнего слежения. В позапрошлом году – Лилия Вельде, почти сразу после того, как была взята в личный штат Президента, - слова даются Ценгу с трудом, он не смотрит на меня, - Я не смог… это предотвратить. Не смог расследовать эти случаи, информация… закрыта.
Ну ещё бы! Старая головная боль глухо рвёт виски.
- Эти две девушки, Чиари и Вельде… Они обе были… похожи на Сетра?
- Да, - кивает Ценг, - агент Чиари – чистокровная Сетра, из предгорного пуэбло, получила стипендию и смогла окончить Военно-Инженерную Академию… очень талантливая. Агент Вельде… отличалась блестящими внешними данными… я полагал, что покровительство президента… - у него слегка розовеют скулы, он замолкает. Бедняга. Думал, что твой босс завёл себе любовницу в Корпусе Турков? Ты ошибаешься. Мы, Шинра, со своими Турками не спим. Мы их…
- Придётся делать выскабливание, Руфус, - доктор Ивенс возвращается к столу с пластиковым флаконом кровезаменителя, ловко ставит Корелли капельницу, - ты сможешь мне ассистировать?
- Разумеется! – говорю я, - Коммандер Ценг… я разберусь с этим делом сам. А пока покиньте операционную пожалуйста.

Сама операция заняла около получаса, пока Ивенс по моей просьбе укладывал абортированный эмбрион в камеру глубокой заморозки, для исследования в будущем, я беседовал с Корелли. Мы не рискнули подвергать её общему наркозу, Ивенс ограничился спинальной аналгезией, и мне удалось обойтись… без грубых методов, а её личный номер был в базе данных Ивенса. Она слабо помнила, что с ней происходило в лаборатории Ходжо, её, очевидно, держали на сильных транквилизаторах, диктофонная кассета оказалась на три четверти забита обычным галлюцинаторным бредом, но разговоры моего отца и Ходжо, которые Корелли воспроизводила с точностью того самого диктофона… Они оказались крайне любопытными. Я вытер руки стерильным полотенцем и надел пиджак, мельком взглянул на себя в зеркало, не осталось ли на одежде кровавых пятен. Отец и Ходжо близки к тому, чтобы воспроизвести почившего в позоре Сефирота? Ну-ну… Но почему суррогатные матери? Не проще было бы взять инкубатор, благо, они разрешены к экспорту в Федерации, и вырастить клон в инкубаторе?
Рено метнулся мне навстречу, едва я вышел из двери.
- Ну как она?
- Жива. Если не будет осложнений, полностью поправится, - отвечаю я, но не ему, а Ценгу, который вскочил со стула, с тревогой ожидая ответа.
- Благодарю вас, господин вице-президент, - говорит Ценг и склоняет голову в церемонном поклоне, подносит руку ко лбу, я не видел раньше этого жеста, но полагаю, у островных вутайцев он означает крайнее почтение. Эта мысль приносит мне мимолётное удовлетворение.
- Сэр, вы!.. – Рено хватает меня за рукав и тут же отпускает, делает шаг назад, его лицо горит, - Спасибо! Спасибо вам!..
- Не за что, Рено! – говорю я, - Я отвечаю за своих людей… за тех, кто мне доверился.
Рено сникает, а Ценг смотрит на меня, на скулах красные пятна. Кажется, я все же завоевал его, если не сердце, как мечтал раньше, то преданность… Рено нетерпеливо переминается с ноги на ногу. И я уже знаю его следующую просьбу. Я убрал у Корелли императив, касающийся Рено и Ван Рейне, это могло показаться странным и помешало бы в дальнейшем. Я и чип убрал, незачем отцу…
- Ты можешь пойти к ней… ненадолго. – говорю я. Рено вскидывает на меня виноватые глаза, кивает и бросается в операционную со всех ног.
- Останьтесь, коммандер Ценг, - говорю я шефу Турков, который идет следом, - нам надо… обговорить наши дальнейшие действия. Как вы смотрите на то, чтобы… эээ… совершить ещё один изменнический акт… для устройства дальнейшей судьбы агента Корелли?

…Когда я захожу в операционную… Когда я захожу в операционную – он стоит на коленях у изголовья Корелли, закрывая, пряча её от меня, он склонился к её лицу, мне виден только его вихрастый рыжий затылок и тонкая белая рука этой женщины, с синяками на запястье, медленно ведущая по рыжим волосам. Меня словно по глазам ударили.
- Рено, Корелли, у нас нет времени для флирта!
Рено оборачивается, весь красный, и уже открывает рот для ответа, но я обрываю его:
- Лучше помолчи! – у меня нет настроения выслушивать его дерзости, - Ступай, подготовь свой… вирус, через двадцать минут к служебному входу блока Е приедет машина за агентом Корелли.
- Куда… куда вы меня… - шелест со стола.
- В подполье, агент Корелли, - любезно отвечаю я.
- К лавинщикам? – взвывает Рено, - К этой суке полоумной, к Тифе?
- У тебя есть другие варианты, Рено? – спрашиваю я, - Не беспокойся, мисс Локхарт отлично обойдется с агентом Корелли, ведь она теперь тоже жертва бесчеловечных экспериментов Шинра!
- Я… я тогда поеду с ней! – нерешительно говорит Рено.
- Ничего подобного. Ты поедешь со мною в Трено, и не позже чем через сорок минут, строго по расписанию.
Лишние накладки вызовут подозрения. Если Рено не понимает этого… Он смотрит на меня с немым возмущением, опять открывает рот… но что-то в моём лице его останавливает. Он оглядывается на Корелли, разворачивается на каблуках и выходит.
- Коммандер Ценг! – окликаю я шефа Турков.
Я не собираюсь прикасаться к этой женщине.
Он входит, быстро в два шага оказывается у стола.
- Шеф Ценг, – шепчет Корелли, - спасибо…
- Агент Корелли, - откликается Ценг, - врач сказал, что у вас… что с вами будет все в порядке. Я рад. Вы… мне жаль было бы… потерять такого компетентного аген… человека, как вы!
Они когда-нибудь закончат? Мне неловко их торопить, но…
- Готово! – кричит Рено из-за двери. Ценг подхватывает Корелли на руки. Когда он проносит её мимо меня, она шепчет сбивчивые слова благодарности, я прерываю её жестом. Ивенс отмыл её от крови и грязи, одел в зелёную хирургическую робу, вправил вывихнутую руку и влил полтора литра детоксикантов, у неё в организме была совершенно ненормальная концентрация мако. Бедняжка. Я смотрю на её спокойное бледное лицо, склонённое на широкое плечо Ценга. Она красивая женщина. И достойная, если шеф Турков так уважает её, но она слишком стара для Рено. Глупый мальчишка, ищет в возлюбленной мать… Впрочем, не моё дело!
Бронированная дверь отдалённого служебного входа бесшумно поднимается, прохладный туман клубится на улице, сигнализация молчит. Машина Винсента выезжает из переулка, как только дверь открылась; я предупредил его об этом, наскоро объяснив ситуацию. Теперь он тоже под нашим колпаком-невидимкой.
Ценг осторожно устраивает Елену на заднем сидении.
- Я найду вас, Корелли. Выздоравливайте побыстрее, - говорит он и захлопывает дверцу.
Винсент даже не вышел из водительской кабины, Ценг нарочито не смотрит ему в лицо, когда церемонно и немного угрожающе просит позаботиться о даме. Ценгу повезло, что приехал Винсент, а не мисс Локхарт. Я обмениваюсь с Винсентом кивками, машина трогается. Глубокий вздох, я оборачиваюсь – Рено тоскливо смотрит вслед. Господи, неужели я в восемнадцать лет тоже был так… несдержан?
- Рено!
- Что? – буркает он.
- Избавь меня от мелодраматических сцен. Мы отклоняемся от расписания, - я смотрю на часы, - через пятнадцать минут мы должны быть в ангаре на сто пятидесятом.
Он вспыхивает, лицо из тоскливого мгновенно становится злым.
- И ни слова больше, - предупреждаю я, отворачиваясь, - Коммандер Ценг, с завтрашнего дня агент Ван Рейне в отпуске, с правом свободного выхода.
- Да, сэр, - отвечает Ценг. Дверь закрывается, отрезая нас от Мидгара, красный огонёк сигнализации даже не мигнул. Мне бы выдохнуть с облегчением, я выпутался из опасной ситуации без потерь, напротив, информация, приобретенная в процессе спасения незадачливого агента Корелли, бесценна, новая, особая почтительность в поведении Ценга бесценна тоже, информация… о Рено… Я невольно стискиваю зубы. По крайней мере, я узнал о его с Ван Рейне намерениях. Дарк Нэйшн, невидимо и неслышимо кравшаяся за нами все это время, тихонько рычит у бедра, я опускаю руку ей на голову. Спокойно, девочка. Спокойно.
Лифт летит вверх. Рено уткнулся в свою коробочку, флэш-диск с вирусной программой издевательски подмигивает камере на потолке лифта.

Мы вылетели из ангара ровно по расписанию, яхта моей матери тяжело поднялась в вечереющее серо-оранжевое небо, туман клубился далеко внизу, а впереди, за далёкими горами садилось солнце. Взбудораженная Дарк Нэйшн с самого начала полёта забилась куда-то в недра яхты – спать. Я смотрел в иллюминатор, на уплывшее Большое Кольцо Мидгара, на убегающую назад степь и леса предгорий с редкими огоньками… Я не знаю, сколько я так сидел, погружённый в подобие транса, я очнулся, когда в пассажирском отсеке вспыхнул свет. Я не смотрел на часы, но что-то мне подсказывало – сейчас самое время для аперитива. Диспетчер предлагал мне услуги стюардессы, но я отказался…
Я просто хотел устроить себе что-то вроде отпуска, черт побери, и покататься на чёртовых горных лыжах в чёртовом Трено!
Я встал и прошёл в пилотскую кабину. Рено даже головы не повернул, только сгорбились плечи. Снова. Моё отражение застыло на выгнутом тёмном стекле громадного иллюминатора.
- Рено.
Молчание. Чёртов мальчишка. Здесь где-то должно быть виски. Я опускаю глаза, как на зло – на краю разделочного столика валяется чёрная коробочка с торчащим сбоку флэш-диском. Уже не нужным. Я смахиваю её на пол и давлю каблуком, моё отражение делает то же самое.
- Мне жаль, Рено, - говорю я.
Ничерта мне не жаль. Я сделал это с удовольствием!
Рено оборачивается на мгновение, лицо бешенное, глаза в глаза, вот так, потом его губы сжимаются в линию, и он отворачивается снова. Научился сдержанности?
- Поворачивай в Арджит, - говорю я в вихрастый рыжий затылок. Молчание, его руки неподвижны на руле.
- Ты слышал, что я сказал?
- Слышал, - тихо, сквозь зубы.
- Выполняй приказ!
- И не подумаю! С гор идёт гроза, мы не сможем…
- Выполняй приказ, Турк! – как же я жалел о том, что вытащил у него чип! Идиот! Сентиментальный идиот!
- Я сказал – нет! Я не поверну в грозу из-за…
- Рено, мы летим в Арджит!
Он врезал ладонью по панели, включая автопилот, и повернулся ко мне, разъярённый.
- Мы летим в Трено, сэр! - сказал он угрожающе-тихо, - Я не хочу разбиться всмятку из-за ваших дурацких капризов!
Я ушам своим не поверил.
- Что ты сказал?
- Что слышали! Я не хочу…
Я за грудки выдернул его из кресла, чувствуя, как кровь ударила в голову.
- Не испытывай моё терпение, Рено! Сегодня неудачный день для этого! Мы летим в Арджит. А дальше ты можешь убираться к чертям – ты ведь этого хотел? Сбежать? Покинуть Гейю? Так вот – ты свободен! Убирайся! Твоя чёртова программа тебе больше не нужна!
- И уберусь! – шипит он мне в лицо, - И уберусь, очень надо! Надоели ваши заёбы, хватит, ищите себе других…
Он осекается, его руки вцепляются мне в запястья, и я отшвыриваю его прочь. Дрянь неблагодарная!
- Заёбы, ты сказал? – как ты смеешь, ты… ты, дитя помойки!
- Ага, заёбы! – орёт он, - Рено сделай то, нет, лучше наоборот, Рено, иди сюда, нет – лучше иди на хуй! Надоело! У вас что ни день, то смена фаз, блин, я устал уже!
- Что? – меня будто кулаком в лицо ударили, - Что ты говоришь, чёрт возьми?
- Ага, не нравится? Я правду говорю – от вас не знаешь – чего ждать, я так не могу больше!
- А ты… Ты хотел сбежать. Ты при мне взломал систему безопасности Шинра как… как…
Я не нахожу слов. Я вижу, как Рено краснеет, или это у меня потемнело в глазах от гнева? Он хотел сбежать. Он у меня на глазах целовал эту несчастную Корелли, как будто…
- А чего вы хотели? – он замолчит или нет? – Чего вы хотели? Нас заставили, меня и Руда, нас…
- Что - вас? Вытащили из дерьма? – говорю я чужим голосом, - Дали высокооплачиваемую легальную работу и защиту Корпорации? Чем тебе не понравился Корпус Турков?
Близкий раскат грома, и яхту швыряет в сторону, я еле успеваю вцепиться в кресло.
- А, чёрт! – орёт Рено и бросается к штурвалу, его пальцы бегают по кнопкам и тумблерам, он оборачивается:
- Не стойте, помогайте!
Я сажусь в кресло второго пилота, вглядываюсь в датчики – проклятье, нас отнесло к краю грозового фронта!
- Мы шли на автопилоте? – ору я Рено, перекрикивая нарастающий рёв бури.
- Да! Я не знаю, что случилось! Магнитные поля как взбесились!.. Вправо, о Господи, подайте вправо!
Я выворачиваю руль, он как живой у меня в руках, мне кажется, что я слышу скрежет в недрах яхты, старые моторы работают на пределе, нас мотает из стороны в сторону, как щепку в потоке. Дьявол! Рено колдует над пультом управления, красные огни и тревожные сигналы, он кричит мне «Держите так!» - и я вцепляюсь в штурвал, стараясь зафиксировать его на месте, у меня сейчас кровь из-под ногтей выступит от напряжения, пластик в ладонях скользкий от пота и горячий, как головня, пальцы просто кипят на нём, вдруг раздаётся душераздирающий металлический вой, и нас заваливает на бок, я бросаю взгляд на Рено – он налёг изо всех сил на штурвал, придавил его боком, его руки что-то делают на пульте, что-то, отчего огни датчиков гаснут, и кабину освещает лишь слабая мигающая подсветка панели. Губы Рено беззвучно шевелятся, наверно, я оглох – я не слышу ни слова, за ветровым стеклом, разрисованном трещинами – ватная тишина и тьма, мы летим, как воздушный змей – широкими плавными рывками, яхту почти не трясёт, Рено оборачивается ко мне и шепчет:
- Глаз бури…
Его губы дрожат, не думая, я притягиваю его к себе, он дрожит весь, чтобы он успокоился, я провожу ладонью по его щеке, кожа влажная от пота. Не бойся. Не бойся. Он отталкивает меня, он шепчет что-то обрывочное, детское: «не надо… не надо… потом вы опять… не надо…», но я не отпускаю его, прижимаю к себе крепче, яхту несёт сквозь ночь и ливень, крутит, как песчинку в прибое, бесшумные, страшные бело-голубые молнии пронизывают тьму, выхватывая острые конические пики, отвесные стены со всех сторон, нас занесло глубоко в горы, весенние грозы – шепчу я Рено, - они очень сильные и короткие, говорят, они прогоняют зиму и показывают дорогу лету, «я не хочу, не хочу умирать, не хочу, господи, пожалуйста, мамочка, пожалуйста, я не хочу умирать!...» - скулит Рено мне в шею, но мы не умрём, малыш, мы просто не можем умереть, я ещё не сказал тебе, нас примет Поток Душ, а в нём нет смерти, и нет лжи, там я… Далёкий рёв ударяет в уши, нас швыряет вниз так резко, что мы взлетаем в креслах, разъединяясь, «Аварийка!» - орёт Рено не своим голосом, не думая, я бросаюсь на пульт, пальцы сами находят нужный рычаг, Рено на своей половине делает тоже, и наше падение замедляется, меня снова подбрасывает в кресле, контур – кричу я и жму кнопку, контур безопасности автоматически обвивает меня, я не успеваю взглянуть – как Рено, потому что мы врезаемся во что-то, и ещё, и ещё раз, дикая тряска, вращение, мои зубы лязгают, во рту – вкус крови, внутри всё сжалось в комок, оглушающий металлический скрежет, остановка, и мы внезапно повисаем вниз головой, намертво пристёгнутые к креслам, беспомощные, избитые, живые, я слышу, как Рено стонет и всхлипывает от пережитого ужаса, я напрягаю руки и ноги, голова невыносимо болит и кружится, желудок подкатывает к горлу, если меня вырвет в таком положении… Я кое-как отстёгиваюсь, и падаю вниз, на потолок между двумя светильниками, долго стою на четвереньках, дыша через нос, приходя в себя, головокружение становится меньше, настолько, что я могу уже встать, подтягиваясь за свисающие сверху ремни. Рено все ещё в своём кресле, извивается, как гусеница – в аварийном контуре заело крепление, я подбираюсь к нему и освобождаю, он тяжело падает мне на руки, лицо красное от прилива крови, глаза плавают, я трясу его, зову по имени, шлёпаю по щекам, до тех пор, пока он не начинает слабо отбиваться. Я смеюсь – порядок! Он возмущённо хрипит что-то и пытается встать, поскальзывается на разбитой лампе, оторопело оглядывается, его глаза становятся круглыми, как монетки, а потом он начинает вторить мне, задыхаясь и постанывая, мы смеёмся минут пять, обнявшись, я трясу его за плечи, а он бодает меня лбом и просто взвизгивает от смеха. Гроза словно вымыла, вытрясла из нас все ненужные, глупые обиды и злость, я чувствую себя чистым, таким чистым и сильным, что готов перевернуть мир… Рено затихает у моего плеча. «Урвоооооу?» - раздаётся сбоку, я оборачиваюсь – там стоит, покачиваясь, Дарк Нэйшн, вся обсыпанная чем-то белым, в красных потёках, о Господи, я совсем забыл про неё, мы с Рено бросаемся к ней, ощупываем в четыре руки, она повизгивает и лезет лизаться. Страшно. Больно. Спать. Наружных ран нет, неужели… Рено хмурится и подносит ко рту окровавленные пальцы.

- Чёрт! Это клюквенный соус!
Дарк Нэйшн скулит и покаянно метёт хвостом. Шкаф. Мясо. Спать. Страшно.
- О Господи… Она сожрала наш ужин и всю грозу проспала в кладовке! Ах ты чёртова…– мой голос предательски срывается на последнем слове, Рено утыкается в спину Дарк Нэйшн в новом приступе смеха, а она извивается, пытаясь добраться до него языком. Я протягиваю руку, касаюсь взлохмаченных рыжих волос, ладонь соскальзывает на чёрную шерсть. Я больше не сержусь на него. Больше не сержусь.
- Нам пора выбираться отсюда, слышишь?
- Угу, - отвечает Рено невнятно.
- Пойдём, - у меня снова срывается голос.
- Сейчас…
Он гладит Дарк Нэйшн, наши пальцы встречаются в черной шерсти, он тут же отдёргивает руку и выпрямляется, старательно глядя в сторону. Молчание повисает между нами, тяжелое, как грозовое облако.
- Рено, - зову я, и он вскидывает глаза, - я помню… всё, что ты мне сказал.
- И-извините, я не хотел… То есть… Я сказал, как есть! – он снова упирается взглядом в свои пальцы, неподвижно застывшие на загривке Дарк Нэйшн.
- Тебе так тяжело… со мной работать? – слова застревают в горле.
- Нет! С вами нормально, круто, только… - он замолкает, отворачиваясь, ёжась под моим взглядом.
- Смена фаз? – спрашиваю я, я действительно помню каждое слово, которое он мне орал.
- Да, вроде того, - нехотя подтверждает он и легонько тянет Дарк Нэйшн за ухо. Та ворчит.
- Капризы? Заёбы?
- Слушайте. Вы опять… - начинает он сердито, но я обрываю его:
- Рено…
- Рено, заткнись, да? – говорит он зло.
- Нет. Рено, я учту твои замечания.
Он смотрит на меня, приоткрыв рот, вид у него не то чтобы очень умный. И очень недоверчивый.
- Не веришь? – спрашиваю я. Он дёргает плечом и начинает сворачивать ухо Дарк Нэйшн трубочкой. Мой зверь трясёт башкой.
- Спорим? – я протягиваю ему руку.
- Идите вы! – говорит он нерешительно.
- Я сам куплю тебе и Ван Рейне билеты до Островов…
Он молчит.
- И твоей… твоей прекрасной Елене.
- Она не моя Елена! – вспыхивает он, - Она с Рудом, а мне…она мой друг, это у вас к девчонкам… А, не моё дело!
Он замолкает, разглаживая бок Дарк Нэйшн. Вот как. Сегодня просто ночь открытий.
- Хорошо, извини, не твоя, – соглашаюсь я, - так по рукам?
- Ладно! - он кивает, старательно отводя глаза от моей протянутой руки. Не верит, упрямый щенок. Я накрываю его ладонь, прижимаю к горячему боку Дарк Нэйшн, он дёргается, но остаётся на месте, темнота, пронизанная слабым свечением аварийных ламп, окутывает кабину, ему что, трудно поднять глаза, чтобы я увидел – правду он говорит, или у него в запасе ещё какой-нибудь фортель? Я говорю:
- Билеты до Островов, и потом на шаттл до Терры!
- Торгуетесь? – спрашивает он совсем тихо, и я придвигаюсь ближе, чтобы слышать его, сердце Дарк Нэйшн стучит в наши сомкнутые ладони.
- Торгуюсь. Ты мне нужен, - я говорю чистую правду, обоюдоострую, как все правды мира, - Я хочу быть президентом, Рено.
- Понял, не дурак! – говорит он ворчливо, отводя взгляд.
- Потому я и заинтересован в тебе, - я выделяю последнее слово, и он вскидывает глаза, в расширенных зрачках отражаются огоньки аварийных ламп. Останься, Рено. Я готов платить. Он хочет сказать что-то и вдруг закашливается, едва на меня не падая. У меня в горле тоже першит - со стороны двери в салон ползёт лёгкий желтоватый дымок. Дьявол!
- Быстро! Задержи дыхание! – я хватаю Рено за плечо и тащу к аварийному выходу, моля бога, чтобы люк не заклинило. Но нам везёт, наконец-то, мы вываливаемся наружу, в холодную свежую серую мглу, я едва успеваю вцепиться в край люка, чтобы не упасть, придерживаю Рено. Дарк Нэйшн протискивается вперёд, аккуратно спрыгивает на невидимую землю внизу, это недалеко, мы тоже спускаемся, вокруг сумрачно, ни одного цвета, кроме серого, воздух влажный и резкий, где-то далеко громыхает гроза, но камни и редкая прошлогодняя трава у меня под ладонями сухие и крошатся. Я поднимаюсь, отряхиваюсь и снова протягиваю руку Рено:
- Мир?
- Мир! – говорит он, и отвечает рукопожатием.

- Да, кстати…
- Что?
- Мы не оговорили… условия и срок нашего контракта.
- В смысле? – настороженно.
- Если я буду тебе идеальным боссом, Рено, ты…
- Идеальный босс? Ха! Да вы…
- Не перебивай! Ты уже достаточно говорил сегодня! Так вот, если я их выполню, твои условия, ты останешься при мне, пока я не стану президентом. А потом поезжай… на свои острова!
- Ещё чего! Ваш папаша - крепкий старикан, лет десять он ещё точно протянет! Я не собираюсь ещё десять лет торчать в этой дыре!
- И будто бы ты видел… эээ… другие дыры!
- А вы откуда знаете? Да я их, планет этих грёбаных, видел…
- Видел сто штук, конечно же! Рено, хотя бы иногда следи за языком! Тебе не надо доказывать мне, что ты крутой, таким образом!
Молчаливое сопение.
- Ре-но… Я считаю тебя…крутым… не потому что ты ругаешься, а… например, ты отличный пилот! Мы бы разбились сегодня, если бы не ты, мой мальчик!
Сопение прекращается, потом, совсем не обиженно, скорее по инерции:
- Я не ваш мальчик!
- Ну прости, на девочку ты не похож!
- Опять вы!..
- Рено, знаешь, если ради твоего общества мне придётся… эээ… сдерживать чувство юмора…
- Уже сдрейфили?
- Нахальный щенок! Как ты смеешь думать о своём боссе… в таких выражениях!
- А вы мне запретите, если сможете!
- Жаль, что уже не смогу!
- Чего?
- Ничего. Видишь вот это… эти кучки? Надо собрать их как можно больше.
Молчание.
- Не видно ж ни хрена, темнеет!
…
- Вон, смотрите, ещё одна!.. А что это вообще такое? И зачем?
- Это… эээ… сухой овечий помёт. Он хорошо горит.
- По… Овечье дерьмо, вы хотите сказать?!
- Да. И прекрати орать. Здесь больше не из чего развести костёр!
- Овечье дерьмо! – ворчливо-возмущённо.
- Не ворчи… Отлично, я думаю, хватит.
- О господи, дрянь какая! Ну, и что теперь, что вы собира…
В темноте вспыхивает маленький дрожащий огонёк, разгорается, трещит, тёплые блики играют на лице Рено, он уставился на вице-президента во все глаза, неверящий, потрясённый.
- С-сэр? Как вы это сделали? – шёпотом.
- У меня была зажигалка.
- Вы врёте! Вы подержали руку над… над помётом этим, я видел, и он стал… он загорелся!
- Тебе показалось.
- Ничерта мне не показалось! Как это у вас получилось?
…
- Сэр?
…
- Ладно, не хотите говорить – не надо! Но я не собираюсь тут сидеть до завтра, надо снять аккумулятор с яхты и рацию и…
- Рено, в яхту – ни ногой, там полно дыма!
- А поесть?
- Дарк Нэйшн всё сожрала.
- Урррррв!
- И что нам тогда делать?
- Ложится спать. Утром ты… оценишь повреждения, и мы подумаем, что делать.
- Мы замёрзнем до утра! Холодно же!
- Не замёрзнем. Иди сюда…
- Я не…
- …Дарк Нэйшн! Тебя это тоже касается… дитя асфальта…
- Опять смеё… Ай! Больно!
- Лежи смирно, будешь вертеться – выброшу тебя в пропасть, они тут на каждом шагу!
Потрескивая, тлеет костерок, стемнело, тихо, где-то далеко грохочет гром.
- Вы бы лучше сами… у костра легли.
- А ты будешь стучать зубами всю ночь? Спи.
- Ага… Сэр?
- Что?
- Вы же не собираетесь ждать, пока президент… откинет коньки… я думаю…
- Что же ты думаешь?
- Мы с Рудом свалим очень скоро… при любом раскладе…
- Я рад, что ты в меня веришь, Рено!
Сонный смешок.
- Издеваетесь?
- Иронизирую, Турк!
- Ну ладно… а знаете… он не противно пахнет… помёт этот… - совсем сонно.
- Знаю, мальчик, знаю… Ты привыкнешь. Как и я…

Рено Шевалье.

…И сон ему снился бредовый. Два голоса – один совсем близко, над головой, другой – чуть дальше, там, в темноте, Рено вздыхает, ему не хочется, не хочется просыпаться, ему так тепло и спокойно, и так не хочется открывать глаза, потому что если откроешь глаза, то сразу вспомнишь… вспомнишь… он сжимает в кулаках мягкую ткань, тыкается лицом в тёплое, твёрдое, не отпустить сон, не дать уйти, не дать…
… - Мародёрствуешь, как всегда? – прямо под ухом.
- Грех тебя не грабануть, Шинра! Что это тут у нас? Аэролот! Круто, как раз мне такого не хвата…
Аэролот? Рено открыл глаза на знакомое слово, как щенок на кличку, перед носом – коричневое и белое, щекотно пахнет вице-президентскими духами, твёрдое под головой… Рено моргает, оглядываясь, проваливаясь в невозможную, нереальную реальность – он лежит, вцепившись в вице-президента, укрытый его пиджаком, у него на плече, каменный пятачок среди отвесных гранитных скал, залитый розоватым солнечным светом, слабо дымящие угли, покорёженная, заваленная на бок яхта, рядом – допотопный флайер, оно что, сюда прилетело?.. – бредово думает Рено, ему бы встать, но тело, пригревшееся, сонное, протестует, ноги и руки тяжёлые, голова кружится, холодный резкий воздух обжигает горло.
- А это что та…
- Осторожно, чёрт побери! Это не для тебя!
- Я сам разберусь – что здесь для меня, Шинра! Ты упал на моей территории!..
Кажется, нас грабят, ошарашено понял Рено. Возле распотрошённой яхты возился здоровенный мужик в лётной куртке на голое тело и горских штанах из синей шерсти, мужик вынимал из багажного отсека какие-то ящики и перетаскивал их к своей развалюхе, бычина он был похлеще Руда, мускулы так и ходили, о бедро хлопался длинный ганблейд последней модели, кобура расстёгнута, вот мужик повернулся, поймал дикий спросонья взгляд Рено, выхватил пушку и прицелился, недобро оскалив белые зубы. Тёплое, твёрдое за спиной у Рено двинулось, он вскинулся запоздало, едва не застонав от стыда – мало того, что он продрых всю ночь на вице-президенте, как на подушке, так теперь именно вице-президент Руфус Шинра, которого он, Рено, должен был защищать, держал дикаря на прицеле! Рено завозился, пытаясь выпутаться из пиджака, но другая рука Шинра успокаивающе сжала его плечо.
- Спокойно, Турк! – в голосе, как обычно, звучала насмешка, и Рено почувствовал, что у него даже уши горят от злости на себя – проспал, прохлопал нападение на босса!
- Ладно, опусти пушку, Шинра! – пророкотал дикарь и ухмыльнулся, - И кончай лапать мальчишку, ночи было мало?
У Рено перед глазами, на щеках полыхнуло красным.
- Я сейчас встану, сэр, и надеру задницу этой швали! – сказал он звенящим от обиды голосом и закашлялся. Руфус Шинра рассмеялся и вдруг оказался на ногах одним гибким движением. Его пистолет смотрел прямо в лоб дикарю, потом… потом он сказал: «Паф!» и небрежно бросил пистолет в кобуру. Шагнул вперёд, ещё раз, ещё. Слегка развёл руки и сказал:
- Ну здравствуй, Сид, старый бродяга!
Дикарь зарычал и облапил его в ответ. Рено смотрел, как они колотят друг друга по плечам, вернее, колотил дикарь, вице-президент просто старался устоять на ногах – он смотрел на них, и голова у него кружилась от удивления. Это не сон. Все это – не сон. И вчера… Он вскочил, и пошатнулся, едва не упав снова. Лицо горело, холодный утренний воздух немедленно проник под пиджак и рубашку, к самой коже, и Рено зябко обнял себя руками и оглянулся, вспоминая. Елена. С Еленой всё должно быть в порядке, с ней Руд. А они… они упали вчера в горах. Солнце выглянуло из-за отрога, камни приобрели красноватый оттенок, тени были иссиня-чёрными, как уголь. Голова по-прежнему кружилась. Рено сделал шаг, другой, чтобы разогнать кровь. Каменистая земля вывернулась у него из под ног, он услышал собственный удивлённый возглас, как через вату, и больно упал на колени.
- Что за чёрт? – прохрипел он, и сильно потёр глаза. Ничего не помогло, его по-прежнему шатало из стороны в сторону, голова была пустой и лёгкой, как воздушный шарик. Он хрипло засмеялся, и от этого что-то лопнуло у него в носу, горячие капли поползли к губам, он испуганно уставился на свои пальцы, красные от крови.
- Рено! – Руфус Шинра в два шага оказался рядом, запрокинул его голову назад, прижал к носу свой платок.
- Сэр, я… - прогундосил Рено и опять попытался встать, цепляясь за вице-президента, но снова стал заваливаться на бок, и тогда Руфус Шинра подхватил его, поднял на руки, Рено вскрикнул было протестующее, но из горла вырвался только хрип, перед глазами замелькали красные искры, и он со стоном обвис, прислонился к груди босса.
- Горная болезнь? – дикарь, словно издалека.
- Да. Давай-ка в Сонору, Сид, быстрее! – тревожно.

…Пол глухо трясётся и вибрирует, сердце Руфуса стучит у него над ухом, в корабле дикаря мало места, все забито ящиками и мешками с яхты, и Руфус Шинра, вице-президент Корпорации, сидит прямо на полу. Рено свернулся калачиком у него на груди, между раздвинутых ног, и ему хорошо, дико хорошо, хотя голова по-прежнему кружится, стоит только приоткрыть глаза, но Рено почти привык, это даже прикольно, он хихикает и утыкается носом в шею Руфуса Шинра, тот гладит его по волосам, как гладит Дарк Нэйшн, и говорит «Ну, ну!» Рено смеётся и поворачивает голову, дышит в ладонь вице-президента, тыкается губами. Тот замирает на секунду, а потом сильно прижимает его лицо к плечу. «Успокойся, Рено, успокойся!» Рено вдыхает его запах – дым костра, пот, дорогой парфюм, и его бросает в жар, он весь горит, сидеть становится неудобно, руки Руфуса окружают, обнимают его, он что-то говорит, сам не понимая – что, но дикарь хрипло хохочет, а вице-президент твердит шепотом на ухо привычное – «О господи, Рено, замолчи!», но голос, голос у босса странный – прерывистый, неуверенный, с жалкими остатками былой насмешливости, сердце, уже непонятно чьё, бухает по всему телу, Рено тихонько стонет и трётся лицом о скользкий шёлк вице-президентской рубашки, под ним – твёрдое как камень горячее плечо, и он хочет… он хочет… они же договорились, да?.. Заключили… соглашение… Он нужен вице-пре… Флайер попадает в воздушную яму и ухает вниз, Рено отключается, на губах – слабая улыбка. Руфус Шинра расслабляется со вздохом, устраивает его голову у себя на локте. Сид ржёт, но ему плевать. Он не сводит глаз с Рено, пальцы намертво впутаны в рыжие волосы…

Второе пробуждение было ещё хуже, еще муторнее и началось с приступа кашля. Рено задыхался и икал, слёзы текли по лицу градом, сильные ласковые руки поддерживали его, гладили и похлопывали по спине, а потом, когда он успокоился, поднесли к губам чашку с горьким горячим чаем, Рено пил мелкими глотками, обессиленный, дрожащий, не открывая глаз, не только от слабости, это было какое-то странное место, со странным запахом и странными бредовыми звуками – далёкими, стонущими, будто дети вскрикивали протяжно, он никогда такого не слышал, он, наверно, с ума сошёл, или заболел, потому что голова всё ещё кружилась, и воздуха не хватало, но когда чашка опустела, он заставил себя открыть рот:
- Где… вице-прези… президент?
- Кто? – спросили удивлённо, - а, Руфус! Овец стрижёт. Весенняя стрижка, он помогает.
Нет, у него точно крыша съехала! Рено открыл глаза, дико оглядываясь. Полумрак, пестрая полосатая занавеска, из-за неё - слабый солнечный луч, в котором клубится пыль. Узкое красивое лицо с широким лбом и улыбающимися губами выплыло из сияющей пыли, прямые тёмные волосы упали вниз, щекотнув нос.

- Спи!
- Нет! – Рено заворочался, попытался подняться, - Я… я должен… вице-президент… я…
- Он придёт к вечеру. Тебе нельзя вставать! – мягкий толчок, мягкое под спиной, но Рено упрямо садится, сопротивляется, отталкивает мягкие руки, пол под ступнями ледяной, но ему всё равно, он должен увидеть вице-президента, он бредёт к свету, пошатываясь, вцепляется в занавеску, она выдерживает, не обрывается, за ней – более светлая комната с ослепительным прямоугольником распахнутой двери, плачущие протяжные звуки всё громче, Рено, всхлипывая от слабости, делает несколько шагов и проваливается в свет, на секунду он опирается о косяк, оглушённый и ослеплённый, как от удара в лицо – солнце светит нестерпимо ярко и горячо, а воздух обжигающе-холодный, цвета яркие, как в компьютерной игре – синее небо, серые камни, коричневые деревья в нежно-зелёных листьях, каждая трещина и чёрточка видна с фотографической резкостью, взгляд Рено плавает, движение сбоку, он уворачивается и делает несколько шагов вперёд, приваливается к низкой ограде, бредёт вдоль неё, цепляясь за сухой гладкий камень, плачущие звуки всё громче и пронзительнее, за поворотом… за поворотом их множество – шевелящиеся грязно-белые мохнатые спины заполняют загон, то и дело в блеющем, волнующемся море вскидывается длинная морда с панически выкаченными глазами и прядающими ушами, резкий животный запах стоит в ноздрях, Рено пятится, оглядывается - в соседнем, свободном каменном закутке - люди, они что-то делают, споро, быстро, доведенными до автоматизма движениями – выхватить из-за загородки надрывно мемекающий мохнатый ком, опрокинуть на бок, тихое жужжание, грязно-белое руно падает лентами, отчаянно взбрыкивают короткие ножки, мускулы людей напрягаются под блестящей от пота кожей, мужчины раздеты по пояс, некоторые женщины – тоже, и вот ком на ножках тоже раздет и отпущен – стриженный, смешной, с кудлатой головой, особенно длинными ушами и удивлённой унылой мордой, отбегает в сторону, успокаивается, подрагивая оголённой шкуркой, прибивается к кучке таких же тощеньких бедолаг, а люди уже держат и стригут следующего, один человек – бледный между смуглыми, светлые короткие волосы слиплись в сосульки от пота, выпрямляется, утирает лоб… оглядывается… У Рено мутится в голове, этого не может, не может быть, этот горский парень не…
- Анра, какого чёрта, почему он не в постели? - орёт вице-президент Руфус Шинра, голый по пояс, потный, грязный, с ног до головы покрытый клочками шерсти и коркой пыли.
Онемевший Рено смотрит на него, цепляясь за ограду и пошатываясь, его поддерживают, смеющийся голос над ухом:
- Он так хотел видеть тебя, мне было его не удержать.
Рено пытается что-то сказать, но Руфус Шинра перебивает его, резко и гневно:
- Рено, марш в дом! Это приказ! – сквозь пыль с дорожками пота его щёки горят, он сердится, и Рено не понимает – почему. И доглядеть ему не дают. Мягко разворачивают и уводят, кислотно-голубое небо, серые камни и нездешний свет мелькают в последний раз и сменяются знакомым пыльным полумраком, Рено укладывают на мягкую постель, в которой он может теперь узнать шкурки тех, блеющих, только снятые целиком. Анра снова поит его чаем, уже остывшим, но всё равно помогающим, смягчающим горло, и Рено уже может спросить, не закашлявшись:
- Что это… за место?
- Сонора, - мурлыкает Анра и поправляет шкуры у него под головой, - Руфус и Сид привезли тебя вчера утром.
- А я… я…
- Ты болен, Рено, горы не любят людей с равнин.
- Он тоже… с равнин! – упрямо говорит Рено, он знает – Анра поймёт – о ком, он почти засыпает, в голове кружатся картинки – вице-президент Шинра на губернаторском приёме в Мидгаре, в смокинге, с белым цветком в петлице и тщательно уложенными волосами… вице-президент Шинра в одних кожаных штанах, мокрый от пота, облепленный шерстью и грязью, стрижёт этих… стрижёт овец в загоне с горцами… вице-президент Шинра гладит его по волосам в трясущейся, дребезжащей кабине старого флайера, наклоняется и шепчет… Рено вспыхивает и закрывает глаза, задыхаясь, мотая головой, только чтобы не думать, не вспоминать… небольшая ладонь Анры ложится ему на лоб, звонкий голос журчит, навевая сон:
- А Руфус… Руфус рос здесь, в горах, его отец привёз сюда много-много лет назад…

…Вертолёт падал с неба как коршун – чёрный, целеустремлённый, Веруто вздохнул с облегчением, когда Артур Шинра наконец-то приказал ему снижаться – близилась ночь, а они залетели так глубоко в горы, как только было возможно, и плутали среди пламенеющих, одетых снегами вершин, они давно уже заблудились среди скал, ущелий, ледников и мокрых альпийских лугов в клочьях тумана, иногда россыпь редких огоньков подмигивала им с земли, и Веруто с надеждой оглядывался на босса, но тот уткнулся в какие-то сводки и не поднимал головы. Веруто не замечал, правда, чтобы он переворачивал страницы. Мальчишка задремал на коленях у Веруто, тот иногда скашивал глаза вниз – на мокрые, слипшиеся стрелками ресницы, разводы слез на щеках, льняной хохолок. Бедолага. Столько всего за один вечер. А сколько ещё будет!.. Система искусственного климата в салоне работала исправно, но Веруто уже чувствовал то особое легкое головокружение, ощущение прилива крови к коже, словно пузырьки замороженного шампанского покалывают по всему телу… Горная болезнь. Руфус у него на коленях прерывисто, со всхлипом вздохнул, не просыпаясь. Впереди снова мелькнуло несколько огоньков, Веруто завертелся в пилотском кресле – да сколько же можно! Тяжёлая рука президента опустилась ему на плечо:
- Снижаемся, - коротко приказал он, - что это за место?
- Секунду, сэр, я включу картографическую программу, - сказал Веруто.
- Не стоит! Какая разница, – хмыкнул Артур Шинра и схватил сына за ухо, - Просыпайся, ну!
…Руфус плакал и дрался всё время, пока отец тащил его по салону, спускался по трапу, он извивался и орал, и царапался, и умудрился прокусить президенту руку до крови, тот вскрикнул и с размаху швырнул его на каменистую землю в центре маленького пуэбло, куда вертолёт опустился, распугивая кур и коз, взметнув тучу пыли. От удара у Руфуса вышибло воздух из лёгких, и он затих, мелко дрожа, вцепился в камни грязными исцарапанными руками. Отец швырнул рядом с ним маленькую сумку, собранную Ледой.
- Это сын Клэрис Шинра, - сказал он, обводя взглядом толпу горцев, сбившихся на краю освещённого вертолётными фарами круга. Люди, одетые в пёстрые шерстяные плащи и кожу, смотрели на него блестящими настороженными глазами. Ни один не проронил ни слова, впрочем, президент и не ждал ответа от этих дикарей.
- Я желаю, чтобы вы взяли его и воспитали… по своим чёртовым обычаям, - надменно заявил он, стараясь медленно и внятно произносить слова на общем языке. Они молчали, и Артуру Шинра стало не по себе. Он уронил в пыль рядом с Руфусом пачку кредиток, повернулся, и, остро ощущая спиной взгляды горцев, взбежал по трапу, протиснулся мимо Веруто в кондиционированный, пахнущий освежителем воздуха салон.
- Прикажи какой-нибудь здешней козе… забрать его, - сказал он и захлопнул за собой дверь пассажирского отсека. Веруто спустился по трапу, подошёл к Руфусу. Обвёл взглядом молчаливую пёструю толпу. Впереди, словно прикрывая своих, стояла рослая статная горянка, она молчала, как и остальные, овальное смуглое лицо было неподвижно, но глаза блестели сердито и непокорно, то и дело взглядывая на сжавшегося в комочек Руфуса, а крепкий подбородок был слишком решительным для женщины, на вкус Веруто. Шеф Турков усмехнулся про себя. Волосы горянки тяжёлыми гладкими прядями падали ниже пояса, грудь – не разглядишь под складками плаща, но плечи ладные, крепкие…
- Как твоё имя? – спросил он девушку. Та тряхнула своими гладкими волосами и ответила спокойным ясным голосом:
- Анра.
Вот так. Ни тебе «сэр», ни тебе «господин». Дочь вождя, что ли?
- Слушай, Анра, будешь присматривать за мальчиком, - сказал Веруто. Горянка кивнула, не сводя с него ярких глаз. Веруто помолчал, не зная, что ещё сказать.
- Его зовут Руфус, - добавил он наконец. Горянка снова кивнула, и Веруто почувствовал раздражение. Эта горная коза будто брезговала им!
- Смотри за ним хорошо, а не то… - он подпустил угрозу в голос, он знал, что это всегда срабатывает – огромный мужчина с мрачным чеканным лицом и репутацией убийцы. Но горская девица не испугалась. Она прямо смотрела в глаза Веруто, не опуская взгляда, а потом словно нашла что-то, отчего её сжатые губы расслабились, лицо смягчилось.
- Не бойся, человек из Мидгара, - сказала она, - я пригляжу за мальчиком. Улетай!
Веруто судорожно втянул в себя разреженный сырой воздух. Вот коза дикая! – шало подумал он, ему внезапно захотелось провести рукой по её гладким иссиня-чёрным волосам, отражающим свет, как зеркало, сильно, до головокружения захотелось, он поспешно сжал кулаки, чтобы не… Воздух пах льдом, туманом, и горьким дымом и словно резал лёгкие, пятна света и чернеющее небо, пёстрые одежды и блестящие глаза горянки… Веруто с усилием повернулся и пошёл к трапу. И только когда герметичный люк вертолёта отрезал от него резкий воздух, и свет, и синюю ночную тьму, и яркий взгляд… её взгляд, он пришёл в себя. Проклятая горная болезнь!
Он сел на место первого пилота, пальцы привычно пробежали по кнопкам и тумблерам, он не удивился, когда Артур Шинра сел рядом с ним в кресло второго пилота. Моторы мягко гудели, но Веруто казалось, что в кабине стояла мёртвая тишина – не слышно детских всхлипов, сдавленных рыданий…
- Ты осуждаешь меня, Веруто? – спросил Артур Шинра, помолчав. В его голосе лёгкое раскаяние смешалось с уверенностью, что его одобрят… и тенью угрозы. Глаза шарили по лицу шефа Турков.
Вот такие разговоры Веруто сильно не любил.
- Никак нет, сэр! – ответил он с каменным лицом, глядя поверх плеча босса в ветровое стекло, они как раз делали вираж над площадью, и ему было хорошо видно, как та горянка подбежала к бьющемуся в истерике Руфусу, всплеснула руками, упала на колени, пёстрая накидка взметнулась, закрыла маленькое дрожащее тельце. Ну слава богу.
- Никак нет, - повторил он и так резко набрал высоту, что президента вжало в кресло.

…это как сказку слушать, от голоса Анры в глазах появляются и пропадают картинки, и Рено не очень понимает – спит он или нет, он словно проживает кусочек прошлого заново, он не знает – сколько времени прошло, пока в соседней комнате не раздаются шаги, громкие голоса, пёстрая занавеска отодвигается в сторону, у кровати становится тесно, Рено моргает, словно проснувшись – это вошли вице-президент и высокий, немолодой горец с гривой полуседых, перец с солью, волос и шрамом через правую щёку и висок, Анра встаёт ему навстречу, клубки разноцветной шерсти летят на пол с подола, лицо вспыхивает улыбкой, горец наклоняется, целует Анру в губы и довольно смеётся. Руфус садится к Рено, треплет волосы:
- Ты как, Турк?
От него пахнет свежей холодной водой, он уже одел рубашку, свою, шёлковую и вымылся. Скулёж снизу, с пола – Дарк Нэйшн просовывает между его рук довольную чёрную морду, шевелит носом, сопит, лезет к Рено, Руфус сталкивает её на пол, говорит, обернувшись к Анре:
- Да он уснул от твоих сказок!
Анра отвечает с шутливой обидой:
- Это не сказки, я рассказываю правду, как ты оказался в Соноре, как мы встретились, Руфус, братик мой, моя серебряная рыбка!
Руфус фыркает, а седой горец прижимает Анру к себе и ворчит:
- Тебе тогда и кое-кто ещё повстречался!
Анра, посмеиваясь, толкает его в бок:
- Ты думаешь, я забуду, Веруто? – и голос как шёлк, расшитый бисерными смешинками, мигает маленький светильник в углу, глаза Анры – блестящие, тёмные, с двойным отражением огонька, смотрят прямо на Рено, пока тот не закрывает глаза и не проваливается в следующий сон-несон…
…А Веруто забыл. Было бы странно предполагать, что шеф Турков, жёсткий, прагматичный, известный своим тяжёлым характером, будет помнить какую-то там козу из затерянного в горах нищего пуэбло. От своих коз отбоя не было. Репутация опасного человека и красивое мрачное лицо привлекали к нему женские сердца, кто-то надеялся на мягкую сердцевинку под шипованой титановой скорлупой, кто-то на наручники, хорошую трёпку и головокружительное изнасилование… Сентиментальных дур, равно как и любительниц экстремального секса Веруто на дух не выносил и расценивал любые светские мероприятия, на которых был обязан присутствовать по чину, как изощрённое издевательство над здравым смыслом и потерю времени, которое можно было бы провести с пользой для дела. А шефу Турков было дело до всего, иначе он не удержался бы на своём посту. Поэтому в один из нечастых выходных он взял вертолёт, отыскал в навигационной программе координаты маленького горного пуэбло – Сонора, так, кажется, и прилетел в эту самую Сонору, посмотреть, как дела у мастера Руфуса Шинра. С собой он никого не взял, просто не думал, что с горцами могут возникнуть проблемы.
Проблемы, однако, начались сразу. Посадив вертолёт на площади и стоически снеся внимание бездыханных от удивления и восторга горских ребятишек, он поманил пальцем самого смышлёного на вид, и, бросив монетку в цепкие исцарапанные лапки, спросил, где можно найти женщину по имени Анра. Маленький поросёнок захихикал.
- Анра? Так ведь… - тут мальчик постарше дал мальку затрещину и объяснил:
- Он хотел сказать, что не знает… - мальчишка смерил Веруто взглядом и нехотя добавил, - господин.
- Я видела Анру у южного загона. Там! - сказала крохотная девчушка и махнула рукой куда-то в сторону. Веруто кивнул и пошёл туда, куда указывал грязный пальчик. В след ему неслись хихиканье, шёпот и откровенный смех. Следующие полчаса Веруто потратил на поиски следов неуловимой Анры, чьё имя в его исполнении вызывало какое-то нездоровое веселье у жителей пуэбло. Это было очень простое имя, и Веруто не думал, что произносит его как-то неправильно. В конце концов он начал сердиться.
- Я ищу женщину по имени Анра – что здесь смешного, чёрт возьми? – просто прорычал он в лицо какому-то старикашке в ветхих кожаных штанах и распахнутой накидке из лёгкой шерсти. Старичок, ничуть не испугавшись, отсмеялся, и указал на извилистую тропинку, убегавшую в скалы.
- Анра у речки. Ловит рыбу со своим братом.
Веруто, сцепив зубы, двинулся в указанном направлении, пообещав себе, что если и в этот раз не найдёт неуловимую Анру, то вернётся и вытрясет из старого козла остатки мозгов.
…А вот голос он сразу узнал. Низкий, ясный, как музыка.
- …Осторожно… дай ей подплыть поближе к твоей руке… не торопись…
- Но она не хочет подплывать!
- Это потому, что ты двигаешь рукой против течения! Пусть твои пальцы плывут за водой, тогда форель перестанет бояться и…
- Мне холодно!
- Мне тоже. Но ты же хочешь её поймать?
- Хочу!
- Тогда потерпи… представь, что твои пальцы стали водой…
Веруто бесшумно ступал по каменистой тропинке, ещё один поворот… Они лежали на мокрой обкатанной гальке у речушки, запустив руки в воду по локоть, черная голова к русой голове, смоляные пряди горянки упали в ручей и плыли по течению, покачиваясь, как диковинные чёрные водоросли. Полудённое солнце припекало вовсю, знакомая пёстрая шерстяная накидка валялась, сброшенная, тут же на камнях. Веруто был уверен, что двигается совершенно бесшумно, но яркие карие глаза Анры уже смотрели на него в упор, и Веруто замер, чувствуя себя последним дураком, он понял, почему горцы смеялись над ним - никто не принял бы Анру за женщину! На круглых белых камнях рядом с маленьким Руфусом лежал длинноволосый парень, невысокий, ладно сложенный – прямой широкий разворот плеч, руки не слишком мускулистые, но ни одной девчонке таких не накачать, видно, ему случалось, как и всякому горцу, мотыжить каменистую землю и удерживать овец во время стрижки… Анра смотрел на него и улыбался, другому бы Веруто за такую улыбку зубы пересчитал, а этому…
Анра поднялся с камней одним движением, мотнул чёрной гривой.
- Дети сказали, что ты меня ищешь, человек из Мидгара! – голос полон смеха, влажные чёрные пряди облепили плечи, оставляя мокрые дорожки на смуглой коже, - Анра – это я.
- Понял уже, - проворчал Веруто сквозь зубы и протянул руку, слишком поздно вспомнив, что у горцев нет такого обычая. Анра помедлил и коснулся его ладони длинными мозолистыми пальцами, холодными, как лёд, от речной воды. Потом вдруг сжал, вернее, вцепился.
- Ты… ты ведь не отнимешь у меня Руфуса? – карие глаза уже не смеются, тревожно вглядываются в мрачное лицо Веруто, шеф Турков молча смотрит в миловидное, почти девичье лицо, будь они прокляты, чёртовы Сетра, парня от дёвчонки не отличишь, пока не разденешь, взгляд Веруто скользит вниз, по гладкой мускулистой груди с медными пятнышками сосков, по поджарому животу…
- Ему хорошо со мной! – торопится Анра, - Я живу один, в доме просторно. Козы и овцы стоят в загоне снаружи – мы не дикари, чтобы ни говорил Шинра… уважаемый президент Шинра!
- Я подумаю, - цедит Веруто, с удовольствием глядя в молящие карие глаза. Очень приятно, когда этот шутник грёбаный просительно смотрит на него снизу вверх, и тонкие пальцы подрагивают в ладони Веруто.
- Я учитель! Я умею читать и писать, и его научу! – это последний аргумент. Веруто уже открывает рот для милостивого согласия, но тут снизу раздаётся задиристый голосок:
- Анра, я всё равно буду жить у тебя! А он просто Турк, и не может тебе приказывать! Я ему сам прикажу!
Ледяные пальцы тут же вырываются из руки Веруто и прихлопывают орущий рот молодого мастера Шинра.
- Руфус, прошу, замолчи! Нельзя так разговаривать со взрослыми, почтенными людьми!
- …ымумооооооо!
- Нет, не можешь! Сетра не поступают так, не оскорбляют старейшин!
Вой из-под руки прекратился. Руфус Шинра сердито уставился на Веруто. Теперь ничего, кроме светлых волос и глаз, не отличало его от горских детей - загоревший до черноты, в кожаных штанах до колена, босиком, руки и ноги исцарапаны, на шее – нитка пёстрых бус. Он не выглядел обиженным или несчастным, кроме того, кажется, здесь основательно занялись его воспитанием…
- Слушайся своего… старшего брата, мастер Шинра! – сказал Веруто и сделал почти невозможную для себя вещь – улыбнулся.

- …Эй, Турк, просыпайся! – Руфус Шинра трясёт Рено за плечо, тот удивлённо моргает, пока упрямое личико маленького Руфуса Шинра не становится лицом вице-президента Шинра – немного встревоженным, внимательным, русые волосы ещё мокрые, ворот рубашки расстёгнут.
- Она… она ведь не… Анра – мужчина? – шепчет Рено.
Руфус Шинра хмыкает:
- Ну… как бы да, но тут наверняка не скажешь. Анра – шаман… И пользуется вовсю своими шаманскими штучками! – это уже громко, в сторону.
- Ха! – отвечают ему, - Мальчик просто начинает видеть. Горы приняли его, он скоро поправится!
- Не называй его мальчиком, Анра, он этого не любит! – вице-президент тихонько посмеивается, Рено сердито сопит, ему хочется закрыть глаза от привычной слабой обиды, и одновременно – улыбнуться в ответ, босс здесь совсем не такой как дома, в Мидгаре, он словно помолодел лет на пять и какой-то… весёлый, просто весёлый, почти без подколок, они с Анрой накрывают на стол, Рено ставят на колени плетёный из лозы поднос - бульон с кусочками мяса и чашка молока, он держит чашку обеими руками, чтобы не расплескать, в голове прояснилось, но спать хочется ужасно, он откидывается назад на мягкие овечьи шкуры и уже не слышит, не чувствует, как Анра забирает поднос и укрывает его пледом до самого носа – ночи в горах холодные…

- Я хочу встать!
- Тебе ещё рано, ты слишком слабый. На-ка, выпей!
- Не слабый! Уберите это чёртово молоко!
- И упрямый…
- Я не упрямый, я просто хочу…
- …как ребёнок, как Руфус, когда его только-только сюда привезли, он три дня лежал пластом, я думал, горы высосут его до капли, но потом…
- Что потом? – Рено перестаёт ворочаться в постели и внимательно смотрит на Анру, тот улыбается и хитро подсовывает ему чашку с козьим молоком:
- Сначала выпей, а потом я тебе расскажу!
Рено послушно глотает молоко со странным вкусом и откидывается в шкуры, ему стыдно, но его и правда болтает от слабости при малейшем усилии.
- Вот, выпил, - говорит он ворчливо, - давайте, гоните теперь свои… сказочки свои, раз я всё равно тут валяюсь, как бревно!
Анра смотрит на него искоса и возвращается к своей прялке. Анра прядёт шерсть, как женщина, никогда не стриг волос, и Рено никак не может понять – что у него там под накидкой – штаны или юбка. Веруто, горец со шрамом, каждый вечер расчёсывает волосы Анры белым костяным гребнем, и тогда в маленьком каменном домике воцаряется такая обволакивающая, разнеживающая тишина и покой, что Рено хочется одновременно и плакать, и спать. Рено хмурится. Это всё анрины шаманские штучки. Босс рассказал ему, что в древности Сетра становились по желанию то мужчинами, то женщинами, спустя тысячелетия эта способность была утрачена, и теперь встречается редко даже среди чистокровных горных Сетра. Так Рено ему и поверил! Он фыркает и смотрит на Анру – гладкая смуглая кожа, высокая шея с ниткой бус, откинутые за спину длинные смоляные пряди… Чёртовы сказки здесь на каждом шагу.
- Ну рассказывайте! – просит он, полусердито, полумоляще, и Анра начинает рассказ, совсем не тот, который хочет Рено, тихим, задумчивым голосом, не сводя глаз с бегущей в пальцах красной нити.
- Давным-давно, так давно, что и не представить, наш народ, Сетра, был многочислен и силён. Много планет в Изначальной Тьме населял он, а Гейя была его колыбелью, прекрасная и совершенная, как драгоценный камень… Вечная весна цвела на планете, горы, реки, океан были друзьями Сетра, земля родила плодов без счёта, планета говорила с нами, и мы умели слушать и отвечать, свободные, счастливые, мудрые, избавленные от болезней и горестей. Жизнь была бесконечной песней, а смерть – вратами в другой мир, где души умерших сливались с душой планеты, и не было разлук и скорби, было лишь высшее единение. Дети других планет, слабые, глупые, терзавшие нутро своих родительниц и уходящие в ничто, казались Сетра только чуть лучше… овечьих глистов или саранчи… не смейся, Ядран! – чумазый мальчуган в шерстяном платке, невесть как шмыгнувший в дом, влез на кровать к Рено и теперь изо всех сил зажимал рот ладошкой, чтобы не хихикать, - Не смейся… потому что великие Сетра возгордились, и начали грабить и насиловать другие планеты, и кичились друг перед другом своим богатством, властью и умениями, кто громче крикнет, кого скорее послушаются земля и воды. И начались ссоры и раздоры, и брат пошёл войной на сестру, и ранами в теле Гейи легли границы, и было создано страшное оружие – великаны-Вэпоны, из земли и воды, из скал, огня и ветра, одушевлённые украденной силой Лайфстрима, огромные, сокрушительно-сильные, внушавшие ужас, и страшные знамения предшествовали им, небесные знаки - огненные метеоры и горящие дожди, и Сетра сражались между собой посредством вэпонов, и мерялись силами, и горы вздымались там, где были моря, и песок заносил поля и озёра, обезумевшие звери и птицы метались среди огня и льдов, рыбы умирали в обмелевших руслах, города обращались в руины, и вскоре цветущая планета стала пустыней… - Анра замолчал, невидящие глаза смотрели на колесо прялки; в дом набилась уже дюжина детей, они сидели на полу, забрались на постель Рено, затаив дыхание, боясь шевельнуться, не сводя с Анры блестящих глазёнок. Анра провёл по лбу рукой - пальцы заметно дрожали, и продолжил надтреснутым голосом:
- И тогда, в дни утраченной надежды, в дни вражды и войны, на нас свалилась ещё худшая напасть, ударила с небес, как стрела рока, и поразила Гейю в самое сердце…
- Проклятие!.. – выкрикнул кто-то тоненько и замолчал.
- Да, Проклятие. Проклятие из Тьмы Изначальной упало на Гейю и нанесло телу Матери глубокую рану, и содрогнулись горы и моря, земля застонала и окуталась пылью, и люди Гейи, прежде подобные богам для других миров, рассеялись, и бродили в сумраке, как дети, ослепшие, оглохшие, ибо не могли уже слышать Гейю, а планета, изнемогшая от скорби и от ран, не хотела с ними говорить… И вот, когда пелена спала, и затмённое солнце осветило мир, и люди, устав воевать, раскаялись и протянули руки друг другу… не все они уже были людьми. Чёрный мор, Проклятие из чужих миров, вселилось в тела оставшихся Сетра, и изменило их, и поработило, превратило людей, свободных и вольных, в муравьёв, подчинённых злобной царице, в безмозглый пчелиный рой, управляемый единой маткой, и пали сильные, а те, кто избежал заразы, скитались и прятались, как звери. Проклятие же избрало женщину Сетра, по имени Дженова, некогда прекрасную, уважаемую, сильную и гордую, первую среди своего народа, и свило в ней своё ужасное гнездо, и говорило её голосом, и приманивало оставшихся, и пожирало их разум, как гусеницы пожирают посев, а тех, кто боролся с заразой силами своей души, награждало телесной немощью и помрачением ума… И вот из всех Сетра остались незапятнанными только семеро детей Дженовы, которых мать, ещё оставаясь собою, из последних сил сумела прогнать и избавить от себя, и дети прятались в горах, и питались тем, что давала земля, и к ним приходили дивные, пророческие сны, и вот однажды они собрались у озера, и построили пирамиду из камней, и вошли внутрь, и воззвали к Гейе, и были услышаны. Вэпоны, те, что уцелели в войнах, дотоле спящие, пробудились, Гейя вновь напитала их своей душой, и дети Дженовы повели их в бой против матери, ибо было им поведано – если убить матку, то рой рассеется… и это был день славы и скорби, потому что дети Дженовы спасли Сетра, но погибли сами и убили свою мать, которую любили и почитали так, как только можно любить ту, что дала тебе жизнь, вскормила и взрастила… Но ещё говорят… говорят, что не видать бы им победы в тот день, Дженова была слишком сильна, и её покорные воины-рабы валили Вэпонов с ног и разбивали на куски голыми руками, не смотря на увечья, погибая во множестве, и Дженова шла по колено в крови, по телам своего воинства, ужасная, сияющая мёртвым светом, уже не женщина, не человек, а смерть в обличье человека… И вот её слуги схватили и повалили последнего Вэпона, с алмазным гребнем, который нёс на груди младшую дочь Дженовы, Рэй, и бросили девушку к ногам матери, и Рэй вскрикнула и позвала мать, как звала её ребёнком… И дрогнула Дженова, и зашаталась, и закричала страшным криком, от которого её слуги-нелюди пали наземь, и когда Рэй поразила свою мать, поверженный Вэпон Диамант восстал и разорвал Дженову на куски…
Анра замолчал, тишина в комнате стояла мёртвая, Рено понял, что тоже сдерживает дыхание…
- А потом? – пропищал кто-то испуганно.
- А потом прошёл дождь, Элиди, - после долгого молчания отозвался Анра, совсем другим голосом, - Гейя послала дождь, чтобы смыть со своего тела последнюю заразу, и всякий, кто попадал под этот дождь – исцелялся от мора, как просыпался ото сна. Так выжили Сетра, ценой страшных потерь и горестей… Так утратили мы силу и величие предков, и умалились, и когда на Гейю пришли люди с Терры, мы легко отказались от старых обычаев… вынь палец изо рта, Мет!
- А он тоже с Терры, ага! – вынутый палец обвиняющее уткнулся в Рено.
- Ага, - мирно согласился Анра, он словно стал меньше ростом, погас, - но он мой гость. Так что если ты собираешься сказать ему какую-нибудь дерзость – это будет всё равно, что сказать дерзость мне, Мет!
- А он не дерзость!
- Да, я только спрошу!
- А ты и правда с Терры?
- А ты прилетел на шаттле, по Изначальной Тьме?
- А правда, что на Терре все города железные?
- И у всех людей есть компы?
- А наш комп сломался!
Дети облепили Рено, хихикали, тормошили, робко дотрагивались до рук, до рыжих волос, он заворочался в своих шкурах, ужасно смущённый, и хрипло рявкнул:
- Ша! Да, я терранин, но я… я не помню Терру, я родился здесь, на Гейе, и в космосе на шаттле не летал!
Ответом ему были разочарованный вой и фырканье.
- Но! – сказал он, дождавшись паузы, - Сто против одного, что я смогу починить ваш чёртов комп, вот! Когда встану!

По вечерам дом Анры превращался в нечто вроде конференц-зала по-горски, так, по крайней мере, определил для себя Рено. Приходили немолодые мужчины и женщины с озабоченными, тёмными от раннего загара лицами, приносили разноцветные шнурки с узелками, в почтительном молчании смотрели, как Анра, шевеля губами, перебирает узелки, пишет что-то в старую тетрадку, считает, сдвигая брови, потом начинался неспешный, долгий разговор – сколько тюков шерсти собрано, качество, вес, сколько оставить, сколько продать, ждать перекупщиков, или Сид слетает и отвезёт часть тюков вниз, в город, что купить на вырученные деньги, и доброе ли то зерно, которое привёз Руфус, уж больно непривычное на вид, а саженцы, кто ж видел такие саженцы – сами с руку, а корешки с палец, верно, молодого Руфуса обманули инопланетники-терране, зря он потратил деньги, как такой карлик укоренится на камнях и принесёт плоды… Вице-президент редко подавал голос, Рено видел из-за занавески, как кривились его губы в ответ на степенные речи стариков, каменело лицо, освещённое тёплым светом очага. Отвечал старикам Анра – зерно доброе, он уверен, разве Руфус хоть когда-нибудь привозил им плохие семена или негодные саженцы-дички? Но если старейшины не хотят брать это зерно на старые поля, то так и быть, Анра отдаст зерно пришлым, из Мирвы, люди там овечью кожу едят после прошлогодней лавины, пусть приходят в Сонору, расчищают новые поля, и строят дома ниже по реке… места всем хватит! Старики ворчали в ответ, спрашивали – это Мать-Гейя сказала Анре позвать людей из Мирвы? Как бы они не привели с собою в Сонору своё злосчастье… Анра говорил спокойно, что Гейя – мать всем Сетра, и все они её дети. А братьев и сестёр отвергать негоже. Старики гомонили, бормотали глухо – где взять поля пришлым? Камень не засеешь! Анра улыбался и отвечал особым своим голосом, шаманским, Рено уже научился его отличать, отвечал, что Мать-Гейя любит, когда её дети живут дружно, и явит свою милость… Говорили долго, нудно, перетирали по сто раз каждое слово, Рено засыпал под их разговоры, под дребезжащий старческий смех… Вице-президент сидел, уставившись в огонь, как будто видел там что-то важное, картину, вроде тех, что Анра заставлял видеть Рено…

… - Каждый видит то, что желает узнать его душа, разве я хозяин твоей души, Рено, или души Руфуса? – вьётся нить, синяя, как небо, поскрипывает и стучит колесо.
- Ну а что вы можете? – жадно, - Ну… вы же знаете всякие…мистическую всякую фигню?
- Что-что? – удивлённо, даже прялка замерла.
- Ну… вот я видел в Мидгаре одну… одну девчонку из ваших, так она мако прям из воздуха доставала! А вы так можете?
Тяжёлый вздох, нахмуренные брови. Молчание. Рено сопит и ёрзает в своих шкурах, ему жарко, рубашка и штаны из тонкой шерсти натирают кожу.
- Можете? – не отстаёт он. Анра медленно качает головой, шепчет, словно про себя:
- Ах, глупая, глупая…
- Кто – Аэрис?
- Это её имя? – говорит Анра. Рено кивает, изнемогая от любопытства. Колесо, скрипнув, медленно начинает вращаться вновь. Торопить Анру бесполезно, он начинает говорить, только когда слова созревают у него в голове в очередную историю.
- Как ты думаешь, что такое мако, Рено?
- Энергия, - отвечает Рено немедленно, - энергия особого рода. Действует на кинето-биохимическом уровне и…
Анра фыркает.
- Это пишут в равнинных книжках, а мы, Сетра, называем её Материя Жизни. Она - душа Гейи, неизменная, неделимая, вечное пламя, возжигающее жизнь, ровно горящее в каждом из нас – в тебе, во мне, в каждом камешке и в каждой капле, в каждой травинке и каждой букашке, в каждом глотке воздуха, которым мы дышим…
Анра снова молчит, потом говорит тихо:
- Мать-Гейя наделила жизнью всё, что нас окружает, напитала своёй любовью, своим огнём… Я могу достать его из воздуха, Рено, это несложно… Могу вобрать в себя излишки, которые, о том не ведая, отдают люди, творя вечное таинство жизни – любовью, трудом, размышлением и весельем. И я могу отдать, то что накопил, когда будет в том нужда… Но сосуд, вобравший слишком много, идёт трещинами и лопается… А того, кто забирает пищу у ближнего, даже не от голода, а просто оттого, что силён… такого человека зовут насильником и вором…
Рено молчит, а потом фыркает:
- Вы говорите прям как лавинщики! А вот Руфус так не думает! – он уже давно называет вице-президента запросто, Руфусом, во время своих долгих путанных разговоров с Анрой.
- Я не сержусь, Бьора, - вице-президент, ровным голосом.
- Вот и ладно… Сам-то я думаю – зря он так… Тот порошок, который ты дал мне четыре года назад - я засеял им каменную террасу на южном склоне… Мои люди говорят, что камень там покрылся землёй и уже проросла трава… Но слухи-то ходят… я вот в демонов не верю, но… Что-то там неладно, в Северном Катере… пропадают овцы, пропадают люди… Наши туда не больно-то и суются, место дурное… Прошлой весной прилетал паренёк из Мидгара, расспрашивал – что да как…
- Это был один из моих людей, Бьора. Он… не довёл расследование до конца.
- То-то и оно…
- Я разберусь с этим делом, Бьора.
- Вот и ладно, Шинра… Вот и ладно… А…
Рено ворочается и привстаёт от возмущения, заходится громким нарочитым кашлем. Ну вот какого чёрта эти настырные горцы садятся на шею боссу?! Как он и рассчитывал, разговор за полосатой занавеской тут же замолкает. Поздний гость прощается с Анрой и уходит, а вице-президент идёт к Рено.
- Тебе хуже, Рено? – спрашивает он притворно-обеспокоенно, откидывая полосатую ткань.
- Неа. Только чего он на вас наезжал? – воинственно отвечает Рено.
- Защищаешь? – голос вице-президента теплеет, Рено улыбается в темноту, ворчит смущенно, чувствуя, как кровь прилила к щекам:
- Ну надо же кому-то…
- Спасибо! – вице-президент запускает пальцы ему в волосы, треплет ласково, Рено замирает, словно пойманный сетью, и уже жалеет, жалеет, что темно, и он не может видеть лица Руфуса Шинра, его улыбку, потому что Рено готов поклясться, что он улыбается, сто… нет, тысяча против одного!
- А теперь спи! - говорит вице-президент, и Рено послушно закрывает глаза, проваливаясь в сон, словно по волшебству, в сон, который не вспомнит утром, сон, полный томительного, тёмного, дрожащего тепла по всему телу, и бликов огня на тёмном граните, и холодного воздуха на разгорячённой коже…

- Руфус – Шинра, - говорит Анра, пожимая плечами, - Рэли Шинра не вовсе плохо сделала, когда придумала эту свою машину… В больших городах на равнине много жизни, не грех взять чуток… грех брать без меры и без конца! Так, что перестаёт расти трава, и камни рассыпаются в пыль!
Рено, потупившись, разглаживает рукой долгое волокнистое руно. Это всё чёртова мистика и шаманские штучки! Ну да, на территориях, где построены мако-реакторы, наблюдается эрозия плодородного слоя почвы и, как следствие, оскудение и вырождение растительного покрова, вплоть до запустевания, но это всё оттого, что коротковолновое излучение от вскрытых естественных энергоисточников слишком сильно и… Вот так всё и объясняется, по законам физики! А не какими-то там шаманскими сказками!
- Руфус… - словно про себя говорит между тем Анра, - Руфус рождён благодаря Материи, и его мать расплатилась жизнью за его жизнь, как и подобает истинной Сетра. Не могу её судить… не могу! И заплатила она сполна… по справедливости. А Руфус… он не хочет этого понять, слишком мало он пробыл здесь, в Соноре, среди своих, слишком беспокойный у него нрав…
Рено открывает было рот – это вице-президент беспокойный? Да Руфус Шинра спокойный, как машина, как процессор, как…
- …но в этом не было бы вреда, такой добрый мальчик, такой любящий и умный… - говорит Анра, словно думает вслух, словно забыл о Рено, - он прилетал в Сонору каждое лето, когда его вновь забрали в Мидгар, он ради этого научился летать в тринадцать лет… я не разрешал ему давать людям деньги, мы ни в чём не нуждались и жили своим трудом, он сердился, но потом понял, что я прав… но всё равно хотел помочь, такой упрямый! – Анра тихонько рассмеялся, покачал головой, - Говорил, что всё равно разберётся с нашим болотом! Когда он вернулся из этого своего училища на другой планете… он горел, как факел, он привёз в Сонору целый корабль – диковинные растения, детёныши чудных животных… создания, которые не увидишь глазом – настолько они малы, но тоже обученные приносить пользу! Старики ворчали, конечно, они и сейчас ворчат… Руфус говорил, что Сонора станет первым местом, где на камнях вырастут сады и колосья, что на других планетах давно уже этому научились… он называл это эко-ге-не-ти-ка… - Анра почти пропел чужое слово, его губы улыбались, а потом улыбка увяла, лицо омрачилось, - он так хотел переменить всё к лучшему, для всех, для всей Гейи, говорил, что это его долг, раз уж Рэли Шинра… сделала то, что сделала… Но его отец… И Мидгар, проклятое это место…
Анра замолчал, надолго, и Рено тоже почти не дышал, руки сами собой сжались в кулаки, ему хотелось крикнуть: «Да знаю я его отца, старого лунатика, он ненормальный, он скорее удавится, чем скажет вице-президенту хоть одно доброе слово, я в жизни не видел, чтобы кого-нибудь так прессовали, изо дня в день, постоянно, да знали бы вы, что творится в Мидгаре!..»
- Теперь я иногда не узнаю его, не узнаю мальчика, который стал мне и сыном, и братом, - шепчет Анра, - все его прекрасные свойства будто бы сохранились – ум, смелость, воля, способность и желание вести за собой людей… Но… Мидгар словно пьёт из него жизнь, по капле, по глотку, и Руфус…
- Эй, кто тут поминает имя вице-президента всуе? – занавеска откинута, Руфус Шинра входит в комнату, принося с собой запах флаерного топлива, овечьей шерсти, свежего ветра, - Ты выдохся и рассказываешь сказки обо мне, Анра?
Анра встаёт, ласково гладит его по щеке:
- Удачно слетали, Руфус?
- Удачно, но эти черти с предгорья торгуются как… черти! А чем ты тут забиваешь голову моему Турку? Рено, а он рассказал тебе, как пробовал разговаривать с компьютером вслух, прежде чем догадался печатать? И как однажды пошел с Веруто на снежного кота, а добыл… Ай! – вице-президент уворачивается от подзатыльника Анры, - Да, кстати, на обратном пути Сид сделал крюк до Катры, летел по ущёлью и продырявил топливный бак, потом посмотришь, Рено!

…Поздно–поздно вечером Рено просыпается от сдержанной ссоры в большой комнате, за занавеской:
- …Ты говоришь, что скоро всё изменится, Шинра, но нам не нужны такие перемены!
- А какие нужны, Гвир? Что ты хочешь поменять? Скажи мне, я слушаю!
- Зачем тебе это знать? Ты улетишь в Мидгар, а мы останемся здесь, в горах, возле проклятого Северного Кратера… Древние демоны ожили, Шинра, и ревут по ночам, и просят крови, уж не оттого ли, что ты хочешь изменить небо и землю? Ты думаешь, когда Проклятие проснётся, будет нужда в твоей поганой волшбе, которая камень обращает в плодородную пашню? Мы родились среди этих скал и умрём!
- Я тебе не мешаю умереть, Гвир, ты сам отлично справляешься. И тянешь за собою всю Катру. Скажи, кто-нибудь в твоём пуэбло умеет читать и писать? Хоть одного ребёнка присылали сюда, к Анре в школу? Кто-нибудь из Катры голосовал в прошлом году за депутата Амарти? А ведь он честный человек, нашей крови, Сетра, уважаемый и деятельный, это признают все! Кто-нибудь из твоих вообще знал о выборах? А твоя чёртова шерсть, если бы Сид не забрал её сегодня на флаере, что бы ты с нею делал? Сгноил в сарае? Вас обманывают перекупщики, вы боитесь вертолётов и флайеров и зовёте их демонами, вы не спускаетесь в предгорье, не хотите знать ничего нового и запрещаете своим детям учиться… Вы сидите голодные на своих камнях и надеетесь, что из них вылупятся цыплята, вместо того, чтобы пойти на рынок в город и купить курицу! Это не демоны ожили, Гвир, это Мать-Гейя пробудилась, чтобы дать тебе… чтобы предостеречь тебя от тебя самого!
- Ловко болтаешь Шинра, но…
- Да будет, Гвир, Шинра дело говорит! Довольно мы поворачивались спиной к миру!
- Спиной?! Посмотри на этих выродков, Бьора, на этих Сетра с равнин! Они повернулись лицом – и что вышло? Поток Душ крутит железные колёса в проклятом Мидгаре! А планетой правят Шинра, полукровки с равнин, ворьё из воровского рода!
- Ну хватит, Гвир! – это Анра, в шёлковом голосе впервые – нотки гнева, - Не смей оскорблять моего брата в моём доме!
Падает что-то тяжёлое, хлопает дверь, тишина, потом – звук льющейся воды.
- Не сердись на него, Шинра. Они в Катре всегда были диковаты, двести поколений у Северного Кратера, немудрено ум растерять…

…ведь в горах легко замёрзнуть, в глубокие распады солнце заглядывает только в полдень, камни не успевают прогреться, и от них тянет стылым, ледниковым холодом, Веруто в полотняной солджерской форме плохо пришлось бы, вздумай они заночевать в таком распаде, но Анра вёл его быстрым шагом, они молчали, обо всём договорившись ещё в Соноре. У снежной кошки чуткий слух, и она где-то здесь, поблизости, отрезала от ялового стада ярку с двумя ягнятами, ягнят съела, а матку, куражась, зарезала и оставила на камнях у речки, об этом Анре рассказал зарёванный мальчишка-пастушонок, других взрослых в Соноре не случилась, все были на дальних пастбищах, Анра недолго собирался, запахнул накидку, прихватил лёгкое копьецо из-за двери, обернулся к Веруто, смутившись… Шеф Турков уже был на ногах, поправляя пистолет у пояса:
- Давно хотел поохотиться на снежную кошку, - сказал он Анре невозмутимо, а сам подумал, что ни за что не пустит этого дурачка одного в горы с деревянной палкой вместо оружия, шаман он там или не шаман. Анра поспешно кивнул и побежал устраивать Руфуса к кому-нибудь на ночь.
Пастушонок вывел их к речке и показал след, Веруто заикнулся было, что на вертолёте быстрее, но Анра только хмыкнул:
- Сверху ты его и не увидишь! Это дух сумерек!
Веруто пожал плечами и проверил – легко ли пистолет выходит из кобуры. И вот уже два часа они молча шли по следу, опускался вечер, солнце, наполовину спрятавшись за кромку гор, пускало косые яркие лучи в ущелье, Анра скользил впереди, Веруто видел, как красноватые блики играют на его гладких волосах, длинных, ниже пояса, почти до края пёстрой шерстяной накидки, ему было и смешно, и странно, непривычно – как этот мальчик в женской одежде серьёзно относится к своим обязанностям, без единого слова пошёл в горы, на ночь глядя, навстречу опасному зверю… Веруто прилетал в Сонору уже не раз и не два, как-то само собой получалось, не проводить же выходные и отгулы в пустой запыленной квартире в Мидгаре, и в каком-нибудь чёртовом баре случайных баб снимать, а здесь, в Соноре, ему были рады, и Руфус, и Анра этот… забавный парнишка, со странностями, но безвредный, как… как птаха и… Анра остановился так резко, что Веруто наткнулся на него, ударился подбородком о шелковистую, пахнущую дымом макушку. Анра нашёл и сжал его руку. Слушай. Тишина была мёртвая, изредка посвистывал ветер в скалах, не поймёшь – откуда, слабое эхо вторило со всех сторон, тихий шорох, Веруто оттолкнул Анру за спину и выхватил пистолет, завертел головой, высматривая опасность, солнце уже скрылось, тёмные горные сумерки, запах сырых камней и зверя окружал их со всех сторон, Веруто только-только успел пожалеть об очках ночного видения, а из серой полутьмы на него уже неслось, летело, бесшумно, будто и в самом деле дух – сгусток тумана, рев, оскаленная пасть, он выстрелил, луч лазера ударил с грохотом в скалу, а рёв уже раздавался сбоку, Веруто отшатнулся, оттолкнул из-под руки Анру, каменная осыпь под ногами поползла, как живая, он упал на бок, твёрдая щебёнка вышибла оружие из рук, «Дьявол!» - рявкнул он бессильно, попытался подняться, вскочить, рёв, жар, дикий запах крови и мокрой шерсти совсем близко, Анра метнулся наперерез, чёрные волосы хлестнули Веруто по лицу, накидка сброшена, короткое копьё кажется продолжением руки, с яростным возгласом шаман прыгнул вперёд, навстречу огромной серой кошке, блеснул тусклым серебром острый наконечник, а потом раздался дикий вопль боли, и Анра замер, застонал в ответ, всхлипнув от напряжения, Веруто видел, как взбугрились мускулы у него на спине, а потом опали, как парус без ветра, Анра повалился на колени, громадная кошка рухнула у его ног неподвижной грудой. Шеф Турков вскочил, пошатываясь, подошёл к шаману, обнял за плечи, вздёрнув на ноги, ощупывая, трогая, Анра был как тряпичный в его руках, не сопротивлялся, дышал тяжело и часто. Он был цел, только на руке наливалось алым пять царапин, и Веруто смог выдохнуть, прижал к плечу шёлковую голову, запустил пятерню в волосы. Анра засмеялся дрожащим смехом и с силой высвободился.
- Мы добыли славный мех для Руфуса на зиму! И шкура цела! – сказал он гордо. Веруто мельком глянул на кошку – копьё Анры вошло ей в глаз по самую крестовину наконечника, достав до мозга.
Свежевали кошку в четыре руки, распялили шкуру на камнях, а тушу сволокли подальше – стервятники позаботятся.
- Это старый самец, его прогнал из прайда молодой соперник, вот он и обозлился на весь мир, - напевно говорит Анра, маленький костерок, зажжённый последним лазерным зарядом из пистолета, шипит и потрескивает. Анра протягивает руки к огню, морщится, Веруто встаёт и нащупывает в поясном карманчике тюбик антисептической мази.
- Покажи-ка плечо! – говорит он негромко, Анра послушно стягивает накидку, царапины уже подпухли и покрылись кровавой корочкой, Веруто встаёт на колени рядом с ним, отодвигает непослушными руками чёрные волосы, пальцы, когда он втирает мазь в царапины, дрожат, дыхание пресекается. У Анры тонкая горячая кожа, эта сволочная зверюга едва его задела своими когтями, а уже останутся шрамы, храбрец грёбаный, а если бы ты промахнулся своей палкой, если бы наконечник наткнулся на кость, если бы ты лежал и умирал сейчас здесь, у меня на руках, с выпущенными кишками, да к чёрту всё! - Веруто сердито сопит и сильно утыкается губами в макушку, в тёплый пробор, обхватывает здоровое плечо Анры, поднимается вместе с ним, прижимает к себе, находит губами губы, Анра согласно стонет прямо ему в рот, льнет, как будто у него костей нет, прижимается ближе, Веруто оглаживает его и втискивает в себя, такой тонкий и сильный, живой, дрожащий, мой, юбку к чертям – или это штаны? – неважно, под ними нет ничего, Веруто трогает его, гладит, сжимает, все-таки парень, да? Анра стонет и раздвигает ноги, Веруто поднимает его рывком, спиной – к скале, скал здесь до чёрта, Анра всхлипывает, обхватывает его ногами, крепко – не вырвешься, утыкается лицом в шею, кусает, больно и нежно, как играющий кот, Веруто обнимает его одной рукой, другой возится со своими штанами, с каким-то тюбиком первой-мать-её-помощи в солджерском поясе, вгоняет скользкие пальцы в горячее, тесное, и тут же, следом – сам, они стонут в два голоса, Анра откидывает голову со всхлипом, чёрные волосы мотаются по серой скале, Веруто, не понимая, что делает, как ещё может думать об этом, подсовывает ладони ему под затылок и поясницу, оберегая, отгораживая от камня, двигается, двигается, двигается, ощущая руками собственные толчки в гибком напряженном теле, и Анра двигается ему на встречу, глаза блестят дико, губы прикушены, он задушит Веруто, если сожмёт его шею ещё сильнее, Веруто отрывает его от скалы на секунду, отрывает от себя, сжимает член, ещё раз и ещё, пока из него не течёт, Анра выкрикивает что-то на Древнем языке и так стискивает Веруто в себе, что того будто взрывает, потом, шатнувшись на ослабевших ногах, шеф Турков поворачивается, приваливается боком к камню, Анра всхлипывает, обмякнув у него на груди, вцепившись обеими руками в чёрную солджерскую рубаху, костёр прогорел, остались лишь угли, серая шкура с окровавленной глазницей обняла камни четырьмя пустыми лапами…

…Рено дрожит и тоже едва слышно всхлипывает, рука между бедёр мокрая, спиной он ещё чувствует холодный бугристый камень… человек, тяжело дышащий рядом с ним, поднимает голову, луна блестит серебром в его русых волосах…

Руфус Шинра.

Очень скоро Анра припёр меня к стенке, в своей обычной мягкой, непрошибаемой манере.
- Что это ты вытворяешь, Руфус? – прошелестело у меня за плечом, когда я прочищал фильтр допотопной чесалки в общинной ткацкой. От неожиданности я едва не выронил пятикилограммовую железную решётку.
- Прочищаю чёртов фильтр, - ответил я, - и в следующий раз не подкрадывайся ко мне, будь добр!
- Не увиливай! – строго сказал Анра, - Ты знаешь о чём я! Ты привёз в горы мальчика с равнин, без капли крови Сетра, он пять дней встать не мог…
- Пять дней – это немного, сам знаешь! – я не понимал – какого чёрта он вообще завёл этот разговор, через открытые ставни мне было видно, как Рено что-то объясняет ребятишкам на пороге школы, он не выглядел больным, ничуть! - Всё равно его пришлось бы сенсибилизировать, я часто прилетаю сюда, а он мой Турк, из моего штата и…
- Я, мой, моего… - печально сказал Анра, - Ты говоришь, как настоящий Шинра, Руфус, а о нём не думаешь!
- Какого чёрта – не думаю?! Да я о нём думаю просто… - я живо закрыл рот, но было уже поздно. Анра это умеет – вытащить на поверхность самые потаённые мысли. Шаманские штучки, полагаю.
- Конечно, я думаю о Рено, - сказал я как можно спокойнее, - это естественно, Анра, он – мой служащий, и я за него отвечаю!
- А ты спросил его, когда вёз в Сонору – хочет он в горы, или нет?
- Я не мог его спросить, он был без сознания!
- Руфус, я живу здесь и не знаю другой жизни, ты привык здесь жить, а для него каждый день - мучение! Он тоскует по городу, сам не свой по вечерам, я же вижу! Его тяготят наши обычаи!
- Ни черта его не тяготит, он твои сказки слушал – за уши не оттянешь, и у него есть занятие - он перетряхнул и заставил работать всё электронное старьё в пуэбло, какого дьявола вообще ты его жалеешь? Да это лучший отпуск, который можно пожелать! Ты думаешь, в Мидгаре у него всё это было бы – чистый воздух, чистая вода, сон восемь часов в сутки, нормальные люди вокруг, охота, рыбалка? Да любой мальчишка в его возрасте…
- На охоте ему плохо стало, когда Веруто свежевал оленя!
- Анра, - я начал сердится не на шутку, - я повторяю ещё раз, он – мой Турк, это в его обязанности входит – быть там, где я, постоянно!
- Вот как? Обязанности? – едко отозвался Анра, - Хочешь, расскажу тебе, что я вижу? Ты таскаешь его за собой, как игрушку, и он не отходит от тебя ни на шаг, а что ему остаётся, ты – единственный привычный ему здесь человек, и вот результат - он ходит за тобою по пятам, выспрашивает меня о тебе, а ты треплешь его по волосам, гладишь по щеке, дразнишь его, запутываешь его в сети, которые он даже разглядеть ещё не может – он же ребёнок совсем!
- Ребёнок? Ты о ком, Анра? Да что ты вообще о нём знаешь? Этот парень убивал людей за деньги, пока не поступил в Корпус Турков! Он может взорвать Сонору с помощью сломанного аккумулятора и собрать из вашего старого компа спутниковую антенну! Анра, ему приходилось видеть то, что тебе и в страшном сне не приснится, при чём тут его возраст!
- При том! Я верю, что он умеет убивать, но он слишком молод для твоих игр и правил!
- Анра! – я шагнул вперёд и сгрёб в кулак его накидку… потом заставил себя разжать пальцы. Анра даже не покачнулся, и мне не спрятаться было от его взгляда, куда ни отведи глаза.
- Просто подумай, что ты делаешь, Руфус! – устало сказал шаман, мой названный брат.
Я отвернулся. Пыль танцевала в косых лучах солнца, пробивавшихся сквозь ставни, дети верещали на улице, блеяли овцы в загоне, и надо всем царила хрустальная, ослепительная тишина глубоких гор.
- Я думаю, - сказал я, - я, чёрт побери, всё время об этом думаю! Если бы он знал правила! – у меня в горле заклокотал смех, и я сжал шею ладонью, чтобы не дать ему вырваться, - Если б так! Я бы подал ему какой-нибудь знак, Анра, знаешь, пальцами бы щёлкнул или купил машину… будь он профи, чёрт побери, будь он хотя бы из… знатной семьи, знаешь, какие понятливые бывают детки у отцовых советников, Анра?
- Догадываюсь.
Какой грустный у него голос. А у меня вот раньше не было поводов грустить! Да что там – я был просто счастлив, Анра!
- Разве? Ни единой минуты.
- Я опять говорю вслух, да?
- Да. Это, знаешь ли, привычка тех, кому поговорить не с кем, - заметил он.
- А я думаю, это воздух, Анра, - я провёл ладонью по шероховатому холодному камню, - и… я думаю, не беспокойся. Всё очень не вовремя, понимаешь?
- Понимаю! Как всегда.
- Нет, ты не… Знаешь, я не хотел. Я вообще не хотел… всего этого. Мне нельзя сейчас отвлекаться, - я обернулся к Анре, очень надеясь, что он понял меня, но мой названный брат, шаман, смотрел на меня… он, чёрт бы побрал его шаманские штучки, смотрел на меня с сожалением.
- Тогда просто держи свои руки подальше от Рено! – сказал он и вышел из сарая. Он умеет уходить вовремя. А я остался наедине с разобранной чесалкой. Холод в каменных стенах пробирал до костей. Овцы острижены, лишняя шерсть продана, распаханы поля, и скоро, совсем скоро здесь будет жарко от стрекочущих машин, работающих людей, пыли, смеха… Очень скоро, сразу после Весеннего праздника…
- …Да, Руфус! – Анра выглянул из-за косяка, волосы коснулись земли, - а ещё подумай про Весенний праздник!
- Подумаю! – я скоро давиться буду этим словом! Анра фыркнул и исчез, а я прислонился к каменной стене, остудить лоб. Я подумаю, чёрт побери! …С Рено всё, всё было не по правилам, и он слишком резок, невинен, прямолинеен, он… сколько раз он говорил мне, что в игры не играет, с него станется послать меня к чёрту и хлопнуть дверью, и мне нечем его удержать… Как же не вовремя!.. Я стукнулся лбом о камень, чтобы хоть немного опомнится. Хватит. Это и в самом деле воздух виноват. Воздух, тишина, покой и неторопливость здешней жизни, Анра и Веруто, дымное тепло очага, белый костяной гребешок, скользящий в чёрных волосах… В Мидгаре, куда мы с Рено скоро вернёмся, всё будет по-другому! А пока… Я поднял решётку фильтра и установил её в пазы.

Вечером я всё же спросил Рено, потихоньку от Анры:
- Тебе здесь не нравится?
- Да нет, здесь нормально! – вяло сказал Рено и отвернулся, - Нравится! Только я думаю – как там… как там Руд, он же просто по потолку бегает!
- Не бегает. Я отправил мэйл коммандеру Ценгу, когда был в городе, он знает, где мы.
- А… Не, здесь прикольно! – Рено подавил зевок, - Только скучно без компа… без моего компа, в смысле, вечером нечего делать, только спать.
- Тебе полезно. Представь, что мы просто решили… провести отпуск в другом месте, - говорю я, и мне стоит большого труда не потрепать его по волосам, влажным, чуть вьющимся – Анра показал ему купальни на горячем источнике, - Альтернативой были бы горные лыжи и отбитая задница!
- Ой, не-е-е-ет! – стонет Рено и смеётся, - Лучше овцы!.. И сказочки эти, про Сетра! Слушайте, сэр…
- Что?
- Ну… я всё спросить хотел… Почему старикан, президент, в смысле, вас сюда сбагрил?
- Я побью Анру, – отвечаю я, – это он тебе рассказал?
- Ну, – буркает Рено невразумительно, отводя глаза.
- Не ври.
- Я не вру! Сам бы я точно этого не узнал! – говорит он горячо, - Я не знаю, как он это делает, я много всякого… всякой фигни снил, видел, то есть, ну, когда валялся эти дни, - он краснеет и оглядывается на занавеску, за которой Анра что-то тихо говорит Веруто, - я думал, это крыша едет от кислородного голодания, типа глюки начинаются!
- Нет, Рено! – я всё же треплю его по волосам, он растерян и немного напуган, и мне надо его ободрить, просто дружеский жест, - это… как тебе объяснить… здесь, в горах, много чистокровных Сетра, которые умеют слушать Мать-Гейю. И поэтому она здесь… она здесь просто говорит. О том, что помнит, а Гейя помнит всё, понимаешь?
- …Опять сказочки?..
- …Не перебивай. Это же работает? Ты спрашивал, пусть даже не вслух, и тебе ответили! Другого объяснения у меня нету.
- Ну я не знаю, я таких вопросов не задавал! – заявляет он запальчиво, у него даже уши пылают, как розовые ракушки на просвет.
- Каких? – я тяну его за красное ухо, он вырывается, обиженно сопит, потом, с внезапным интересом:
- А вам она тоже отвечает?
- Да, - говорю я. Он открывает рот для нового вопроса, и мне хочется смеяться, неисправим, да, Рено? Анра неправ, неправ хотя бы в одном – мне есть с кем поговорить!
- Откровенность за откровенность! – предупреждаю я, и он мгновенно сникает, отводит глаза, ворчит:
- Ещё чего! Буду я тут всякие глюки пересказывать! И вообще, я спать! – он заползает под плед прямо в одежде, сворачивается в комок, спиной ко мне. Вот и поговорили. Наглый неисправимый щенок! Намекни такому, он бы в меня подушкой кинул, будь здесь подушки!..

…Будь здесь подушки, он бы ими уши закрыл, чтобы не слушать, не прислушиваться к спору шёпотом, за полосатой занавеской:
- Как он мог запретить, это неслыханно!
- Не спрашивай меня, Анра, ради распятого Христа, ради твоих горских богов! – по столу стукают приглушённо, тихо дребезжит глиняная посуда, - Я и сам уже не понимаю, как он может делать… всякие вещи… и как я могу исполнять его приказы! – с отчаянием.
Молчание, шорох, Руфус знает, что Анра в эту секунду садится на колени к Веруто, пригибает его голову к своему плечу, шеф Турков обнимает шамана, крепко-крепко, словно к кровоточащей ране прижимает.
- Анра… - голос Веруто срывается, - Анра… А хуже всего – я не могу понять – почему его слушаюсь, это как колдовство, как проклятие, я словно пёс какой, а ведь у меня есть честь… Если бы не ты, я давно бы мозги себе вышиб к чертям, с такой жизнью…
- Оставь Мидгар, живи здесь, Веруто, сколько мне ещё просить тебя! - в шепоте Анры слышны слёзы.
- Мальчик мой родной, я бы остался, но это значит – в Сонору придут, чтобы меня убить, знаю я слишком много, а если вы спрячете меня, укроете в горах, то взамен убьют вас!
Руфус съёживается под горой овечьих шкур и шерстяных пледов, сжимает крепенькие кулачки. Он ненавидит, когда Анра плачет, и ему нравится Веруто! Веруто совсем не злой, только притворяется! Он учит Руфуса драться, как настоящий солджер, и подарил солджерский нож, и тоже умеет ловить рыбу руками, он жил в пуэбло под Линдблюмом, прежде чем поступить в армию… Двое за занавеской шепчутся уже совсем тихо, Анра всхлипывает, шуршит одежда. Руфус хмурится упрямо. Пусть Веруто только дождётся - когда он, Руфус, вырастет, он вернётся в Мидгар и отпустит шефа Турков, а отца посадит в тюрьму, или просто выгонит, отдаст на милость Гейе, и ему птицы выклюют глаза, он заблудится в горах, его снежные кошки съедят!.. А Руфус освободит маму и привезёт её в Сонору, Анра вылечит её, и они будут жить здесь все вместе… Ну или в Арджите, потому что в Арджите Леда! Немного помечтав об этом, он успокаивается и почти засыпает, как вдруг уха его снова касается шепот Анры:
- Как мне ему сказать, ну как, что его мать умирает, а отец не разрешает ей увидеть сына перед смертью?
Руфус замирает, как будто его разом превратили в камень. Страшные слова громом отдаются в ушах, руки и ноги как ледышки, дышать тяжело. Мама. Хрупкая мёртвая ладонь на волосах, дрожащая улыбка, запах роз и болезни… «Что ты ел сегодня на завтрак, Руфус, мой маленький?..» Мама умирает. Уходит к Маме-Гейе. Решение приходит мгновенно. Он попрощается с ней, всё равно попрощается, и убьёт отца, если тот вздумает мешать! Дождавшись, пока за полосатой занавеской всё стихнет, и полежав ещё немного, Руфус встаёт, одевает шерстяные штаны и рубашку, носки, куртку и сапоги из меха снежной кошки, прихватывает варежки. Бесшумно откидывает занавеску и пробирается к двери мимо постели, где спят Веруто и Анра, краешком сердца ему ужасно хочется, чтобы Анра проснулся, и опять заплакал, и упросил Веруто отвезти их с Руфусом в Арджит. Ну и что, что там охрана, и у охраны приказ… Приказ не дать маме его увидеть! Он сам к ней прилетит, вот так, он большой, ему семь лет, и он из семьи Шинра, он просто прикажет сам, и всё! Дверь открывается без единого скрипа, ледяной воздух бьёт в лицо, выстуживая горящие щёки, Руфус натягивает перчатки и капюшон, заворачивает рот и нос шарфом, как его учил Анра. Глядит на небо - Изначальная Тьма полна звёзд, ярких и далёких, но люди туда добираются, значит, и он доберётся до Арджита! Вертолёт, на котором прилетел Веруто, спрятан под маскировочной сеткой в занесённом снегом распаде, Руфус ныряет под жёсткую от мороза ткань, здесь темно и холодно, он влезает в кабину, ледяную, уснувшую, ни единого огонька, и в тоске оглядывает многочисленные кнопки и рычажки, не зная с чего начать, сердито тыкает во всё подряд, скоро на панели перед ним вспыхивают красным слова: «Введите код доступа!», Руфус шипит от злости, как кот, на глазах вскипают слёзы – да не знает он этого кода! Изо всех сил стукает он кулачком по панели управления, и едва не подскакивает от тихого треска и щелканья, это радио, сквозь помехи: «…горестные вести из Мидгара. По данным пресс-центра Корпорации Шинра, супруга Президента, Клэрис Шинра, долгое время страдавшая неизлечимым неврологическим заболеванием, сегодня, в семнадцать тридцать по мидгарскому времени…» Хрип, помехи, тихий истошный вой, Руфус в отчаянии молотит кулаками по кнопкам, «…и о погоде. Завтра в столице облачно с прояснениями, в восточных секторах местами – осадки…». Но Руфус уже не слушает, Руфус выкатывается из кабины на снег, проваливаясь по колено, размазывая слёзы варежкой, бежит обратно в деревню, нужно спешить, мама ждёт его, ждёт!..
…- Он не мог уйти далеко! – Анра, плачет и не замечает слёз, мечется по выстуженной комнате, дверь на улицу открыта настежь, чернильная тьма выцвела, посерела от близкого рассвета.
- Мы найдём его, - говорит Веруто. Он и сам не на шутку испуган, он знает, что горцы частенько ночуют на снегу, завернувшись в овечью шубу, но мальчишке всего семь лет, семь чёртовых лет, кто же знал!..
- Анра, Вейр нашёл след! – чья-то голова в лохматом меховом капюшоне просовывается в дверь, - Твой брат запряг козла в санки и поехал по Южному ущелью!
Веруто вскакивает, бросает на бегу Анре:
- Идите по следу, я буду в вертолёте сверху, я увижу его, скоро рассвет!
Анра торопливо кивает ему в спину, хватает со стола рукавицы и выбегает следом.

…Глухо ворчит двигатель вертолёта, Веруто медленно летит вдоль ущелья, солнце встанет совсем скоро, небо такого нежного, пронзительно-чистого опалового оттенка, что можно заплакать от восторга, но Веруто не глядит на небо, он глядит вниз – на мелкие ёлки по отвесным склонам, на чёрные камни в пятнах затенённого белого снега, на тяжёлый, непрозрачный лёд, весной здесь будет речка, а пока – тёмный ручей ниткой пробивается кое-где между ледяными глыбами, Веруто смотрит вниз так пристально, что слезятся глаза, он в воздухе уже час, но и намёка нет, что чёртов пострелёнок проезжал здесь в санках, запряжённых козлом, это обычная забава для детишек в горах, они настоящие гонки устраивают, и никто на памяти Веруто пока шею не ломал, но… камни поднимаются изо льда, острые, как лезвие топора, а снег опасен, он прикрывает трещины и пороги, их и ясным-то днём не всегда увидишь, а ночью, а зарёванный семилетка… Веруто стискивает зубы и спускается как можно ниже, лопасти вертолёта вращаются в опасной близости от отвесных каменных стен, ничего, ещё через три километра ущелье расширяется, и можно будет… Веруто стискивает зубы ещё сильнее, чуть ли не до хруста, пытаясь подавить приступ паники. Он пролетел по ущелью уже почти пять километров, и ничего, ни малейшего следа, ты думаешь, мальчишка смог забраться так далеко, да он лежит в какой-нибудь трещине у разбитых санок, и хорошо если живой, а если нет… Если нет, то ничего не случится – понимает вдруг Веруто и смеётся низким безрадостным смехом, не случится ровным счётом ничего, для Артура Шинра сын просто… Лёгкое прикосновение к плечу, Веруто дико оглядывается, и его прошибает холодным потом, а вертолёт подбрасывает вверх, как сорвавшийся с нитки воздушный шарик. У него за спиной стоит Клэрис Шинра, цвета бледного тумана, губы шевелятся беззвучно, прозрачные слёзы ползут по щекам. Дальше. Дальше. Быстрее. Веруто делает то, что ему приказывают, хотя в глазах мельтешат чёрные точки, и мокрые ладони скользят по рулю, в кабине холодно, как будто отказал обогрев, и пахнет цветами и лекарствами, от этого чужого запаха волосы шевелятся. Ещё быстрее. Он выжимает рычаг скорости, пока желудок не подкатывает к горлу, и вскоре вертолёт вырывается на широкое пространство, там, где речка делает петлю и разливается среди каменных порогов, тёмные, как обсидиан, водяные окна над глубокими трещинами не отражают свет, а солнце сияет уже вовсю, бледное зимнее солнце, и осколки льда позвякивают, переливаются в голове. Поверни направо. А теперь вниз. Он здесь. Мой мальчик. Вертолёт садится на чистую от снега каменную площадку, неуклюже покачивается, чуть заваливается набок, замирают лопасти. Иди. Он здесь. Глаза Веруто шарят по островкам снега, окнам воды, камням, невесомая рука на плече сжимается, посылая укол льда прямо в сердце, и Веруто видит, хотя готов поклясться - только что смотрел на это же самое место и не видел ничего – он видит неподвижное тельце в серых мехах в тени каменного отрога, не попадая пальцами по кнопкам, он открывает дверь и вываливается в обжигающе-холодное и свежее утро, он не обернулся бы назад ни за что, даже если бы от этого зависела его жизнь, спотыкаясь, оскальзываясь, от добегает до Руфуса, а она – ледяные глаза, ледяные бриллианты, камень и снег просвечивают насквозь – она уже там, наклоняется, касается прозрачной рукой белого, как кость, личика своего сына, и словно розовый солнечный луч прыгает на синеватые щёки, отогревает, оттаивает, Руфус вздыхает со всхлипом, Веруто хватает его, прижимает к себе, трясёт, растирает, тело мальчика как тряпочное, голова бессильно мотается, но он тёплый, дышит, маленькое сердце, захлёбываясь, стучит в ладонь Веруто. Он жив, леди, слышите, жив!.. Шеф Турков оглядывается… и бессильно оседает на пятки. Они с Руфусом Шинра одни среди каменных порогов, занесенных снегом и льдом. Одни. Клэрис Шинра… ушла к Матери-Гейе. Веруто сидит, жмурясь, подставив лицо негреющему солнцу. Ребёнок у него на руках спит или в обмороке – Анра разберётся. В ушах шефа Турков шумит, как будто он всё ещё в кабине работающего вертолёта, а легкая прозрачная рука… Веруто сильно вздрагивает и, как пёс, почуявший запах дичи, поворачивается, вытягивается навстречу знакомому звуку. Из ущелья напротив того, что ведёт в Сонору, выныривает другой вертолёт, близнец его собственного, пока – маленький, как игрушка, но он растёт, неумолимо приближаясь, и понимание, бешенная ярость ударяют в голову, прогоняя стылую оторопь. Нашли, выследили, суки! Хорошо, что не в Соноре! Веруто вскакивает на ноги, поднимая Руфуса, оглядывается, быстро заталкивает тельце мальчика в маленькую промоину у подножия камня… Вовремя - пронзительный свист снаряда, и вертолёт, его собственный, взрывается у него за спиной, тугая волна швыряет Веруто лицом в снег, вышибая воздух из лёгких, он ворочается, контуженный, пальцы сами собой находят рукоять ганблейда. Ну, а теперь выходите, суки! – вертится в голове, - Я сам учил вас всегда делать контрольный выстрел!..
…Когда через час Анра и люди из Соноры добрались до речного разлива, они увидели только догорающий вертолёт в лужах талой воды и клубах пара, и три трупа в чёрной солджерской форме. Ещё два тела вытащили из глубокой трещины, Веруто, с разбитым виском и простреленной рукой, ещё дышал, его соперник – нет. Руфус выбрался из своей пещерки сам, оглядываясь и шатаясь, словно спросонья, он ничего не мог сказать, твердил только, что был у мамы, и ему очень холодно, он уснул на руках у Анры и проспал два дня, всё то время, пока Анра чистил страшную размозженную рану на виске Веруто от осколков кости. Однажды ему попалась крупинка металла, стиснув зубы, шаман бросил её на каменный пол и что было сил наступил сверху… А потом повалился на колени у изголовья Веруто и заплакал, размазывая слёзы по лицу окровавленными пальцами.

Ночью меня разбудил едва слышный звук, я поднял голову со свёрнутой овечьей шкуры, прислушиваясь, дом спал, тихо потрескивали прогоревшие угли, прорези ставней уже светились рассеянным серым светом, пахло дымом и влажной предутренней свежестью. Звук повторился, делать было нечего - я встал, ощупью пробрался за полосатую занавеску, туда, где спал Рено, всхлипывая, он беспокойно метался на постели, запутавшись в пледе, я протянул руку, нашёл его лицо, мокрое от слёз, провёл по губам, различая пальцами слово, которое он твердил между всхлипами. Мама. Мамочка. Я гладил его по голове, пока он не затих, не успокоился под моей рукой, не просыпаясь, повернулся на бок, уткнувшись лбом мне в бедро, шумно вздохнул. Вот так. Забудь этот сон, малыш, помни только, что она тебя любила, до последнего вздоха любила - я ведь тоже вижу сны, Рено, я эксперт по снам, если хочешь знать, однажды во сне я завтракал на террасе над морем с милой рыжеволосой дамой, похожей на тебя, как две капли воды, и она мне сказала… сказала… Она не сказала ничего, пальцы на её правой руке были сломаны, обломки кости проткнули кожу и кружевные перчатки, но она не подавала виду, что ей больно, и словно не замечала кровавых пятен на белой скатерти, она улыбалась… а я рассказывал ей, какой у неё сын, было жарко, очень жарко, и горячий влажный ветер дул с моря, трепал скатерть и салфетки, и рыжие волосы моей визави… Я вскидываюсь, стряхивая дремоту, Рено сладко спит рядом со мной, это его дыхание - влажным теплом на шее, он тяжело, горячо привалился к моему боку, меня ударяет жаркой смесью паники и возбуждения, я замираю, боясь вздохнуть, и начинаю отстраняться, медленно, по дюйму, сердце стучит так громко, что может разбудить весь дом, Анра был прав, прав, когда запретил мне… но Рено тянется за мною сам, сворачивается, обнимая пустоту, трётся щекой о подушку, как кот, волосы – слипшимися стрелками на влажной от испарины шее, я не помню, не помню, как выхожу из дома, утренняя сырая прохлада – наждаком по коже, небо сияет потаённым серым светом, от которого горы кажутся особенно чёрными, луна, почти полный круг, едва заметно белеет среди серого сумрака, растворяясь в рассвете, закатываясь в ущелье. Я глубоко вдыхаю холодный воздух, напоенный росой, запахом травы и камня, если бы я мог захлебнуться, напиться им, как ледяной водой, остудить голову, остудить сердце, а так… придётся прогуляться полмили до водопада.

Рено Шевалье.

… «А от водопада ещё полмили – и ты в Соноре!» – сказал ему Сид. Рено прыгает с камня на камень по берегу ручья, ручей журчит и брызгается, тихое эхо гуляет среди камней, вверху раздаётся далёкий птичий крик, Рено останавливается, запрокидывает голову – в тёмно-синем небе парит ястреб, так высоко, что больше похож на крестик, нарисованный чернилами на синей атласной бумаге, это так красиво и странно, что останавливается сердце, ни один фотоаппарат, ни один экран не поймает и не передаст этой красоты – свободный полёт, дикий крик в синем небе, тихий, воркующий шелест ручья, словно женщина шепчет, запах воды и нагретых солнцем камней. Рено понимает, что улыбается, ему хорошо здесь, правда – хорошо, только непривычно, он словно остановился на бегу, и так странно, что вот можно идти шагом и не торопиться никуда, вернее, оно неплохо было бы поторопиться, потому что темнеет здесь быстро, ночь накрывает горы внезапно, как прихлопывает чёрной крышкой, он, конечно, не заблудится, главное – идти по ручью, и ночь будет ясная, лунная, как раз сегодня полнолуние, он посмотрел метеосводку у Тары, жены Сида, она метеоролог, из города, а Сид – пилот, настоящий горец, у него волосы длиннее, чем у жены, и они живут при метеостанции в пяти милях от Соноры. Они классные. Сид продвинутый для горца, соображает, что к чему, Рено с ним монтировал подкрылки на флайер, глупо, конечно, возиться с подкрылками целый день, но у Сида не было нужных инструментов, да и подкрылки, честно говоря – старьё, с той самой их яхты, которую чуть не разбило всмятку две недели назад, Рено фыркает, оскальзывается на каменной осыпи… Сид, наверно, только и делал эти две недели, что яхту обдирал, там, видно, один каркас от неё остался, у него в сарае – сам он его зовёт ангаром – куча знакомых деталей и железа, Рено так и сказал вице-президенту сегодня утром, когда Сид привёз их к себе, а вице-президент ответил… Руфус ответил, что Сид – известный пират и мародёр, и каждую ночь гасит бортовые огни и улетает на промысел, а Тара в день свадьбы подарила ему собственноручно вышитый флаг с Весёлым Роджером… Рено смеётся про себя, потому что после этого вице-пре… Руфус немедленно отгрёб от Тары, а Сид спросил у жены подозрительно – что это за мужик такой - Весёлый Роджер, они чуть со смеху не умерли, и вице-президент… Руфус… Рено идёт вслепую, спотыкаясь о камни, не замечая уже ни блеска форели в ручье, ни алых капелек камнеломки… Руфус смеялся громче всех, а потом смолк, Рено не знает – что он такого сделал, он просто смотрел, он… Сид схватил его за локоть и утащил вглубь ангара, и чуть ли не носом ткнул в ворованные подкрылки, и все орал, что не они успеют, в полдень Тара принесла им бутерброды и сказала, что Руфус вернулся в Сонору, у Рено эти чёртовы бутерброды сразу в горле пересели, и испортилось настроение, от злости он отладил подкрылки за два часа, он бы и раньше ушёл, но Сид все гонял флайер вокруг станции, пока не потёк левый двигатель, и Тара не выскочила из дома и не заорала на них, что пора ужинать, после ужина Рено засобирался, хотя и Тара, и Сид его не пускали, особенно Тара, оставляли ночевать, только не вышло, чёрт побери, Рено было прекрасно известно, почему Руфус оставил его у Сида, он же не глухой, он слышал, что в Соноре праздник, в первую ночь полнолуния, интересно, чего это вице-президент боится – что он напьётся или подерётся с каким-нибудь овцеводом? Какого чёрта он сбагрил его к Сиду, как ребёнка какого-нибудь! Рено сопит сердито, от обиды ком стоит в горле, он плюхается около ручья, больно ушибая коленки, наклоняется к воде и пьёт один ледяной глоток за другим, остужая горящие щёки, отфыркивается, вытирает мокрое лицо рукавом. Он не чёртов ребёнок! Из ручья на него смотрит смутное отражение – видны только глаза, рыжая тень и… Рено вскакивает, машинальным жестом начёсывает на шрамы мокрые прядки, оглядывается. Небо над чёрными скальными стенами потемнело до глубокой синевы павлиньего пера, зажглись первые звёзды, яркие и крупные – рукой достать можно, от ручья курится лёгкий туман, совсем темно, но уже не заблудишься, слышен шум водопада, Рено скоро добирается до него, осторожно ступая по камням, спускается по боковой тропинке, лицо влажное от водяной пыли, он зябко растирает плечи руками, скорее бы Сонора, и не нужен ему этот чёртов праздник, он просто заберётся в постель и уснёт, а Руфус Шинра пусть… Он не додумывает эту мысль, потому что за скальным отрогом слышит лёгкий смех, стон, он останавливается в недоумении – но они уже вышли на тропинку из-за поворота – парень и девушка, и они не замечают Рено, они заняты друг другом, они идут, покачиваясь, не разрывая поцелуя, широкая смуглая ладонь парня лежит на белой груди девушки, маленькой, приподнятой полурасстегнутым корсажем, снова стон, они прислоняются к скале, словно их ноги не держат, и обнимаются так крепко, что кажутся одним целым – водоворот накидок, светлый проблеск кожи, тёмные пальцы всё выше, выше, мнут, гладят круглую белую попку, Рено пятится по тропе, поворачивается и бежит, ноги сами несут его по вытоптанной в камнях дорожке, всё шире и шире, и вот уже ночь отступает, загорается факелами, песни без слов, далёкий смех, журчание свирели, приглушённый грохот барабанов, у первого же дома Рено ловят в хоровод три девушки, старшей и пятнадцати нет, они окружают его, тормошат, обнимают, вихрь прохладных гладких рук, шелковистых волос, горячие маленькие ладони ложатся на щёки, с силой пригибают голову вниз, к полураскрытым губам, жаркому дыханию, другая ладошка, совсем крохотная, пробирается в пах, сжимает там, Рено вскрикивает, вырывается, отталкивает их, пальцы натыкаются на гладкую кожу, на твёрдый, немыслимой упругости и нежности сосок, смех ему вдогонку, он мечется среди домов, но ему не вырваться, не укрыться – они везде, сами как факелы в темноте, в своих ярких накидках и в сияющей наготе, сливающиеся, словно языки пламени – по двое, по трое, дикие, красивые, как звери, не знающие стыда, а музыка все громче, барабаны выбивают неровную глухую дробь, пронзительно звенит флейта, Рено, словно форель на леске, ведёт на этот грохот, этот звон, он вываливается на какую-то площадку и тут же подаётся назад, в тень дома, чтобы они не увидели его, не утащили к себе – в дикий хороводный танец, извивающийся, как змея с самоцветной кожей, вокруг пирамиды тёмного камня, а впереди – не мужчина и не женщина, всё вместе, стройное смуглое тело, осиная талия, волосы, как чёрные блестящие ленты, закрывают лицо, танцуют ниже колен, танцует бубен в тонких вскинутых руках, синие татуированные змеи обвивают их от кистей до плеч, синяя змея охватывает талию, голова пожирает хвост прямо над стоящим, налитым членом, это создание покачивает бёдрами, как женщина, и член тоже покачивается, нарисованные змеи извиваются, это же Анра – понимает вдруг Рено, он никогда не видел Анру таким… таким… Рено мотает головой, ему не хватает дыхания, воздух густой и жаркий, а извивающийся хоровод перед пирамидой тает, укорачивается, люди покидают его, танцуя, обнявшись, уходят в тень, и вот Анра один самозабвенно пляшет и кружится на каменной площадке, потрясая бубном, смуглое тело блестит от пота, веки сомкнуты, разгоревшийся рот приоткрыт в улыбке, босые ноги оставляют багровые следы на камнях, факелы окружают его струями дыма и света, он словно притягивает огонь, а у него за спиной, прислонившись к боку пирамиды застыл терпеливо ждущий Веруто, похожий на оживший чёрный камень…

Дикая трель флейты над самым ухом, Рено хватают сильные нетерпеливые руки, утаскивают прочь, в темноту между домами, он упирается, вскрикивает протестующее, и тут же его рот накрывают крепкие губы со вкусом спиртного, внутрь с силой вдавливается язык, Рено сжимает зубы и бьёт вслепую, стон, его отпускают, и он бежит, не разбирая дороги, прочь от смеха, вскриков и огней, от визга флейт и грохота барабанов, он так сильно трёт губы рукавом, что они болят, ему кажется, что он не отмоется никогда от запаха чужого пота, от прикосновения жёсткой бороды, он горит, сгорает, и недостаточно всей тишины, темноты и прохлады весенней ночи, чтобы погасить этот огонь, и все тропинки, уводящие его от Соноры, слишком коротки, он всхлипывает, потерянный в темноте, в холодном лунном свете и серых тенях, пока одна тень не оживает, снова, Рено рычит, как снежный кот, и отскакивает, готовый защищаться, но его не трогают, не нападают, тень выступает вперёд, в лунное пятно, и Рено вжимается спиной в камень.
- Рено? – вице-президент не кажется удивлённым, только хмурится слегка, он такой… такой спокойный, обычный, уже снова вице-президент, в своей шелковой рубашке, истрепавшейся, но чистой, на брюках каким-то образом сохранилась стрелка, пиджак наброшен на плечи, вот и правильно, Рено тоже жарко, только он почему-то дрожит, зуб на зуб не попадает…
- Я же оставил тебя у Сида, - почти обречённо. Рено судорожно кивает, ему кажется, что пересохшее горло не пропустит ни слова, голос, как чужой:
- Я… я ушёл от них пешком и… я… праздник и…
- Ты был в Соноре, да?
Рено снова кивает. Был.
- Рено… - Руфус Шинра на секунду отводит глаза, потом продолжает, очень мягко, - постарайся… постарайся понять, что… что чужое таинство, чужой обряд часто выглядит… странным и диким… непонятным человеку со стороны… вот как любому из Сетра показалось бы странным, что… когда ты, например, зависаешь в чате до утра, беседуя с невидимками, с незнакомцами, которых никогда не встретишь…
- Это не то! Они… они просто…
- Не просто, Рено. Они празднуют встречу весны и лета, зарождение жизни… зовут плодородие на поля. Это древний обычай, чтобы порадовать Мать-Гейю, люди занимаются любовью в ночь третьего весеннего полнолуния…
- Это не любовь! – отчаянно выкрикивает Рено.
- Не всегда любовь, но всегда радость, - вице-президент улыбается, и Рено остро хочется стереть эту улыбку ударом. Зачем он так! Зачем он такой спокойный, уговаривает его, как малолетку, а сам… сам смотрит, как ночью, в самых невозможных, диких снах, которые сразу забываешь утром, остаются мокрые штаны, тоска и стыд, он измучен этими снами, он не может так больше, не может!.. Рено бьёт дрожь, он закусывает щёку изнутри и мотает головой. Это не радость!
- Рено!.. – горло Руфуса Шинра словно перехватывает, и Рено удивлённо вскидывает голову – вице-президент спокоен, он смотрит на него своими светлыми глазами, прозрачными, как голубое стекло, смотрит, словно зверь из клетки, и Рено понимает вдруг, что это прохладное спокойствие – только видимость, Руфус едва сдерживается, плечи закаменели под небрежно накинутым пиджаком, губы подрагивают, лицо словно обострилось, истончилось.
- В-вы… Вы пойдёте т-туда? К ним? – выпаливает Рено, стуча зубами.
- Нет, - Руфус Шинра резко поворачивается, - я пойду постою под водопадом.
Рено шатает следом, рука сама поднимается, тянет за пиджак, тяжёлая ткань падает, Руфус Шинра оборачивается, и Рено шагает вперёд, к нему, ноги путаются в упавшем пиджаке, и Рено тоже падает, ударяется всем телом о Руфуса, обхватывает его обеими руками, Руфус словно каменеет, весь, Рено придвигается ближе, они почти одного роста, прямые русые волосы скользят по губам, от вице-президента больше не пахнет дорогой отравой, только дымом и немного потом, щека заветренная, «Рено, Рено, пожалуйста» - шепчет Руфус Шинра беспомощно, - «пожалуйста, отпусти меня», но Рено только качает головой, он не знает, сколько стоит так, потерянный, отяжелевший, дрожащий с головы до ног, он не знает, что делать дальше, как сказать – чего хочет, наугад он поворачивает голову и прижимается сомкнутыми губами к губам Руфуса Шинра, ещё немного, ещё секунда этой неподвижности - и он не выдержит, сорвётся и убежит прочь, до ближайшей пропасти, но окаменевшее тело в кольце его рук вдруг словно взрывается, его голову охватывают ладонями, пальцы забираются в волосы, открывается сомкнутый рот, зверь на свободе и пожирает его губы, одна рука с силой ведёт вниз по спине, ложится на ягодицы, притискивает их, толкает навстречу напряжённому телу, и Рено стонет от дикой, желанной сладости, трётся о Руфуса, руки сами сжимаются в кулаки, комкая белый шелк, пока из-под него не появляется кожа, Руфус со стоном отрывается от его губ, глаза шальные.
- Рено… Подожди!.. Подожди, не торопись, - шепчет он и снова целует, коротко, как кусает. Рено дышит со всхлипами, не понимая, не слушая, губы пересохли и горят, болят от невыносимой жажды, глаза не могут сфокусироваться, лицо Руфуса Шинра – отчаянное, бледное, словно смятое, рот выговаривает неважные, ненужные слова:
- Рено… Рено, ты… ты возбуждён, я понимаю, ты увидел в Соноре…
- Нет! – выкрикивает Рено, это неправда, он не как те, иначе он бы с ними остался, - Нет, - шепчет он, - я… я хочу с вами, я… - он видит, как Руфус отрицательно качает головой, и замолкает беспомощно, ужас окатывает его с головы до ног, он вдруг понимает – какой он в глазах Руфуса, и делает шаг назад, отворачивается, судорожно прячет в ладонях скулы, глаза, но его тут же притягивают обратно, Руфус отрывает его руки от шрамов, целует оба, крепко, как клеймо ставит – не верь, не смей! - прижимает к себе, Рено стонет, чувствуя его член, напряжённый и твёрдый, как стальной прут, страх и стыд испаряются словно лёд в кипятке, Руфус берёт его за руку и ведёт за собой, в темноту, покорного, дрожащего, пока камни у них под ногами не превращаются в траву, Руфус Шинра становится на колени в скудную, остро пахнущую зелень и тянет Рено к себе, ладони скользят по плечам, по спине, они так близко, что Рено едва может дышать от жара, он дрожит, слепо трётся о бёдра Руфуса, руки рвут и комкают скользкий шёлк, Руфус отстраняется, избавляясь от рубашки, но его глаза ни на секунду не отпускают глаза Рено, они как ласка, и дикая, жадная улыбка – тоже как ласка, тяжело дыша, Рено поднимает руку, проводит пальцами по улыбающимся губам, по шее, ровному развороту ключиц, руку покалывает, то, что это не сон, что он может трогать его по-настоящему, ударяет в голову крепче любой дури, Рено пьян, спит, умер и в раю, он смеётся дрожащим, ликующим смехом, и Руфус вторит ему, толкает в траву навзничь, сам - сверху, рывок, рубашка Рено разлетается с треском, пуговицы скатываются на землю, и вот Руфус весь с ним, на нём, прохладный и все равно горячий, прижимается сухими жаркими губами к плечу, к ямке у горла, это как ожоги, смех умер, Рено задыхается, а голова Руфуса скользит ниже, к животу, щёлкает пряжка ремня, щека тяжело ложится на пах, прижимается, трётся, Рено вскрикивает и раздвигает ноги, пальцы запутались в русых волосах, пожалуйста, шепчет он луне, звёздам, тёмному сияющему небу, пожалуйста – «да, малыш, да, сейчас», - отвечает Руфус сбивчиво, и гладит, и трогает его прямо через ткань, потом штаны ползут вниз по бёдрам, Рено помогает, как может, ерзая, постанывая, выпутывается из колючей шерсти, его обжигает холодом, а потом, без перерыва – огнём, Руфус Шинра падает на него, как зверь на добычу, Рено захлёбывается и подаётся навстречу жёсткой, нежной ладони, которая сжимает его и трёт, ему так хорошо, что почти больно, под закрытыми веками – красные круги, потерянный в этой жаркой темноте, в сладкой тянущей боли, он втискивает лицо в шею Руфуса, вслепую ведёт руку вниз, по влажной коже, в тесноту, к ласковым чужим пальцам, натыкается на жаркое, твёрдое, трущееся о его бедро, обхватывает, узнаёт, Руфус здесь другой, нежнее, больше, твёрже, он мучительно стонет на ухо Рено, его горло напрягается под губами, и Рено кусает этот стон, мокрые волосы, солёную влажную кожу, он пропал, потерялся, совсем, он уже… от сжатого члена по позвоночнику прокатывается горячая судорога и выстреливает в мозгах, как фейерверк, Рено задыхается, всхлипывает, их пальцы, бедра мокрые и горячие, и всё ещё двигаются вслед замирающим уколам удовольствия, Руфус, часто дыша, поворачивает голову, слабо трогает губами губы Рено, полоски шрамов на скулах, сцеловывает слёзы и испарину, и Рено успокаивается, затихает под его губами, всё тело по-новому, невероятно живое и тёплое, другое, странное, не веря себе, он вытягивает, напрягает ноги и руки, чтобы попробовать, узнать – что с ними, несмело кладёт ладонь на русые волосы, гладит, он чувствует щекой улыбку Руфуса, и ему хочется петь, орать во всё горло и смеяться, Руфус приподнимается, смотрит в его сияющее удивлённое лицо, он весь серебряный, он облит лунным светом, как горным хрусталём, жидкий белый огонь переливается, бежит по блестящим широким плечам, мокрым от пота волосам, собирается, скатывается у развилки ключиц, и Рено вскрикивает изумлённо – между ними в воздухе висит сияющий бледный шар, как маленькая луна.

- Э-это… это… - язык не слушается.
- Это не просто ночь, Рено, - шепчет Руфус Шинра, берёт осторожно руку Рено, поднимает, и лунный шарик садится на их влажные, липкие пальцы, мягкий щекочущий удар, Рено не по себе, он моргает, уклоняется, прячется от взгляда Руфуса, а тот смеётся своим тихим смехом – губы, глаза, он переполнен смехом и удовольствием, он ловко поворачивается, Рено, стреноженный расстёгнутыми штанами, оказывается сверху, бьётся, как рыба в сетях, а потом сдаётся, успокаивается, Руфус прижимает его к себе, подносит ко рту их сцепленные пальцы, целует, облизывает, и Рено вздрагивает, ощущая слабый толчок удовольствия в паху, щёки окатывает жаром, а белый шарик у него перед глазами, маленький близнец луны в небе, всё такой же тихий и прохладный, эта тишина и свет окутывают их невесомым волшебным пледом.
- А что… что мы с ним будем делать? – спрашивает Рено хрипло.
- Что захочешь, - шепчет Руфус и дышит в их переплетённые пальцы, - это Материя, истинная Материя… энергия жизни. Она исцеляет раны и возрождает, даёт плодородие женщинам и земле, силу - воинам…
- Сказочки? – разнежено говорит Рено и внезапно зевает, сон накатывает необоримой волной, веки тяжелеют, голова притирается к плечу Руфуса.
- Тогда я хочу… хочу… чтобы… - язык заплетается, закрываются глаза, запах Руфуса, запах смятой травы плывёт в ноздри и усыпляет, - трава, - шепчет Рено, - я хочу траву, не… не камни…
Он уже не видит, как лунный шарик на мгновение вспыхивает ярче, и растворяется, распыляется в ночном воздухе, одевает серебром короткие острые стебли, узкие листья, и они шевелятся, растут на глазах, наливаются соком, тянутся вверх, как живые, ворочаются, покалывают придавившие их тела, тимьян, лаванда, жёлтые дикие маки, другие, безымянные травы пьют магию, крепчают, расцветают, смыкаются, шелестят и покачиваются, окружают Рено и Руфуса, охраняя их сон, их покой, далеко за полночь их находит другой страж, большой чёрный зверь, не кошка и не собака, раздвигает разнотравье бархатным носом, отфыркивается от пыльцы, кружит, кружит на одном месте, утаптывая траву, падает рядом с людьми, шумно зевает во всю клыкастую пасть, кладёт морду на лапы. Стая. Логово. Спать. Спать…

…Сегодня сон короткий, как удар ножом – пустая площадь Соноры, дома словно затаились, скрывая людей, глухая тишина, лопасти чёрного вертолёта Корпорации Шинра разрезают эту тишину, пластают на куски, разрывают до крови, пыль и мелкий сор скручиваются в вихри, вздымают пёстрые накидки двух горцев, застывших перед тупой лоснистой мордой вертолёта - один, с длинными чёрными волосами, спутанными ветром, сжимает плечи того, что пониже, совсем мальчика, на запыленных щеках – дорожки слёз. Мальчик не плачет, он очень бледен, брови упрямо сведены под растрёпанной светлой чёлкой, перехваченной кожаным ремешком. Ему двенадцать лет, у него на поясе висит солджерский нож Веруто в ножнах из меха снежной кошки. Ему двенадцать лет, он из семьи Шинра, и сегодня возвращается на равнину, чтобы принять своё наследство. Он готов.

Рено открывает глаза с коротким вздохом, в голове ещё плавают обрывки сна, он моргает, привыкая к розовому утреннему свету, возвращаясь в настоящее, и это… это как в горячий источник с разбегу прыгнуть, он замирает, боясь пошевелиться, тёплое, ровно греющее рядом – Руфус Шинра, он проспал у него на плече, в его руках всю ночь, а перед тем, как уснуть… он ничего не может поделать, не может справиться с дыханием, с захлебнувшимся сердцем, кровь приливает жаркой волной к щекам, к члену, а он боится, больше всего на свете боится разбудить… Руфуса, в жизни ничего так не боялся, прямо перед глазами, светлыми пятнами – бледная шея Руфуса, подбородок с русой щетиной, а дальше – спутанное разнотравье, мокрая от росы буйная зелень с пёстрыми цветами, огромный полосатый шмель кружит над ними, он жужжит, как истребитель, он и мёртвого поднимет своим чёртовым рёвом, Рено зажмуривается в ужасе… Но Руфус продолжает мерно дышать у него под щекой, и тогда Рено решается, осторожно приподнимает голову, жадно смотрит в спокойное спящее лицо… Он… он совсем другой, когда спит, он… красивый – понимает Рено, и его снова окатывает жаром. Он красивый и совсем молодой, он похож на того мальчика, который стоял на безлюдной площади пуэбло, в последний раз чувствуя на плечах ладони Анры, отца, друга, брата. Он – мой босс, - крутится в голове, - мы заключили договор, я помогаю ему стать президентом, а потом… он сказал, что потом отпустит нас, меня и Руда, он пообещал... Я ему нужен. Его волосы, кожа влажные от росы, роса скопилась на веках, как два маленьких озерца, не думая, Рено тянется, наклоняется, собирает губами одно, другое, ладонь у него на спине оживает, сонно движется вниз, до Рено вдруг доходит, остро, внезапно, что на них почти нет одежды, он пробует отстраниться, но Руфус открывает глаза, светлые и мягкие, как мех снежной кошки, удерживает его взглядом, медленной улыбкой, словно рукой, и Рено некуда деться, и вдруг оказывается, что это не страшно – смотреть на него, лежать рядом.
- Доброе утро, - говорит Руфус хрипло, Рено моргает, шепчет что-то в ответ непослушными губами.
- Тебе не холодно? – спрашивает Руфус и гладит его по спине, медленно и сильно, так что Рено вспыхивает
- Тогда… тогда скажи что-нибудь, - просит Руфус, - можешь даже… эээ… послать к чёрту.
Его улыбка становится чуть напряженной, прежней, и Рено отчаянно мотает головой:
- Нет! Я вас…
- Тебя.
- А?
- Тебя, Рено.
- Тебя… - пробуя на вкус, шёпотом, - тебя… не… не пошлю.
- Хорошо! – Руфус внимательно смотрит на него, и вдруг твёрдая ладонь на пояснице Рено прижимает их друг к другу, плотно и горячо.
- Тогда не трясись так! - у Рено в голове мутится, голос Руфуса – как через вату.
- Я… не трясусь! - хрипло выдыхает он.
- Трясёшься! – Руфуса прищурился зло, губы презрительно кривятся, у Рено перед глазами вспыхивает красное, голова идёт вниз, как у ястреба в броске, он стукается носом о щёку Руфуса и кусает его кривящиеся губы, вкус крови, вот так, я докажу тебе, докажу, я не боюсь тебя, я… они катаются в обнимку по разнотравью, сминая сладко пахнущую траву и цветы, путаясь в разбросанной одежде, распугивая пчёл, целоваться легко, когда находишь ритм, и то, что начиналось, как борьба, вдруг оказывается совсем другим, ошеломительно другим, глубже, острее, как голод и жажда, когда они останавливаются, Руфус распластан на траве, он смеётся коротким резким смехом, глаза чёрные от расширенных зрачков, на губах – кровь, он лежит неподвижно, белый на яркой зелени, и Рено разглядывает его, трогает, жадно, торопливо, пока позволено, Руфус дышит тяжело, грудь влажная от испарины, соски розовые, твердые и солёные, Рено ведёт по ним пальцем, языком, внизу Руфус тоже тёмно-розовый и твёрдый, он стонет и кусает губы, но глаз не закрывает, Рено трогает его, потом - себя, сравнивая, взвешивая, снова – кончиками пальцев, ладонью – по чужой, кровью и возбуждением налитой плоти, не сводя глаз с запрокинутого, искажённого удовольствием лица, жадно запоминая этого нового Руфуса, другого, ещё одного из тысячи, узнать, разгадать, и если так тоже можно, то он… напряженное биение в его ладони становится нестерпимым, и Руфус жарко вскрикивает, русая голова мотается по траве, Рено тоже всхлипывает, конвульсивно сжимая мокрые горячие пальцы - удержать, поймать, не дать уйти, вот теперь его начинает трясти по-настоящему, когда Руфус, едва отдышавшись, привстаёт, притягивает его к себе, Рено уже больно, каждое прикосновение горячей влажной кожи Руфуса – боль, он вырывается, сбивчиво просит отпустить его, и Руфус слушается, опрокидывает в обжигающе-холодную росистую траву, Рено невидяще смотрит в золотое солнечное небо, и падает, падает в свет, когда его забирают в рот, огненная, давящая, беспокойная влага окружает член, вместо дыхания – стоны, Рено выгибается на пятках и плечах, едва не сбрасывая Руфуса в самую последнюю, мучительно-сладкую секунду, пальцы Руфуса вталкиваются, нажимают между ягодиц, новая судорога наслаждения, Рено кричит, не узнавая своего голоса, себя, ничего кругом не узнавая, он читал на одном дурацком форуме – «маленькая смерть», но не думал, не думал… Через тысячу лет лицо Руфуса – внимательное, жадное, заслоняет небо, пальцы невесомо скользят по полуоткрытым губам, очерчивают нос, скулы, касаются шрамов, и Рено вздрагивает, съёживается, это стыднее, чем лежать рядом с ним нагишом, под солнцем, в траве, как дикие звери, это…
- Кто это сделал? - тихо спрашивает Руфус.
Рено молчит, и Руфус продолжает, словно отвечает сам себе:
- Ты знаешь обо мне так много, Рено, а я о тебе – почти ничего…
- Э-это от очков, - хрипло выдавливает из себя Рено, - от очков для вирта. Я… я играл в игру и… пришли… одни г-гады, они маму… маму… - слова выходят из горла, как кровь и гной из застарелой раны, скупо, с болью, - а когда я… полез, один ударил меня, прямо по очкам, я как ослеп, а он схватил меня и… - он со свистом втягивает в себя воздух, чужие гнусные пальцы толкаются в тело, липкий противный язык, мерзкие слова, - я успел убить его, я их обоих завалил, спалил лазером, я… - он захлёбывается, заставляет себя заткнуться, замолчать, он никому раньше не рассказывал, ему не нужно, чтобы его жалели, чёрт побери, он смотрит прямо в глаза Руфусу, но жалости там нет, Руфус кивает ему коротко и говорит:
- Да, правильно!

Рено выдыхает со всхлипом, закашливается, в горле пересохло, как после бега, Руфус не трогает его, не понуждает рассказывать дальше, просто лежит рядом, тёплый, живой, пчела вьётся над его плечом, садится, поводя брюшком, Рено смотрит на неё, и слова рвутся из него наружу, снова:
- И… в-вот мы с мамой… убежали, в одну дыру… в город… в Александрию… её вылечили, а меня – нет, лицо… но мы жили… нормально жили, а потом… потом мама познакомилась с Рудом, они… они уже жениться хотели, но те гады, Дзефирелли, нашли нас и у…убили маму, а-а… а мы с Рудом завалили их, всех! – кулак Рено врезается в траву, горло разрывается от боли, он зло смотрит на Руфуса – что, получил, узнал?
- Взрыв Дзефирелли-плаза? – спрашивает Руфус после паузы.
- Да! – отвечает Рено, - А вы… ты откуда знаешь?.
- Я видел в новостях… я тогда был в Вутае послом, - Руфус говорит неторопливо, словно припоминая, - и… у меня была бессонница, я все ночи проводил в Сети… Новостные сайты – столичные, местные, любые – я хотел знать, что… что происходит. Взрыв Дзефирелли-плаза до сих пор относится к нераскрытым преступлениям, знаешь?
- Нет, - охрипшим голосом шепчет Рено, он странным образом успокоился, это не зажило, никогда не заживёт, но внутри словно распуталась колючая проволока, - да мне пофиг было, я тогда чуть коньки не откинул… И счас тоже пофиг!
- Ты был ранен?
Так тихо кругом, так сладко пахнет трава, едва слышно звенят пчёлы, солнце гладит, ласкает кожу, и то, что было, кажется далёким путанным сном.
- Нет. Так… болел… не помню. Чуть в Нибельхейм не загремел, меня лепила один хотел уже туда… на органы… а Руд не дал! – с оттенком гордости, - Руд – кремень-мужик!
- Знаю. А потом – Лавина?
- Ну да… Это в моём досье было?
- Да. Вас с Ван Рейне… рекомендовал агент Дрейк.
- Я помню, мужик со свёрнутым носом! А вы… ты же его знал?
- Близко. Он был моим Турком.
- Как Сароян и Уэйн?
- Да.
- Я… раскопал их файлы в архиве, - с вызовом.
- Не сомневаюсь... Почему тот… врач хотел отвезти тебя в Нибельхейм?
- А, не знаю! Вроде потому, что у меня чистая терранская кровь, - неуверенно, - Руд говорил, в Нибельхейме за чистокровных терран обещали деньги.
- Интересно! – Руфус срывает зелёный колосок, задумчиво проводит им по губам, - Я полагал, у Ходжо… другие приоритеты…
- В смысле… типа того, что он… сделал с Еленой? – угрюмо.
- Да. Она не первая… должна была вынашивать клон Сефирота.
- Сефирота?! Того самого, который слетел с катушек три года назад?
- Или кого-то, похожего на него. Видишь ли… Я подозреваю… всегда подозревал, что мой отец принимал участие в создании Сефирота… самым непосредственным образом.
Руфус говорит это небрежно, глядя в сторону, но стебелёк застыл у самых губ и чуть подрагивает.
- В смысле? Президент – его папаша?!
- До некоторой степени… как донор генетического материала.
- Блин, понятно… - шепчет потрясённый Рено, - А зачем ему… то есть… ну ты же его сын, законный!
Руфус откидывается на траву, руки раскинуты вольным широким жестом, но лицо застыло, сомкнутые веки подрагивают.
- Возможно… эээ… не в достаточной для него степени, - говорит он наконец, - я – сын своей матери, Рено. Всё началось ещё до того, как я родился. Старая история…
- Контрольный пакет акций? – говорит Рено со знанием дела, Руфус распахивает глаза, косится на него, Рено ёрзает на жёсткой траве, поясняет смущённо, - Ну… я в курсе… процентной раскладки.
- Да, - подтверждает Руфус нехотя, - Контрольный пакет и… другие причины…
Он снова закрывает глаза, будто спит, Рено смотрит прямо перед собой, на деловитую серо-золотистую пчелу, выписывающую круги и восьмёрки над соцветием тимьяна, солнце припекает плечи, роса высохла, и цветы пахнут так разнеживающее-сладко, что его почти клонит в сон, но вопросы и предположения крутятся в голове почище этой самой пчелы, это как паззлы – недостающие кусочки информации поворачиваются правильным образом, перемещаются, укладываются на свои места, он хмурится, что-то шепчет себе под нос… сильно вздрагивает, когда ему между лопаток ложится ладонь Руфуса, твёрдая, горячая, горячее нагретой солнцем кожи, ведёт по шее, ерошит волосы на затылке.
- Ре-но, - говорит вице-президент насмешливо, - прекрати думать… так громко. Всё, смена фаз. Отпуск.

…Форель ужасная – подгорела с одного бока и не пропеклась - с другого, плохо счищенная глина скрипит на зубах, но Рено глотает свою порцию почти не жуя, и ему кажется - он в жизни не ел ничего вкуснее.
- Класс! – он облизывает пальцы и с тоской смотрит на Руфуса, который ест не торопясь, дуя на горячие куски, - Мало только! – со вздохом.
Руфус посмеивается и молчит, а что говорить – Рено краснеет, когда вспоминает, как они лежали на тёплом белом камне над ручейной заводью, опустив руки в обжигающе-ледяную воду, Руфус объяснял ему, почему-то шёпотом – как ловить форель, а солнце грело так сильно, что кожа просто плавилась, и от голода, оттого, что они снова были совсем рядом, мутилось в голове, они успели выловить всего одну рыбину, скользкую, холодную, вёрткую, пахнущую тиной и водяной свежестью, а потом начали целоваться, Рено сам не понимал – как это получилось, но они целовались, пока губы не заболели, они чуть в ручей не свалились и распугали всю рыбу, а та, единственная пойманная, почти прыгнула обратно в воду, но Руфус успел её схватить и по-дикарски прикончил камнем, а потом они собирали шишки и мелкие ветки для костра, под ёлками на склонах, и Рено опять не уследил – каким образом Руфус разжёг огонь, они обмазывали рыбу белой глиной, едва выпотрошив, и скоро от костра пошёл такой вкусный дымок, что Рено чуть слюной не захлебнулся… У Руфуса на подбородке – полоска сажи, волосы всколочены, рубашка и брюки – в рыбьей чешуе и травяных пятнах, от этого губы Рено сами расплываются в улыбку - босс называется! Руфус ловит его взгляд, оглядывает себя и надменно заявляет:
- Это не смешно, Турк!
Рено просто заходится от смеха.
- Ты, между прочим, не лучше!
- А мне и не положено!
- Ручей недалеко, Рено, - предупреждающе.
Рено уже хочет было показать ему язык, но тут эхо доносит до них шорохи, постукивание, звук колокольчика, отрывистое блеяние, они оказываются на ногах почти одновременно, Руфус двумя ударами размётывает дотлевающий костёр, Рено ждёт его, напряжённо прислушиваясь, ему не хочется видеть никого из Соноры, вообще никого, Руфус, покончив с костром, молча протягивает ему руку, уводит за собой в узкую расщелину между двумя каменными стенами, здесь прохладно и тихо, их шаги шелестят по мелким камням, солнце и небо – узкая полоска далеко вверху, скалы окружают их хороводом, россыпь тропинок, клубок, лабиринт, Рено крутит головой – здесь нет ни травинки, только камнеломка рдеет кровавыми цветками в наглаженных временем разломах, наверно, они потерялись, заблудились, но Руфус идёт уверенно, и камни расступаются, открывая ровную площадку, диковинное нагромождение скал с чёрным провалом пещеры, полудённое солнце вновь обдаёт их лучами, но нежарко, неярко, рассеянный свет обволакивает плавные каменные выступы и впадины, камнеломка здесь растёт гуще, сплошным ковром, дикие маки покачивают жёлтыми головками на тонких, едва зеленеющих стебельках, но ветра же нет, тихо, как под водой, только кровь шумит в ушах, Руфус идёт к пещере, оглядывается, лицо у него странное, с напряжённой полуулыбкой, Рено подходит ближе, опасливо всматривается в правильное округлое отверстие, сумрак, глубина, но холодом не тянет, запах - как от нагретой минералки, которую мама заставляла его пить, когда болело горло, и тихое далёкое журчание, ещё один источник? Руфус поднимает его руку, молча, здесь лучше молчать – понимает Рено - и прикладывает к камню, пальцы ложатся в гладкие удобные впадинки, Рено моргает, приглядываясь, и едва не вскрикивает от удивления – его рука – линия в линию - лежит в глубоком правильном отпечатке, как будто ребёнок, играя, приложил ладонь к пластилину, Рено хмурится, широко ведёт другой рукой по гранитной скале – та словно оплавлена, гладкие, мягкие выступы, наплывы, пещера окружена ими, как зеркало – рамкой, словно гранит был мягким, текучим, и расступался, и плавился, когда тот… тот человек? – приложил к нему ладонь и открыл скалу, Рено оглядывается, ошеломлённо улыбаясь, это не сказка, это реальность, чудо, магия, «Сетра?» спрашивает он одними губами, и Руфус кивает, подталкивает его вперёд, в сумрак, Рено делает шаг, другой, и проваливается ещё глубже в чудо - на самом деле пещера светлая, узкие колонки солнечных лучей падают из щелей в своде, высекая разноцветные радуги на сколах камня, рождая глубокие бархатные тени, журчание воды, помноженное на эхо – непрестанным тихим звоном в воздухе, Рено идёт, не глядя под ноги, спотыкаясь, и отчаянно вертит головой, он бы упал, если бы Руфус не держал его крепко повыше локтя, камень над головой расступается, расходится вверх широким куполом – они на берегу громадного каменного бассейна, эхо тоже взлетело и журчит высоко-высоко под сводами, вода сбегает с дальней стены тёмным веером, столбики солнечного света копьями пронизывают бассейн до самого дна, лёгкая дымка плавает в воздухе. Рено оглядывается, выдыхает в восторге, и эхо подхватывает, передразнивает его вдох, Руфус улыбается:

- Это лучше ручья?
- Да! – шепчет Рено, но от эха не скроешься, оно повторяет его «да» на разные лады, пока последний звук не растворяется среди камней и солнечных пятен. Шорох, Рено оглядывается, и чуть не подпрыгивает – Руфус уже скинул рубашку на камни, секунда, и он стоит без одежды, а потом эхо оглушительно всплёскивает, взметнувшись, разбивая тёмную гладь воды и столбики света, бассейн волнуется, плещет волнами к самым ногам Рено, потом успокаивается… и снова – взрыв, серебряный столб вырастает из воды, разбрасывая громкое эхо, Руфус выныривает в середине бассейна, отфыркивается, смеётся, манит Рено:
- Давай, ну! – блестящие ручейки скатываются по русым волосам и гладкой коже, солнечное пятно лежит на плече золотым клеймом.
- А можно? – спрашивает Рено ломким шёпотом.
- Можно! Это просто тёплая минералка, - подмигивает Руфус, но Рено знает – не просто, и качает головой.
Лицо Руфуса становится серьёзным:
- Послушай. А если тот Сетра, который открыл скалу… всего лишь хотел искупаться? И решил проблему по-своему. Иди сюда, не бойся!
- Я не боюсь! – только пусть он отвернётся, не смотрит, не… Руфус снова ныряет, Рено видно, как его вытянувшееся тело скользит между солнечных пятен к дальнему краю бассейна, под журчащий водопад, и тогда он, решившись, сдирает с себя пропахшие травой и дымом шмотки, он старается входить в воду тихо, но эхо предательски шелестит и хихикает вокруг него, тогда он плюхается в воду со всего размаха, она тёплая и чуть пощипывает, гладит, успокаивает обожжённые солнцем горящие плечи, от внезапного удовольствия у Рено вырывается полустон-полувздох, он расслабляется, покачиваясь в плотной парной глубине, она словно живёт собственной жизнью, бурлит, пульсирует сотней мелких ключей и течений, каменное дно под ногами не скользкое - шероховатое, основательное, острые камешки покалывают подошвы, Рено гладит мелкие волны, широко разводя руки, пробует воду языком – она чуть солёная и щиплет язык.
- Нравится? – Руфус подплыл ближе, вода лижет его плечи, солнечный столбик падает прямо на нос, и Руфус морщится, щурит глаза в мокрых слипшихся ресницах.
- Ага! – выдыхает Рено, - Тебе Анра показал… это место?
- Да и нет. Только рассказал, а дорогу искал я сам. Все про эту пещеру знают, но не всякий находит. Шаманские штучки! – Руфус пожимает перламутровыми плечами в сияющих каплях, набирает полные пригоршни воды, прямо из солнечного кружка… и выплёскивает в лицо Рено, притапливает, нажав на макушку, Рено орёт возмущённо и булькает, захлёбываясь солоноватой водой, выныривает, отфыркивается, так не честно, ну подожди у меня! - он хищно растопыривает пальцы, поворачивается, а Руфус кружит вокруг, как диковинная бледная рыба, бросок - всем телом на него, они погружаются в плотную бурлящую воду, на дне – золото и темнота вперемежку, они барахтаются, пока воздуха хватает, и вырываются, разбивают зеркальную поверхность, эхо гремит и смеётся под каменными сводами пещеры, а потом умолкает, тяжёлое неровное дыхание, как они снова успели стать так близко, и не отойти, не разнять рук, солнечное копье бьёт прямо в глаза Рено, а Руфус – в тени, серебристые блики на скулах и волосах, скользкий, гладкий, сплетённый с ним в одно целое, они по пояс в воде, а ниже, ниже, в прохладных струях – они соприкасаются, прижимаются горячими, твердеющими членами, Руфус со стоном прикрывает глаза и целует Рено, проникает в него языком, пьёт, как пчела цветок, но пчёлы там, за каменными стенами, а здесь солнечные пятна, эхо дыхания, плеск и блики, и ноет, наливается тяжесть в паху, Руфус приподнимает Рено в воде, гладит, сжимает, Рено всхлипывает, опираясь на его плечи, прогибаясь в пояснице, так… сладко, так… он ёрзает, трётся о пальцы Руфуса, ноги сами расходятся, невесомые в плотной воде, обнимают бёдра Руфуса, и Руфус перехватывает его поудобнее, трогает, нажимает между ягодиц, там где бьётся, пульсирует кровь, «Хочешь?» - шепчет эхо со всех сторон, да, да, да, - выстанывает Рено мучительно, и вода раскрывает его, входит больно и горячо, Рено сжимается в комок на гладком скользком теле Руфуса, зажмуривает глаза, губы впиваются в прохладную солоноватую кожу на виске, вскрик, дрожь, Руфуса шатает, но его пальцы и вода не останавливаются, гладят и нажимают изнутри, так, что там у Рено всё скручивает в огненную судорогу, он откидывает голову и вскрикивает, двигается бесстыдно, стискивая Руфуса до дрожи в руках, до красных кругов перед глазами, эхо вторит ему, оглушительно и жарко, вода отступает, вода скользит вниз, и Рено скользит вниз, цепляясь, оглаживая ладонями влажную кожу Руфуса, ослабевшие ноги подкашиваются, он бы упал, если бы не Руфус, если бы не каменная стена, совсем близко, как они успели добраться до неё, здесь темно, ни одного солнечного копья, только они и эхо тяжёлого дыхания Руфуса, его руки скользят по пояснице, животу Рено, ниже, глубже, гладят, упрашивают, член тяжело подрагивает у бедра, и Рено сдаётся, соглашается, поворачивается со стоном, опираясь ладонями, локтями о мокрый шероховатый камень, Руфус обнимает его сзади, охватывает рукой грудь, губы шепчут на ухо совсем близко, сбивчиво, горячо, и эхо замолчало, не в силах повторить эти слова, просьбы, они как ласка, жёсткая и нежная, они входят в Рено так же, как Руфус входит в его тело – тесно, больно, жжётся, хорошо, член оживает, вздрагивает, и Рено откидывается назад, стиснув зубы, помогая Руфусу дойти до конца, тот стонет, как будто больно – ему, и начинает двигаться, всё быстрее и жёстче, Рено всхлипывает, прижимается лбом к камню, в голове – ни единой мысли, слёзы текут из глаз, тяжёлое биение крови – его, Руфуса – всё сильнее, невыносимее, там, где они срослись, стали единой плотью, ладонь Руфуса кружит по его груди, животу, сжимает член, Рено орёт и закидывает голову назад, несколько неловких тянущих движений, а потом Руфус находит ритм, от которого вода вскипает, а перед глазами вспыхивает белое, Рено забывает, как дышать, тело становится лёгче воздуха, горячее, жаркое ударяет его изнутри, Руфус сдавленно стонет, обнимает его так, что кости трещат, ноги у Рено подкашиваются, ладони ползут вниз по камню, они плюхаются на колени в мелкую воду, он упал бы ничком, если бы Руфус его не держал, он пустой и лёгкий, как воздушный шарик, голова кружится, всё внутри дрожит, пальцы Руфуса вслепую гладят его лицо, очерчивают губы, подбородок, подрагивая, спускаются по шее, замирают на животе, крепко, успокаивающе, лучше любых слов, и дыхание выравнивается, проясняется в глазах, и уже можно обернуться в кольце обнимающих рук, и посмотреть ему в глаза, тёмные на бледном лице.
- Рено, - шепчет Руфус и целует его в уголок рта.
«Рено» - вторит эхо.

- Эта вода – целебная, - Руфус покачивается в мелких волнах, положив голову на край бассейна, - видел шрам Веруто? Анра принёс его сюда на своих плечах, а обратно Веруто вышел сам. Воды жизни!
- Круто! – отзывается Рено, ему бы заползти в эти воды поглубже - задница горит, но шевелиться лень, мысли путаются в голове, тело, тёплое и чужое, вяло колышется в воде, и уже совсем не стыдно лежать рядом голыми, и о чём-то он хотел спросить, давно…
- Ты бы хотел здесь жить? - язык едва ворочается во рту.
- Ну, зимой здесь всё замерзает… – тянет Руфус и смеётся, эхо раскатывает смех по углам, Рено тоже смеётся, не может не смеяться:
- П-прекрати! – с трудом говорит он, - В смысле, вообще в горах?
Молчание, тихий плеск, спокойное дыхание, их дыхание…
- Нет, - отвечает Руфус наконец, - нет, не хотел бы… Этого мне уже мало, Рено, понимаешь?
Эхо взмывает к сводам, как птица, тихие слова Руфуса исполнены такой силы и напора, что, кажется, пробьют камень насквозь, Рено вздрагивает, а Руфус продолжает:
- Ты же видишь, как они живут? – Рено кивает, едва не соскользнув под воду, - их кровь слишком чистая и старая, они спят и видят сны, Рено, и перебиваются кое-как со своими чёртовыми овцами, на чёртовых клочках земли, которые именуют полями! – с горечью, - Это голодная сказка, Рено, легенда - всё, что ты видишь, всё, чем они живут, и менять они ничего не хотят!..
- Ну, они же сами выбрали… - это кажется очевидным, горцы живут так, как живут, - а кто не хочет – идёт вниз, в города… И они же сажают… гибриды всякие… и пользуются микромодификатами!.. - говорит Рено нерешительно, и Руфус, помолчав, успокоившись, остро взглядывает на него:
- Откуда ты знаешь о микромодификатах?
- Так… прочитал в сети одну статью, - пожимает плечами Рено, - не помню автора… о микробах, перерабатывающих негодные почвы… Прикольно, я думал, их только-только испытывать начали!
- Автор – профессор Эм, - медленно говорит Руфус, - И – да, микромодификаты тестируются… здесь.

- Здесь? – у Рено от удивления срывается голос, и эхо взвизгивает под сводом, - То есть… здесь, в Соноре?
- Да, и ещё в трёх пуэбло. Совместный проект, - говорит Руфус.
- Чей совместный?
- Мой и профессора Эма, - поясняет Руфус, - в Объединённом Университете он был моим… научным руководителем.
- Но ты же изучал экономику управления, это все знают, в твоей биографии написано!
- Я соврал отцу, - фыркает Руфус, - Экономика была факультативом, а диплом у меня по прикладной генетике, Турк!
- Блин, Дарк Нэйшн! – Рено стонет и стукается затылком о камень, - Ты же мне говорил, с самого начала!
- Профессор Эм называл Дарк Нэйшн банальным привлекательным гибридом с сомнительными характеристиками.
- Много он понимает, твой профессор, - ворчит Рено, - она классная!
- Эээ… Рад, что она тебе нравится. У меня на неё федеральный патент.
- И как?
- Весьма доходно!
- И на микромодификаты тоже?
- На шесть из пятидесяти трёх штаммов… видишь ли, в большей степени меня интересовали почвы Гейи, - извиняющимся тоном произносит Руфус, в пещере стемнело, и Рено не видит его лица, но чувствует улыбку в голосе.
- Круто! – повторяет он, - А… Ходжо в курсе? Он ведь тоже генетик.
- Ходжо… - улыбка испаряется, эхо ползёт по углам змеиным шёпотом, и Рено ёжится, - Ходжо, Рено, не интересуют такие мелочи!.. – и, помолчав, - Чёрт, о чём я думаю? Вылезай из воды, Турк! Солнце скоро сядет!
Руфус переворачивается, подтягивается на руках, выбрасывая тело из воды на камни, поднимается, Рено неловко вылезает следом и мгновенно покрывается мурашками. Руфус бросает ему шёлковый комок:
- Без пуговиц – твоя. Быстро вытирайся!
Рено задумчиво размазывает воду по рукам и животу, переваривая информацию, пока Руфус, уже одетый, не берётся за него сам, Рено вяло отбивается - ещё чего! - но вскоре обнаруживает себя засунутым в брюки и туфли, с мокрой рубашкой на плечах, он ещё успевает оглянуться на каменный бассейн, но световоды погасли, вода, поблёскивая редкими серебристыми бликами, почти не видна в темноте, эхо смолкло, и Руфус окликает его впереди, Рено спешит к нему, вырывается из тёплой влажной дымки, снаружи небо атласно-синее, солнце уже зашло за кромку гор, поблёскивают первые звёзды, и пещера с отпечатком ладони на камне уже ничем не отличается от других скал – тёмных, дышащих пылью и - слабо, ускользающее – дневным теплом…
- Пойдём, Рено, - зовёт его Руфус из темноты, - путь неблизкий.

Последнюю милю до Соноры Рено помнил смутно, он брёл, цепляясь за Руфуса, спотыкаясь о камни, оскальзываясь, его знобило, голова кружилась и горела, пустой желудок ныл, болели ноги, болело всё тело, чёртова целебная вода помогает, пока сидишь в ней по горло, но стоит выйти на сушу – и привет, чувствуешь себя как дохлая рыба, у него даже не было сил обрадоваться, когда впереди показались огни Соноры и дом Анры - чуть в стороне от прочих, свет пробивался сквозь резные ставни, овцы в загоне молчали, они умели спать стоя, Рено знал, он и сам бы сейчас на прямо ходу отрубился…
Дверь настежь.
- Где ты был? Где вы были целый день?
- Анра…
Рено с усилием открывает глаза, лицо Анры – сердитое и несчастное, но что случи….
- Ты всё-таки сделал это, Руфус Шинра!
- Анра, послушай…
- Как ты мог, эта ночь священна, а ты использовал её, чтобы лечь с мальчи…
- Анра! – предостерегающе.
- Похотливый ублюдок!
- Эй! – хрипит Рено, голос Анры, громкий, сердитый, невыносимо режет уши, - эй, послушайте!..
- Ты обещал мне!
- Я ничего тебе не обещал! – Руфус зол, его рука сжимает ладонь Рено так, что больно.
- Эй! – орёт Рено и, качнувшись, шагает навстречу Анре, - Эй, нечего наезжать на него, вам-то какое дело!
- Ты заморочил ему голову, ты… - Анра замолкает, тяжело дыша, он словно не слышит, он ругает только Руфуса, и Рено стискивает зубы от унижения, его что, блин, за ребёнка тут держат?
- Никто мне не морочил! – рычит он и закашливается, Анра бросается вперёд и хватает его за плечи, отчаянно, с жалостью:
- Ты не понимаешь ничего, ты ещё слишком молод и г…
- Что? – взвывает Рено, вырываясь, он задыхается, его трясёт от озноба и возмущения, - Это вы не понимаете, какого чёрта вы вообще… вообще лезете… да это я сам… я… - кашель бьёт его, дурнота и слабость накатывают волнами, стены, завешанные шкурами, каменный потолок делают кувырок перед глазами, и Рено падает, падает, падает…
… - Видишь – до чего ты его довёл, будь проклята твоя похоть! – голова лежит на твёрдом, тёплом, неудобном, но зато его гладят по лбу и щекам.
- Анра, замолчи, ради бога! Рено!.. – это Руфус, его голос, пальцы, и Рено открывает глаза. Потолок на месте, руки и ноги тоже, перевёрнутое лицо Руфуса над ним – сердитое и бледное, Рено пытается улыбнуться и хрипит:
- Я ок…
- Конечно же! – отвечает Руфус, пресекая вялые попытки Рено встать, - Спокойно, Турк!
- Мальчик! – это Анра, брови заломлены тревожно, и у Рено ноют зубы от бессильной злости, он зажмуривает глаза, чтобы не зареветь, чтобы не видеть больше этого… козочку эту, блин, горную, его на нервный смех пробивает, стоит только вспомнить – как Анра выплясывал нагишом, что они всей деревней вытворяли, напоказ, все до единого, и не разбирал никто – мальчик там или девочка, но это можно, блин, это, блин, таинство, а стоило только ему… им с Руфусом… им…
- Анра! – низкий спокойный голос Веруто, - Парни голодные, сутки в горах… - Рено поворачивает голову, едва не падая с колен Руфуса – Веруто сидит у очага, большой, неподвижный, как каменная статуя, с короткой трубкой в широкой ладони, лицо – причудливая игра тёплых бликов и теней, но глаза сужены насмешливо, и губы улыбаются, - Накорми их сначала, а потом… воспитывай!..
Невозможно одновременно сердиться на человека и наворачивать за обе щёки рагу, которое он приготовил. После первой порции Рено отпустило, хотя он ещё поглядывал на Анру исподлобья, протягивая за добавкой глиняную миску, но тепло очага, обжигающе-горячее вкусное мясо и свежий ячменный хлеб прогнали и злость, и озноб, и слабость, Рено сидел на лавке, покрытой овечьей шкурой, сытый, согревшийся, глаза закрывались от усталости, сожжённые солнцем плечи ещё горели немного, и ноги ныли, и Анра их вычитывал, но уже... по делу уже, нормально, а не… не лицемерил, короче!
- Ночь их нет, день нет, одни, в горах, голодные, в одёжках своих городских, а весна, а оползни, промоины, да-да, и не смотри на меня так, Руфус – это ты виноват, ты… старше, опыт… это ты должен был думать! Дарк Нэйшн и то умнее вас – она пришла ещё днём, когда Одноглазый Вейр резал овцу! Умница! – кусок хлеба с подливой летит к очагу, и Дарк Нэйшн ловит его, клацнув челюстями, глотает, говорит льстиво:
- Урррг!
- Подлиза! – шепчет ей Рено сонно, веки тяжёлые-тяжёлые, огонь в очаге потрескивает, тени и оранжевый свет путаются в овечьих шкурах по стенам, дым от трубки Веруто плавает под потолком, во рту – горьковатый привкус отвара, который Анра заставил его выпить, Дарк Нэйшн у очага выкусывает что-то на лапе, Руфус устало молчит, но они сидят рядом, и Рено чувствует… он его просто чувствует всё время, он выдыхает, долго, прерывисто, как будто вместе с воздухом из него выходит всё напряжение, вся ошеломительная новизна и громадность прожитого дня, а в следующее мгновение он уже спит, привалившись к плечу Руфуса, приоткрыв рот, как ребёнок.
- Отнеси-ка его в койку, - говорит Веруто тихо, пыхнув трубкой, - совсем умаялся пацан.
…И сами они скоро укладываются – ночи на исходе весны коротки, едва успеешь избыть дневную усталость.
- Ты куда? – шёпотом окликает Руфуса Анра, увидев, как тот берётся за полосатую занавеску. Руфус вполоборота остро оглядывается, во взгляде – злой вызов пополам с виной, подбородок упрямо выдвинут.
- Лягу с ним, - спокойно.
- Руфус! Не торопись так!..
Полосатая занавеска задёргивается за Руфусом, Анра больше не ничего не говорит, только вздыхает.

…Этому сну Рено противится изо всех сил, он не хочет его, не хочет, он упирается, как будто ему ядовитое пойло вливают в рот, заломив руки, но только напрасно, сон входит в него, врывается вместе с дыханием, воздух кондиционирован и пахнет изысканным увлажнителем, шумит фонтанчик в резной мраморной чаше, окна завешаны тяжёлыми бархатными портьерами цвета свернувшейся крови, в простенках – парадные портреты, светловолосые мужчины и женщины на них застыли в напряжённых позах, мундиры и открытые платья, драгоценности, свитки с девизами, лак потрескался, краски потускнели, неухоженные старые картины, нелепые в этой помпезной комнате нувориша с новенькими пёстрыми коврами, декоративным оружием на стенах и нарочито-скромной пластиковой мебелью, в демократию играем, отец? Юноша, очень похожий на нарисованных людей – прямые русые волосы, правильное лицо с широким лбом и узким подбородком, одет дорого и небрежно – говорил почти час, собственные доводы, подкреплённые сводками, статьями, диаграммами, статистическими выкладками, фотографиями, ему самому кажутся неоспоримыми, он предусмотрел все возражения и контрдоводы, он должен, должен переубедить их!
- …Восстановление эррозированных почв и рекультивация окупят себя через пять лет, отец, вот примерный погодовой план, пока будут работать уже имеющиеся микромодификаты, я… с помощью уважаемого доктора Ходжо, разумеется, - чопорный кивок-поклон в сторону Ходжо, корректность – прежде всего, - разработаю следующие, для других регионов, финансирование проекта минимальное, моих средств и десятой доли… маминого траста будет вполне достаточно, основной бюджет Корпорации я не затрону, кроме того, политическая выгода от появления новых рабочих мест и плодородных земель в беднейших областях очевидна… Корпорация Шинра возрождает Гейю – отличный ход, тебе не кажется? – он улыбается, улыбка задумана как непринуждённая, но выходит кривой, он дрожит от усталости и возбуждения, его душит кашель, он выложился и начинает уже по второму кругу, основные тезисы, но чёртовы стариканы молчат, Артур Шинра хмурится и в нетерпении постукивает ногой по полу, Ходжо небрежно, почти не глядя, ворошит распечатки статей по экогенетике и фотографии образцов, которые Руфус Шинра принёс специально, чтобы заинтересовать его. Руфус замолкает, повисает невыносимо-долгая пауза.
- Ну, что скажешь, Ходжо? – спрашивает Артур, и доктор Ходжо сладко улыбается.
- Ах, молодость… юный энтузиазм! – тянет он, - Мечты, планы, желание одним махом изменить весь мир!..
- Не одним махом, - упрямо повторяет Руфус, - проект долгосрочный, но…
- Не перебивай! – рявкает Артур, и Руфусу краска бросается в лицо.
- Артур, Артур, зачем так сурово! Мальчик старался! – примирительно говорит Ходжо, - Мальчик просто слишком долго отсутствовал, и плохо представляет, как далеко шагнула генетика на его родной планете! Микробы, простейшие… агрокультуры! – он снисходительно, с лёгким пренебрежением усмехается, - Пусть с ними возятся в отсталой Федерации. Здесь, на Гейе, мы закладываем фундамент будущего, мы меняем людей! – он важно поднимает палец, подчёркивая последнее слово, и Руфуса охватывает судорога острейшей ненависти и бессилия. Не вышло.
- Искусственная стимуляция жизнедеятельности – не изменения! – медленно, стараясь смирить гнев, говорит он, - Что же касается прочих ваших… генетических изысканий, то вам не удалось вывести ни одной самоподдерживающейся линии, я отслеживал результаты. Ваши мутанты стерильны, обладают случайным набором характеристик и непригодны для массового промышленного использования!
Сладкая улыбочка сползает с лица Ходжо, в небольших чёрных глазах за стёклами очков вспыхивает злость.
- Мальчишка! Что ты понимаешь! Я нахожусь на грани величайшего…
- Увольте, Ходжо! – Руфус поднимает руку и смеётся, но звуки, вырывающиеся из его рта, мало похожи на смех, - Старые отговорки! Сколько лет вы тратите деньги Корпорации, мои деньги, а где…
Артур Шинра подскакивает к нему и даёт увесистую пощёчину, Руфуса качает, когда он выпрямляется, одна его щека горит огнём, а другая – белее простыни, голубые глаза выцвели от бешенства.
- Щенок! – хрипит ему в лицо Артур Шинра, - Убирайся в свой Арджит, и чтобы месяц мне на глаза не попадался! Его деньги! Много воли взял! Его деньги!
- Деньги моей матери и контрольный пакет акций, - говорит Руфус раздельно, и его губа вздёргивается, как у разъярённого пса. Артур Шинра багровеет и замахивается на сына, но Ходжо повисает у него на плечах, что-то шепчет на ухо, и президент перестаёт вырываться, разжимает кулаки.
- Пошёл прочь! – бросает он.
Руфус смотрит на стариков, выпрямившись, белый от гнева, даже губы белые, только на щеке – красное пятно.
- Вы недоучка, Ходжо! – бросает он презрительно, - Чего вы надеетесь добиться своими… дикими опытами?
Он выходит из приёмной, не удостаивая отца даже словом. Когда за ним захлопывается дверь, старики переглядываются, и доктор Ходжо нехорошо улыбается.

Рено просыпается, захлебнувшись воздухом, он мокрый от пота и страха, хватит, хватит, чёрт побери, я не хочу больше снов, пошла ты знаешь куда! – скулит он про себя, барахтаясь во влажной пахучей овчине, натыкается на тёплое тело под пледом и задерживает дыхание, сердце сжимается, Руфус, только бы он не проснулся, потому что Рено просто не сможет взглянуть ему в глаза, после того, что приснил, а вдруг – он замирает – а вдруг сон одинаковый? У них у обоих? Темно - хоть глаз выколи, и под прикрытием этой темноты Рено осторожно подползает ближе и кладёт руку Руфусу на грудь, под ладонью медленно, спокойно бьётся сердце, ужас отпускает – нет, он просто спит, и Рено прижимается щекой к заветренному плечу Руфуса, там где сполз плед. Слышишь, не показывай мне больше таких снов, - думает Рено устало, - хватит, а? Он же меня убьёт, если узнает… он же гордый, блин! Я! Не хочу! Снов! - медленно, раздельно, чтобы Гейя эта чёртова поняла. Что мне надо – я сам спрошу!
***
На ощупь, зевая во весь рот, разыскать туфли в мохнатом руне, полосатая занавеска колюче мазнёт по носу, спотыкаясь, добрести до двери, и распахнуть её – в утро, розовое и холодное, как земляничное мороженное, Рено даже не проснулся, ещё чего, глаза зажмурены, и под веками только тонкая полоска света, рукой по камню, за угол, скрипучая дверца… Ооооохххх… Блин, ну до чего неудобно, когда сортир на улице, чёртов пуэбло!.. Ещё один зевок, так, что за ушами трещит, и холодный воздух щекочет горло, по коже бегут мурашки, ну ничего, сейчас он вернётся и доспит, главное – не открывать глаза, вслепую он тащится обратно, утыкается в твёрдое, тёплое, такое знакомое.
- Рено. Проснись, ну! – смешок.
- Неее… - ноет Рено.
Его тормошат, встряхивают за плечи, он болтается в руках Руфуса, как тряпичная кукла, глаза закрыты, но губы уже расползлись в улыбку, вчерашний день просыпается в нём медленными толчками крови, воспоминаниями, от которых становится жарко даже в холодном утреннем воздухе, полусознательно он тянется вперёд, и Руфус перехватывает его, целует так крепко, что когда они отрываются друг от друга, Рено ошеломлённо стонет:
- Уууууу…
- Проснулся? – спрашивает Руфус, его волосы влажные, щёки порозовели от холода, голубые глаза совсем прозрачные в утреннем свете, Рено смотрит в них и кивает, не понимая вопроса.
- …Эээ… Непохоже! – констатирует Руфус, - ладно, я знаю чудесное горское средство, - он тащит Рено за собой, и тот слишком поздно соображает – куда, ледяная вода, прямо из-под колодезного ворота, выплёскивается в лицо, Рено задыхается и орёт возмущённо, а Руфус смеётся, сон как рукой сняло, протирая глаза, Рено наклоняется над ведром, воды там предостаточно, с торжествующим мстительным воплем он выплёскивает её на Руфуса, теперь – его очередь смеяться, и он хохочет во всё горло, Руфус мокрый с головы до ног, лицо ошеломлённое, с волос и подбородка ручьём течёт, как вчера, когда они… Шёлковая рубашка Руфуса – как стекло. Смех захлёбывается, обрывается сам по себе, Рено смотрит на него, приоткрыв рот, и внезапно задыхается, поспешно отводит глаза… Распахивается дверь дома, на пороге – Анра, заспанный и немного сердитый.
- Руфус!
- Да? – Руфус оглядывается, его рука лежит на плече Рено, тяжёлая, тёплая.
- Еда на столе, - укоризненно, - Ты ещё помнишь - Тиар Пол-Овцы просил тебя посмотреть крайнее восточное поле?

…- А что тут смотреть? – спрашивает Рено, оглядываясь, - Поле как поле!
Каменная терраса, пригревшаяся на боку горы, поросла травой, три овцы поднимают головы, смотрят на людей равнодушно и кротко, потом опускают морды в зелень, звякнув колокольчиком, одним на троих.
- Четыре года назад здесь были только камни, - поясняет Руфус, он наклонился, ощупывает что-то у себя под ногами, растирает в пальцах чёрный жирный ком земли, принюхивается, пробует на вкус кончиком языка, лицо сосредоточенное и серьёзное, - Я обработал их поверхность штаммом ДжиЭкс17\9 в смеси с инициальным кислотно-питательным коллоидом… потом достаточно было естественных осадков, твёрдые составляющие силикатов растворились и прореагировали с минеральной взвесью дождевой воды… плюс немного… эээ… овечьего дерьма… внести семена… и через два года здесь уже росла первая трава.
- То есть, у тебя всё получилось? – нетерпеливо спрашивает Рено.
- Да, - отвечает Руфус немного удивлённо, - почему бы и нет?
- Круто! – Рено приглядывается, травка так себе – малорослая и не шибко густая, но овцы жрут её как миленькие, за обе щёки. Рено очень хочется притащить сюда обоих старых ублюдков из своего сна и спросить – что, съели, козлы? Это вам не химера облупленная и не тупые прыгучие солджеры! Он вас сделал обоих, поняли?

- А что тебе ещё надо здесь доделать? – спрашивает Рено с любопытством.
- Ничего, - Руфус усмехается, взглядывает остро, - Анра просто не хочет, чтобы мы попадались ему на глаза.
- Это не его дело! – мгновенно ощетинившись, ворчит Рено, щёки вспыхивают, он отворачивается и упорно таращится на овец, а овцы таращатся на него. Дуры. Руфус подходит сзади, шелестя травой, тянет его за хвостик на затылке, Рено мотает головой строптиво, Руфус обнимает его, прижимает к себе, от его ладоней пахнет землёй, Рено со вздохом откидывается назад, к нему, замирает, сердце бьётся тяжело и часто, он знал, чем всё кончится, знал и хотел, всё становится так… так просто, когда они только вдвоём!
- Чего он меня за малолетку держит? - говорит он дрожащим от обиды и желания голосом, - Почему он думает, что нам нельзя… ну… - слова заканчиваются, и Рено только сопит сердито, губы Руфуса осторожно трогают его шею, висок, щекочут ухо, солнце жарко гладит лицо.
- Скорее, он считает, что я для тебя… слишком стар, - говорит Руфус глухо.
- Это одно и то же! – медленный жар разгорается в крови, тяжелеют ноги, думать становится невозможно, Рено тянет к земле, в нагретую солнцем новорожденную траву, роса ещё поблёскивает кое-где, но это неважно, как только они… Он поворачивается с силой, смотрит прямо в глаза Руфусу:
- Ты тоже… так думаешь? – голос срывается от напряжения.
- Мне всё равно, сколько тебе лет, Рено, - Руфус целует его коротко и зло, отпускает, пальцы сжимаются в рыжих волосах, не особо ласково, - плевать, Понятно?
- Ага! – говорит Рено и вдруг усмехается, - И мне! - губы саднят, ерунда, он тянется к Руфусу сам, обнимает обеими руками, вжимается в него, это правильно, это не может быть неправильным, если так хорошо, тяжело дыша, захлёбываясь воздухом между поцелуями, они трогают и раздевают друг друга, голова идёт кругом, трава и мелкие недопеределанные камни оказываются под спиной, а Руфус – сверху, Рено всхлипывает, солнце бьёт ему в глаза, вспыхивает огнём во всем теле, он задирает рубашку Руфуса, добирается до кожи, выглаживает ладонями отвердевшие мускулы, встопорщенные лопатки, Руфус стонет и впивается ему в шею, напряжённый, как струна, пойманный его руками, кровь шумит в ушах, рокот всё громче, и вдруг холодная чёрная тень накрывает их, отгораживает от неба и солнца, Рено распахивает глаза, чёрное металлическое брюхо повисает над ними, острые стальные лопасти режут розовое утро, как ножи, трава, вздыбленная искусственным ветром, больно хлещет кожу, овцы блеют истошно, брякает колокольчик, и Рено чувствует, как каменеет, покрывается мурашками тело Руфуса под его ладонями, как утекают, ускользают из него жизнь, тепло и напор, он прижимает его к себе изо всех сил, ублюдки, суки, гады, ненавижу – орёт он, надсаживаясь, перекрикивая затихающий рёв вертолёта.
- Они за нами? – спрашивает он непослушными губами, откричавшись, едва не плача от злости и разочарования. Утро отравлено, убито.
- Да, - тихо говорит Руфус, - они… они знают, где меня искать… Пойдём-ка, быстро! – встрепенувшись, он откатывается в сторону, выпускает Рено, - Не хочу, чтобы они шныряли по Соноре.
Рено лежит на спине, под зажмуренными веками горячо и сухо, руки пустые, острые мелкие камни, смоченные росой, кажется, протыкают кожу насквозь, член дергает. Он не знает, сколько лежит так, переваривая злость и возбуждение, потом, опомнившись, садится рывком – Руфус ждёт! Он смотрит на Руфуса, смаргивает, в сердце словно игла втыкается – Руфус уходит от него, уходит, ни шагу не сделав, отступает, удаляется, привычная вице-президентская маска наползает, накрывает лицо, и только глаза не даются, снова взгляд – как у зверя из клетки, загнанный, злой, несмирившийся.
- Быстро, Турк! – повторяет вице-президент Шинра.
Отпуск закончился. Смена фаз.

…Это словно дурной сон, один из снов, площадь пуэбло пустынна, люди попрятались в домах, не блеют овцы, не смеются дети, чёрный вертолёт застыл на площади, его тень расползается по пыльному белому камню, как кровавая лужа, три солджера стоят у открытой двери кабины, смеются, переговариваются, оглядывают свысока молчащие дома, один курит, сплёвывая на землю. Анра ждёт у порога, всю дорогу сюда Рено думал – как сможет посмотреть ему в глаза, а теперь смотрит, и ничего, там ни капли укора, только любовь и тревога, внутри все натягивается, как струна, Анра улыбается ему дрожащей, немужской улыбкой - и у Рено сжимается сердце, струна лопается, он понимает, что не хочет, не хочет уезжать, он панически оглядывается на Руфуса, тот отводит глаза и говорит:
- Иди собирайся, - он что, смеётся, чего тут собирать, но Рено послушно, на ватных ногах идёт за полосатую занавеску, снимает со стены свой пиджак, одежда словно чужая, в карманах бренчит мелочь, что-то жесткое, он машинально щупает рукой – кредитная карточка, флэшки какие-то, микродиски, металлический мусор, Мидгар надвигается на него, как цунами, он окидывает взглядом в последний раз пушистые овечьи шкуры, аккуратно сложенную стопку пледов, набирает воздуха, как перед прыжком в воду, поворачивается и отбрасывает полосатую занавеску за спину. Руфус стоит посреди комнаты в объятиях Анры, напряжённый, одеревеневший, Анра гладит его по волосам, что-то шепчет на ухо, отпускает, касается пальцами лба… поворачивается к Рено, слёзы ползут по овальным смуглым щекам, Рено пятится в панике, но узорчатые рукава накидки уже взлетают, обхватывают его плечи, и вот совсем близко - дрожащее, всхлипывающее тепло, запах очажного дыма, трав, овец, Рено рук поднять не смеет, в горле ком, на шее, там где плачет Анра – мокро и горячо, шепот, едва слышный, отчаянный:
- Береги его, мальчик, будь с ним, не позволяй…
- Анра, хватит! – говорит Руфус в голосе – досады и тоски поровну, - Рено! Пойдём!
Анра отодвигается, закрывает лицо ладонями, волосами.
- Попрощайся за нас с Веруто, - просит Руфус уже мягче. Анра кивает и отступает в тень.
И всё, и ничего уже не остаётся, только выйти на площадь, вертолёт Корпорации покрыл её всю жирной кляксой, солнце сияет в его лоснистых чёрных боках, и Рено впервые в жизни кажется, что эта стремительная, совершенная летающая машина уродлива. Руфус Шинра рядом с ним глубоко вздыхает и расправляет плечи. Он готов. Рено придвигается ближе, его рука неловко касается безвольно опущенной руки Руфуса, и ладони находят друг друга, сжимаются. Рено угрюмо смотрит на вертолёт. Они готовы!

В пассажирском отсеке – взвод солджеров, теснота, запах пота и нагретого металла, невнятные разговоры, мгновенно вспыхивающие перебранки, ругань, сержанту то и дело приходится наводить порядок тычками и кулаками – кто-то закурил – а не положено, двое в чёрной форме сцепились на ножах из-за пустяка, оружие посерьёзнее – ганблейды, пистолеты – изъято и свалено в кучу под сиденьем сержанта, дюжина дубинок с шокерным устройством стоит у стены кабины, рядом с Рено. Солджеры ни минуты не сидят на месте – двигаются, болтают, размахивают руками, пьют из фляжек, похохатывают и препираются, тяжёлые ботинки грохочут по металлу, прикрытому истёртым ковролином, голоса сливаются с рокотом и вибрацией вертолёта, голова у Рено начала раскалываться уже через полчаса, ему кажется, что их заперли в клетку с голодными грызущимися псами, клетка тесная, лишний раз двинешься, слово скажешь – и они заметят тебя, услышат, набросятся и в клочки порвут. Капли пота ползут по спине, рубашка прилипла к коже, губы пересохли, они летят уже три часа, но никто не предложил им и глотка воды. Руфус потребовал объяснений у сержанта ещё в Соноре, но добился лишь невнятного «приказано доставить в Мидгар», и всё, больше ни слова, Руфус тогда тоже замолчал, он тоже словно бы понимает – открыть рот здесь, в клетке, набитой раздражённым беспокойным зверьём – значит обратить на себя внимание, стать мишенью, они с Рено сидят рядом на тесном сидении, их сцепленные ладони скользкие от пота, плечо Руфуса – как каменное, спина выпрямлена, голова вскинута, лицо высокомерное, скучливое, застывший взгляд – поверх солджеров, кажется, он даже не моргает. Дарк Нэйшн забилась под сиденье, затаилась, спряталась, Рено даже дыхания её не слышит. Сам он уже начинает задыхаться, он словно сжимает руку мраморной статуи, он опускает голову, стараясь совладать с паникой, прочищает горло, и несколько пар глаз с зеленоватыми отблесками мако тут же обращаются к нему. Рено пытается ухмыльнуться непослушными губами и невольно придвигается ближе к Руфусу, взгляды солджеров – внимательные и равнодушные, так змеи следят за движущимся предметом, решая – броситься или уползти, невидимая Дарк Нэйшн скулит тихонько, и у Рено дыбом становятся волоски на загривке, он понимает вдруг, с острой обречённостью, что у них нет оружия, никакого – ни у него, ни у Руфуса, и если солджеры вдруг… Вертолёт подкидывает вверх, потом резко кренит набок, желудок подкатывает к горлу, уши глохнут, Рено зажмуривается, дышит носом, чтобы справиться с тошнотой, брань, выкрики, воздух в кабине колышется, запахи пота и крови почти осязаемы, электрический треск, звуки ударов, сиплый ор сержанта, подвывание и истошный скулёж Дарк Нэйшн. Когда Рено решается открыть глаза – на них никто уже не смотрит, солджеры переключились друг на друга, сержант вскочил и разнимает их с помощью шокерной дубинки. Рено делает незаметное движение – и остальные дубинки валятся ему за спину, мокрая от пота рука выскальзывает из ладони Руфуса, пальцы онемели, поэтому у Рено не получается с первого раза, он пробует снова и снова, пока не дотягивается до рукоятки шокера. Тогда он снова закрывает глаза и устало откидывается на дрожащую, вибрирующую стену кабины. Ещё два часа до Мидгара. Два часа.

…Мидгар плавится от зноя, далеко внизу, у подножия небоскрёбов, улицы, люди, машины дрожат и переливаются в зыбком мареве смога, небо - почти белое от жара, плотная удушливая волна окатывает Рено с ног до головы, как только открылся люк пассажирского отсека вертолёта, воздух пахнет нагретым пластиком, выхлопными газами и пылью, но это лучше, чем концентрированная взвесь пота и возбуждения, которой он дышал пять часов. Ангар на последнем этаже Шинра-Билдинг почти пуст, вертолёты застыли на пронумерованных взлётных площадках, президентская яхта парит над ними на своих стапелях. Рено шатает, ноги как ватные от долгого сидения, он невольно хватается за рукав Руфуса, чтобы не упасть с вертолётного трапа. Руфус оборачивается к нему, улыбается и бросает:
- Держись, Турк! – и потом, почти без паузы, солджерам, - Свободны! Доложитесь там сами, кому следует… Дарк Нэйшн… вот ты где… Шевалье, за мной!
Он уже поворачивается к солджерам спиной, но сержант заступает ему дорогу:
- Приказ – сопроводить в апартаменты президента.
- Сержант, я бы хотел сперва привести себя в порядок и подкрепиться, - говорит Руфус шёлковым голосом, - Пропустите-ка!
- Приказ – немедленно после прибытия! – в монотонном голосе появляется нотка угрозы, рука ложится на рукоять ганблейда, остальные солджеры придвигаются, обступают их. Руфус оглядывается, усмехается побледневшими губами:
- Господи, как же я ненавижу эту вечную спешку! Рено, возьми Дарк Нэйшн и жди меня…
Рено шагает вперёд, вплотную к нему, ловит напряжённый взгляд над беспечной усмешкой, упрямо, исподлобья смотрит в ответ, он не возьмёт Дарк Нэйшн и никуда с ней не пойдёт, он готов орать это вслух на весь ангар, и Руфус перестаёт улыбаться, говорит мягко, вполголоса:
- Хорошо, - его рука опускается на плечо Рено, пальцы гладят шею над воротничком, так, что Рено вздрагивает, - Хорошо, пойдём вместе… но не стоит воспринимать всерьёз всё, что говорит Анра… Сержант!.. – он вяло машет солджеру, - Выполняйте… эээ… свой приказ!
…На табло лифта мелькают зелёные цифры - 135, 134, 133, глубокое мать-его-погружение, и Рено выть хочется, Шинра-Билдинг смыкается у них над головой, словно грязная лужа, наполовину вода, наполовину бензин, маленькая камера под потолком лифта тускло посвечивает объективом. Солджеры толпятся вокруг, как чёрные подводные хищники, из-за зеркальных стен кажется, что их вдвое больше, чем на самом деле, в просторной кондиционированной кабине сразу стало тесно и душно, как в вертолете, от их пота, частого дыхания, постоянных, неостановимых мелких движений. Им выдали по дозе мако, прежде чем отправить в Сонору – зачем? У старикана Шинра паранойя обострилась?
- Должен предупредить - тебя ждёт небольшое удовольствие, Турк, - тихо говорит Руфус на сто двадцать пятом этаже, он стоит, как из камня высеченный, живут только его пальцы на коже Рено, - Веди себя… сдержанно, обещаешь?

- Обещаю, - ворчит Рено нехотя. Мелодичный звон, двери расходятся в стороны, открывая роскошный холл президентских апартаментов, и вот уже толстый ковёр пружинит под ногами, кругом - блеск зеркал, мозаик и полировки, мягкая подсветка, и нет больше солнца и неба, стены - из набивного шёлка, а не из камня, горы остались за миллион световых лет отсюда. Двери из цельного резного дерева, здесь солджеры обыскивают их, небрежно и грубо, хлопают по бокам в поисках оружия – пистолета, ножа, Рено на секунду становится смешно – идиоты, они что же, думают, человека можно только застрелить или зарезать? Кретины! Он фыркает, косится на Руфуса, но тот не отвечает на его взгляд. Дарк Нэйшн у колена хозяина напряглась, как перед прыжком, шерсть на загривке стоит дыбом, Руфус опускает руку ей на голову, зарывается пальцами во встопорщенную шерсть и шепчет: «Спокойно… спокойно!» Своему зверю или себе? Камеры, спрятанные в завитках лепнины, узорах мозаики, фиксируют каждое движение. Повинуясь приказу, Рено вскидывает руки, и солджер проверяет содержимое его карманов – пригоршня микродисков, жвачка, облепленная сором, магнитная карточка, батарейка с оборванными электродами, скомканная пятигиловая купюра, грязный носовой платок. Рено скалит зубы прямо в лицо солджеру.
- Сегодня без ствола, - заявляет он нахально, - Отъебись, служивый!
Ему дают под дых, несильно, по солджерским меркам, но его пополам сгибает.
- Рено! – рявкает Руфус.
- Я помню, - шипит Рено сквозь зубы и выпрямляется, - Валяй, мужик, обыскивай дальше!
Но его уже оставляют в покое, двери отворяются, тяжело, плавно, Рено может поклясться, что под слоем резного дерева – титановые плиты, они смыкаются за спиной с громким щелчком, как капкан. Рено с нервным любопытством вертит головой – раньше он здесь не бывал, ну, тот сон не считается… Прикольно - в приёмной президента в два раза больше лепнины и драпировок, чем в холлах и коридорах, если такое возможно, знакомые старинные портреты бесстрастно глядят со стен, журчит фонтан в мраморной чаше, в воздухе всё так же витает химический запах хвойного освежителя.
- Здравствуй, Руфус! – президент стоит за столом, выпрямившись, чёрный солджерский мундир с генеральскими знаками отличия – мешком на оплывшей фигуре, серебряная волчья голова блестит на плече. Смит и Вессон маячат у него за спиной, как беспокойные тени-близнецы. Руфус делает шаг ему навстречу и слегка склоняет голову.
- Добрый вечер, отец, - отвечает он непринуждённо, - Могу я узнать причины… всей этой спешки?
Президент молчит, разглядывая сына, на лице – брезгливость, и до Рено вдруг доходит то, что как-то не замечалось раньше – щёгольская одежда Руфуса давно превратилась в лохмотья, пиджак и брюки – в пятнах травы и копоти, кожаные туфли потёрлись, потеряли форму, смутившись, Рено оглядывает и себя, тут уж ему совсем плохо становится, он переступает на месте беспокойно, приглаживает волосы, суёт руки в карманы…
- Хоро-о-ош… - презрительно тянет президент, оглядев сына. Руфус пожимает плечами под измаранным пиджаком, да ему же плевать – понимает Рено, и что-то тёплое вспыхивает внутри, он… всё равно он как те крутые Шинра на портретах, а папашка-то пониже классом будет, пусть как хочет пыжится! Рено ухмыляется краем рта и засовывает руки поглубже в продранные карманы. Раз Руфусу плевать, то и ему тоже!
- Сэр, недопустимая небрежность в костюме – это всё, что в чём вы можете меня упрекнуть? - осведомляется Руфус скучливо-светским тоном, - Я могу быть свободен?
Президент улыбается, и у Рено от этой улыбки мурашки бегут по коже, он снова как в сон проваливается, тот самый, последний, гнусный, он вытаскивает руки из карманов и подаётся ближе к Руфусу.
- Нет, - отвечает президент с удовольствием в голосе, - ты не можешь быть свободен, мой дражайший, мой преданный сын. Ведь ты предан мне, ты, мой единственный наследник?
- Эээ… насколько мне известно - да, - отвечает Руфус тем же скучным голосом, и потом, с лёгким раздражением, - Отец, я устал, право же, я охотно уверю вас в своей преданности после того, как переоденусь и поужинаю! Шевалье… - он поворачивается к Рено, и ему в затылок гремит, как выстрел:
- Стоять!
Губы Руфуса сжимаются.
- Я тебя не отпускал! – президент налился кровью от своего ора, кулаки тяжело сжались на столе. Руфус опускает глаза, скрывая гневный блеск и вполоборота смотрит на отца.
- Что вы ещё хотите мне сообщить? – нарочито-спокойно.
- Я хочу показать тебе одну запись, - говорит президент Шинра с тяжёлой злобой. Рено смотрит на него во все глаза, и ему не нравится президентская рожа, уж слишком она довольная, слишком…
- Эээ… прошу вас! – любезно говорит Руфус. Президент перебирает кнопки на столе, одна из красных портьер ползёт вверх, открывая громадный, в полстены экран. Тянутся минуты, президент сопит, что-то делает на своём пульте, и наконец на экране появляется изображение – смутное, черно-белое, снятое с низким разрешением – темнота, сероватые камни, громадный полукруглый каркас, частично обшитый тускло бликующими металлическими листами, огромные суставчатые опоры, похожие на паучьи ноги, три фигурки, перебегающие, суетящиеся в длинных тенях, круглый курсор увеличения выхватывает одну из них, подплывает ближе, потом подбирается почти в упор, смутное белое пятно лица под чёрной шапочкой, резкость, ещё резкость и ещё, человек закидывает голову и смотрит прямо в объектив…
«Твою мать!..» - проносится в голове у Рено.
- Это съёмка Арджитского мако-реактора, за двенадцать часов до взрыва, - говорит президент.
- Это не слишком искусный монтаж, - спокойно отвечает Руфус Шинра, глядя на своё лицо на экране, - не знаю, кто вам его подсунул, но…
- Запись была изъята во время обыска на одной из явок Лавины.
- Нелогично, - Руфус пожимает плечами, - с какой стати Лавине… фабриковать улики против меня? Ослабить позиции семьи таким… ненадёжным образом? Кто им поверит?
- Захваченная на явке террористка по имени Аэрис подтвердила твою причастность. Она заявила, что ты искупил грех Рэли Шинра, - с насмешкой.
- Господи, чушь какая, да ни один суд…
- А кто говорит о судах? – спрашивает президент злорадно, - Разве я смогу отдать под суд родного сына? Даже если он предал меня, даже если попался… так глупо?
- Отец, эта запись…
- Замолчи! Я довольно терпел твои… сумасбродные выходки! У тебя дурная наследственность, Руфус!
- Что…
- Не прерывай меня! – голос президента, хриплый, торжествующий, гремит под потолком, путается в драпировках, - Ты болен, Руфус! Ты болен, как и твоя мать! Чем ещё объяснить твоё странное поведение, нелепые заявления журналистам… твои постоянные отлучки в пуэбло? Твоё безделье, ненормальные интересы? А как ты выглядишь? Посмотри на себя, ты грязен, ты похож на бродягу! Ты не следишь за собой! А твоё окружение?.. Связался с Лавиной, с террористами - мой сын, наследник Шинра! Ты болен, мальчик мой, давно болен, ты сходишь с ума, и я знаю доктора, который тебе поможет!
Молчание. В помпезной комнате словно повисает липкая паутина, у Рено шумит в ушах, он в панике смотрит на Руфуса – у того щека побелела, пальцы судорожно стискивают загривок Дарк Нэйшн.
- Вы не посмеете, - говорит Руфус тихим, хриплым голосом, потом, громче, - вы не посмеете!..
- Ходжо придёт с минуты на минуту, сынок, - президент улыбается лицемерно-сочувствующей улыбкой, - Завтра в газетах появится… сообщение о состоянии твоего здоровья. Я прослежу, чтобы не писали лишнего, всё останется в семье… Но если ты вздумаешь буйствовать… - повинуясь его знаку, Смит и Вессон шагают вперёд, Дарк Нэйшн рвётся из рук Руфуса с бешенным рычанием, пистолет Смита уже направлен на неё, Турк президента скалится, щёлкает предохранитель, не раздумывая, Рено бросается к ним, и тут же один из солджеров хватает его, отбрасывает к двери, щелчок, дверь подаётся назад, и Рено невольно вскрикивает, спина встречает пустоту, он изворачивается, вцепляется в кого-то, чтобы не упасть, возмущённый возглас, Рено распахивает глаза – солджер оттолкнул его прямо на доктора Ходжо, стоящего за дверью, «Артур, что прои…» - начинает было Ходжо, и тут же орёт от боли – Рено хватает его за волосы и вталкивает в кабинет президента, наваливаясь, задницей захлопывает дверь.
- Всем стоять! – орёт он, - Не двигаться!
Он держит Ходжо за хвост волос на затылке, потом подносит к его шее батарейку с оборванными проводами, которую сжимал в ладони всё это время. Ходжо выгибается дугой и громко кричит, потом повисает бессильно. Рено тоже встряхивает, но он выстаивает на ногах, дверь не даёт ему упасть. Все в президентском кабинете замирают, как по волшебству. Рено дико оглядывается, ловит взгляд президента.
- Это электроблок из шокерной дубинки, - говорит он хрипло, - только двинься, козёл, и я врублю его на всю катушку, понял? Четыреста вольт по голым проводам, прямо в башку твоего яйцеголового дружка, - голос даёт петуха, и Рено закашливается, - Скажи им, - кивок в сторону солджеров, - чтобы опустили стволы… Ну!
- Опустить оружие! – говорит президент, и потом, не сводя глаз с Рено, повелительно, -Шевалье пятнадцать-семь-девять, отпусти его. Отпусти немедленно!
- Чего? – Рено хмурится, - Ты чё, охуел, папаша? Четыреста вольт, понял? Ходить твой Ходжо сможет, - он ухмыляется дрожащими губами, - но только под себя! Пусть кинут пушки на середину комнаты, все… Руфус!
Руфус Шинра замер, обнимая рычащую, дрожащую от ярости Дарк Нэйшн, замер и не двигается с места. Первый пистолет падает на ковёр с глухим лязганьем у его колена, и он вздрагивает всем телом, прячет лицо на загривке своего зверя.
- Руфус! – повторяет Рено отчаянно, всё идет не так, он ненавидит дрожь в своём голосе, у Руда получилось бы круче, - думает он обморочно, - Руда они испугались бы сильнее, да что там с Руфусом, почему он... Пальцы больно сводит на гладком пластике электроблока, Рено облизывает пересохшие губы, озирается затравленно.

- Шевалье пятнадцать-семь-девять… - начинает снова президент, но Руфус вдруг оживает.
- Молчи! - говорит он, вскинув голову, Рено не видит его лица, но в голосе звенит ярость, и Рено выдыхает, почти со стоном. Очухался!
- Руфус? – вопросительно, - Руфус, стволы собери, а?
- К-конечно же! – Руфус поднимается на ноги, его шатает, как пьяного, но пистолеты он подбирает проворно, рассовывает по карманам, кроме одного, щёлкает предохранителем. Дарк Нэйшн стоит у его колена и настороженно оглядывается, хвост хлещет по бокам, глухой предупреждающий рык клокочет в горле. Ходжо дёргается, очнувшись, перебирает ногами по ковру, стонет, Руфус тут же оказывается рядом и перехватывает его у Рено, втыкает пистолет под подбородок.
- Отец, дверь, - говорит он, - иначе я вышибу мозги твоему гению.
- Я тебя убью, - медленно отвечает президент Шинра, не сводя глаз с сына, в них горит такая ненависть, что Рено трясёт, - Я уничтожу тебя, как уничтожил Клэрис!..
- Обещания!.. – Руфус скалится, - Дверь, или некому будет штамповать новых Сефиротов!
- Будь ты проклят! – двери раскрываются, Рено и Руфус протискиваются в щель, вытаскивая вяло брыкающегося Ходжо, наваливаются снаружи на высокие створки, захлопывают, едва не прищёмив хвост Дарк Нэйшн.
- Замок! – кричит Рено, Руфус швыряет Ходжо лицом о стену, взводит курок и расстреливает стилизованный под мозаику распознающий элемент сбоку от двери, треск, искры, пули свищут рикошетом, сбивая лепнину, разрывая драпировки, Дарк Нэйшн взвизгивает и рычит. Руфус расстреливает всю обойму и щёлкает курком впустую, раз, другой, третий…
- Хватит! – орёт оглушённый Рено и оттаскивает его от двери, Руфус резко оборачивается, сгребает в кулак рубашку Рено, он тяжело дышит, лицо бешеное, бледное, мокрое от пота, глаза плавают, зрачки сужены в булавочные головки, на виске – глубокая кровоточащая царапина.
- Я ненавижу его, ненавижу! – хрипит он, Рено в ужасе цепляется за его руку, ловит остекленевший взгляд.
- Руфус, пожалуйста!.. – шепчет он беззвучно, - Руфус, пойдём! Руфус!..
Секунды превратились в часы, из-за двери доносятся крики и глухие удары, наконец выцветшие от бешенства глаза проясняются, Руфус моргает, лицо меняется быстро и странно, он отпускает рубашку Рено, притягивает его голову к своему плечу, прижимает, крепко, пальцы зарываются в волосы на затылке, Рено трясёт от страха и облегчения, «Прости!» - шепчет ему Руфус, прижимается дрожащими сухими губами к губам, тут же отпускает, глаза и голос – уже нестрашные, родные:
- Спасибо!
Рено кивает, сглатывает, из него словно все силы высосали, он просит заплетающимся языком:
- Пойдём отсюда! Быстрее!
- Да, - говорит Руфус коротко, хватает Ходжо за волосы и толкает вперёд по коридору, к лифтам, они идут так быстро, как только можно, волоча за собой полубесчувственного человека, двери лифта распахиваются перед ними, но закрыться не спешат, Руфус оглядывается на Рено:
- Блокировано!
Рено, не тратя слов, выгребает из кармана свои микродиски, сосредоточенно перебирает на ладони, находит нужный, отталкивает Руфуса, сбивает панель лифта и приступает к работе. Глухой топот множества ног по коврам, пальцы снова начинают дрожать, но он не оборачивается.
- Опустить оружие! – знакомый голос с лёгким вутайским акцентом, - Господин вице-президент, нижайше прошу вас сдаться и отпустить заложника. Вы в безвыходном положении, лифты блокированы, на взлётную площадку выслано пять взводов солджеров… Но господин президент, ваш отец, готов вас простить!
- Мне нужны гарантии его прощения, - отвечает Руфус после паузы.
- Сэр, я не имею полномочий…
- Тогда свяжитесь с ним, коммандер!
- Сэр!..
- Вам лучше подчиниться, иначе нашему доброму доктору придётся плохо! – светским тоном говорит Руфус.
Рено у него за спиной вытирает пот со лба и осторожно извлекает из гнезда следящий чип. Еще пять минут, если повезёт… Ценг говорит по рации, и Рено даже из лифта слыхать брань президента в микрофоне.
- Господин президент просит передать ваши условия, - кратко говорит Ценг.
- Вертолёт, запас горючего до Вутайских Островов и активные счета… дайте подумать… А, и разумеется, никакой погони! Хотя счета – это так ненадёжно… я хочу наличные, коммандер, пять… нет, десять миллионов гил должны быть доставлены к вертолёту через…эээ… пятнадцать минут…
Программа считана, и Рено соединяет клеммы. Двери лифта, дрогнув, смыкаются, кабина ухает вниз так, что закладывает уши. Рено сползает по стенке и разражается нервным смехом, он не смог бы остановиться, даже если бы ему в морду дали, как истеричной девке.
- Ну ты даё-о-о-ошь! – стонет он между приступами хохота, - И к-кто тебя только учил… вести п…переговоры?
- Никто. Импровизация, - поясняет Руфус и криво улыбается, - Что ты сделал?
- П-пробил аварийный спуск до цокольного эт-тажа, - от смеха у Рено началась икота, - и от… отрубил камеру в лиф… те… - он зажимает рот обеими руками, пытаясь сдержаться, и его немедленно начинает трясти. Руфус смотрит на него с той же застывшей, кривой улыбкой, от неё Рено трясёт сильнее.

- Это кислородное отравление, Рено, - говорит Руфус, - слишком резкий перепад высот.
- Угу, - кивает Рено, смех поутих, затаился внутри, он почти в порядке, он поднимается по стенке, кабина лифта вибрирует от перегрузки, пол гудит, тело невесомое, коленки – как желе, аварийный спуск идёт на скорости, достаточной, чтобы уйти от взрыва или газовой атаки, тормоза включаются на сороковом этаже, а пока сила тяжёсти в кабине почти не работает, их с Руфусом швыряет друг к другу, как магнит и железо, они сталкиваются, носами, зубами, вкус крови во рту, Рено сгрёб в кулак жёсткие волосы Руфуса, ему в поясницу больно впивается рукоятка пистолета, они целуются так, словно умрут через минуту, кислородное отравление, ах ты мать твою, только сделай так ещё раз, только посмей… сдаться, только попробуй мне… Скрежет, толчки, их пригибает к полу, Дарк Нэйшн скулит и воет во всё горло.
- Хорошо, - говорит Руфус хрипло, оторвавшись от его губ, у него на скулах горят алые пятна, глаза налились ртутным голубоватым блеском и глядят осмысленно, у Рено член дёргается от этого взгляда, и всё скручивает в животе, он с силой отталкивает Руфуса, блин, им бы только выбраться отсюда, он ему покажет кислородное отравление, протяжный стон и кашель, они одновременно опускают глаза – доктор Ходжо пришел в себя и неуклюже возится на полу, встаёт на четвереньки, потом, перевернувшись, приваливается спиной к трясущейся стенке лифта, очки потрескались и повисли на одной дужке, лицо блестит от пота, он выглядит удивлённым, а не испуганным, Рено, выругавшись, выхватывает из кармана Руфуса один пистолет и тычет дуло ему в лоб:
- А ну вставай, ублюдок!
Ходжо улыбается медленной, неверящей улыбкой и, перебирая руками по вибрирующей стенке лифта, поднимается на ноги.
- Вы не выйдете… из здания, - хрипит он, - что ты бы ты… не задумал, Руфус, у тебя… ничего не получится. Турки не… не задействованы для охраны, два отряда солджеров…
- Неужели? – роняет Руфус, и Рено спиной ощущает его удовольствие, его торжество, он втыкает ствол под скулу Ходжо и с силой ведёт вниз по щеке, к шее, доктор стонет от боли, рычит зло:
- Вели щенку… прекратить, Руфус!
- Зачем? – отзывается Руфус угрожающе-ласково, и кладёт руку на плечо Рено, - Продолжай, Турк! Сколько нам ещё спускаться?
- Минуты четыре, – отвечает Рено, бросив взгляд на табло лифта, - Времени хватит, док!
Он тычет пистолетом в кадык Ходжо и взводит курок, доктор наконец дёргается испуганно, и Рено чувствует злобное удовлетворение:
- Дошло? – спрашивает он издевательски, а Руфус нехорошо смеётся, его пальцы заползают в волосы Рено, гладят шею.
- Осторожнее, Рено! Мы же не хотим, чтобы доктор умер напрасно!
- Да, пусть сначала расскажет что-нибудь интересное! – у него в затылке покалывает, там, где его трогает Руфус, они перебрасываются репликами, словно по писанному, словно читают в голове друг у друга, это дико здорово, от возбуждения Рено переступает с ноги на ногу, пистолет выплясывает у горла Ходжо. Руфус тянет у него за спиной:
- Итак, зачем я понадобился вам, Ходжо? Живым, я имею ввиду? Насколько я знаю, для ваших исследований достаточно… эээ… посмертного генетического материала!
Рено стискивает зубы и втыкает дуло в шею Ходжо:
- Колись, урод, ну!
Доктор молчит, лицо посерело и застыло, глаза – как тусклые гагатовые бусины. Рука Руфуса сжимается на загривке Рено, спиной он чувствует движение, а потом у него под ухом рявкает выстрел, он подпрыгивает от неожиданности, а Ходжо орёт от боли и зажимает ладонью рану пониже плеча, резко пахнет пороховым дымом, кабину трясёт, под пальцами Ходжо по белому халату расползается кровавое пятно. Руфус отталкивает полуоглушённого Рено в сторону, вздёргивает голову Ходжо дулом за подбородок вверх, ловит помутившийся взгляд:
- Это начало! – сообщает он холодно, - За пять минут я сделаю вас калекой, Ходжо, с помощью этого пистолета. Я задал вопрос. Отвечайте!
Глаза у Ходжо бегают, губы побелели, но он молчит. Руфус взводит курок. Рено задерживает дыхание и изо всех сил сжимает дрожащую, рычащую Дарк Нэйшн.
- Коленная чашечка, Ходжо? Или гениталии? – голос Руфуса спокоен, и лицо тоже, но Рено хочется закрыть глаза, чтобы не видеть этого спокойствия.
- Будьте ты проклят! – стонет Ходжо, - Будьте вы оба…
- К делу! – перебивает его Руфус, - Ну!
Ходжо скалит зубы, хрипит взахлёб:
- Ты не поймёшь… никто не понимает, я открыл… я исследую чудесный, удивительный микроорганизм… его свойства… ничего подобного ты даже представить не сможешь! Абсолютная регенерация… вечная жизнь… сила…
- Вечные басни! Зачем я тебе понадобился?
- Ты мне не нужен! Мне нужно… испытать её! Взять… молодость и бессмертие… для меня и для Артура! Слишком много… терранской крови! Я должен адаптировать штамм… Я должен… ты не поймёшь! – Ходжо улыбается бледной безумной улыбкой, - я должен приучить её… сенсибилизировать к терранскому геному… покорить её разум… - крупные капли пота выступили у него на лбу, рукав халата пропитался красным до самого манжета, глаза закатываются, он продолжает обморочно, затухающе, словно говорит сам с собой, - Сефирот… я должен понять – где ошибка, почему… - он начинает сползать вниз по стенке лифта, пальцы скребут по тусклому металлу, оставляя смазанные кровавые отпечатки. Руфус вздёргивает его за грудки, и трясёт, как крысу, стрелять он вроде не собирается – Ходжо в обмороке, и Рено решается подобраться поближе, спрашивает неверным голосом:
- Он чё, сдурел? Кого её, какой, на хуй, штамм?! Бред!
- Или притворство? – Руфус зол не на шутку, он бьёт Ходжо по щекам, раз, другой, третий, в тряской кабине нечем дышать от густого запаха крови, ярости, пороха, нагретого металла, Рено перестаёт хватать воздуха, напряжение захлёстывает его, как мутная вода, и тут - дикий срежет, лифт ходит ходуном, скулит Дарк Нэйшн, а потом сильный удар снизу подкидывает их вверх, и наступает тишина, мелодичный звон, двери лифта раздвигаются, Рено жадно глотает сырой прохладный воздух, глаза с трудом фокусируются на ширящейся щели, «Руфус!» - выкрикивает он, и Руфус с шумом выдыхает сзади, чертыханье сквозь зубы, оттолкнув Рено, он за шкирку выпихивает Ходжо вперёд, как щит, упирая пистолет в поясницу. Рено вытягивает шею из-за плеча в окровавленном халате, обшаривает взглядом подвальный гараж, куда их принёс лифт. Пусто и тихо, тусклые лампы в проволочных сетках тлеют под потолком. Дарк Нэйшн чёрной тенью скользит вперёд, оглядывается, нюхает воздух, раздувая ноздри.
- Всё спокойно, - говорит Руфус и с силой толкает Ходжо вперёд, - Ценг не лгал!
- Ага, – Рено облизывает пересохшие губы, - куда теперь?
- По разметке, - Руфус устремляется вперёд, волоча за собой едва шевелящего ногами Ходжо.
- По раз…
«Внимание! Без паники!» - вещает приятный женский голос у них за спиной, и Рено подпрыгивает, оборачивается, направляя пистолет на пустой лифт. «Следуйте к ближайшему выходу по желтой разметке на полу. Повторяю…» Светящиеся ядовито-жёлтые стрелки вспыхивают под ногами у Рено.
- Быстро! – торопит его Руфус, и они бегут по ярко-жёлтой тропке между неохватных квадратных колонн, мимо каких-то ящиков и дверей, бегут, таща Ходжо, сбиваясь на шаг, у Рено сердце прыгает где-то у горла, пот заливает глаза, Дарк Нэйшн скользит впереди, текучая чернильная клякса на жёлтых люминесцентных стрелках, вдруг она останавливается, замирает, и шипит, потом – прыжок в угол, полный серых теней, вопль боли, оглушительный выстрел, звон разбитой лампы, с потолка сыплется каменная крошка и осколки стекла.
- Вперёд! – рычит Руфус, не останавливаясь, новый поворот – и Рено застывает, словно споткнувшись – полдюжины Турков стоят у них на дороге, жёлтые стрелки забегают им за спину и упираются в широкую бронированную дверь. Выход. Охрана.