Автор:
Doc RebeccaНазвание: Его первое Рождество
Фандом: Поттериана Дж. Роулинг
Размер: мини.
Жанр: драма, ангст, романс.
Пейринг: станет понятен в процессе.
Рейтинг: R
Предупреждение: смерть персонажа. Не бечено!!!
Примечание: действие разворачивается в реальности "Времени Сурта" и "Квиддичной трилогии".
* * *
Исландцы называют Рождество Йоулем — поначалу меня очень смешило это слово. Сейчас я стою перед зеркалом в нашей спальне и причёсываюсь, собираясь к одному из коллег — не смог ему отказать, уж очень он был настойчив. Впереди застольная болтовня, свиная спинка с картофелем в карамельном соусе, звон бокалов и визг малышей, которых матери вытаскивают из под рождественской ели и усаживают к столу, стращая людоедкой Гриле и её чудовищным котом-детоубийцей... исландские волшебные твари тоже не отличаются добротой. Вообще-то, я получил сов и от матери, и от отца, но ответил, что уже приглашён. Мне лучше остаться здесь, ведь это первое Рождество без... впрочем, об этом лучше не думать, правда?
читать дальше
Наверное, это идиотизм — разговаривать с покойником. Но даже на моей памяти (не говоря о том, что было до меня) ты столько раз умирал... в общем, мне трудно представить тебя мёртвым. Трудно поверить, что ты просто не вышел на пятнадцать минут в лавку госпожи Кристбьёрг Эйнарсдоттир — ты вечно ворчишь, что исландские имена отвратительны своей вычурностью, но старуха печёт самые лучшие "хлебные листы" в магической части Акранеса, и ради них ты даже научился обращаться к ней без издёвки. А может, засиделся в кабачке на площади или в библиотеке. Возможно, даже отбыл на очередной симпозиум — ведь в лаборатории стоит густой, земляной дух идеально сваренного Оборотного. Ни одно зелье не получалось у меня таким безупречным, как состав, вышедший из твоих рук, хотя последние годы я нередко слышал от тебя "допустимо", а то и "неплохо, маленький". Маленький... ты никогда не называл меня по имени или фамилии — говорил, хмыкая, что чувствуешь себя ещё большим извращенцем, чем являешься на самом деле. Я только смеялся в ответ — и было странно и радостно наблюдать, как твои губы морщатся в ответной улыбке. Не ухмылке — с их арсеналом я был хорошо знаком с первого года совместной работы — а именно в улыбке, нелепой, как цветы на засохшей яблоне. Я любил эту улыбку — она принадлежала мне одному.
...Смешно, но если бы не приглашение моего приятеля Йенса провести пару недель после окончания Хога в гостях у его бабки, я бы никогда не попал в Исландию... и до конца жизни оставался в уверенности, что один из главных героев Второй Магической лежит в мраморной гробнице неподалёку от замка. Вся Англия пребывает в этой уверенности уже много лет — и одним из условий, которые ты мне поставил, было сохранение status quo. Я даже не думал спорить — меня это вполне устраивало. Я не хотел делать больно своей семье... или просто боялся её реакции.
Зельеварение привлекало меня с первого курса — мама хмурилась, братец ржал, как гиппогриф, но отец всегда затыкал его, говоря, что это замечательно, и хоть в ком-то из нас проснулись бабушкины гены. А в Акранесе — я знал это ещё до приезда — была одна из самых известных в магическом мире лабораторий. Пока Йенс проводил время на заливе в компании маггловской удочки и банки с мотылём, я торчал в залах, пропахших тяжёлым запахом драконьей крови и водорослей, беседовал с зельеварами... Вскоре решение оформилось — я хотел продолжить образование именно здесь. Старый Фаннар Бриндиссон, глава корпорации, поставил мне условие: выучить язык, а по окончании обучения проработать у него в лаборатории три года. Согласие родителей мне не требовалось — я уже был совершеннолетним, тем не менее, вернулся домой, чтобы предупредить их лично. Мама протестовала, но отец встал на мою сторону — он слишком ценил свободу выбора. До осени я занимался только исландским (пришлось использовать магические способы изучения), а в сентябре вернулся в Акранес уже в качестве стажёра. Фаннар спросил, в какой области я хотел бы специализироваться, я ответил, что на целительских зельях. В тот же день он представил меня будущему куратору, с которым мы очень быстро нашли общий язык. Время понеслось вскачь — я проводил в лаборатории целые дни, а иногда — когда очередной состав требовал строгого наблюдения — и ночи тоже. Мои мантии пахли теперь так же, как и у моих коллег — забавно, но я этим гордился.
В конце ноября куратор приказал мне доставить один из экспериментальных образцов новой формулы Кроветворного внештатному специалисту. Он сразу предупредил меня, что человек это склочный и неприветливый, но зельевар отменный, и моя задача — уговорить его протестировать образец с использованием своих методик. Я отправится на окраину города, нашёл нужный дом... маленький, косматый домашний дух провёл меня в небольшую гостиную, где в глубоком кресле у камина сидел хозяин — из-за высокой спинки виднелась только черноволосая макушка и худая рука, держащая чайную чашку.
- Мастер Ниддхёг? - спросил я, с трудом удерживаясь от смеха при мысли о том, что человек, носящий такое древнее змеиное имя, пьёт чай из чашки в идиотский розовый цветочек.
- Весьма проницательно с вашей стороны предположить это, учитывая, что вы у меня в доме, - голос незнакомца был глухим, словно в глотке у него что-то застряло. - Давайте, что там у вас.
Я подошёл к креслу и замер, таращась в слегка постаревшее, но очень знакомое лицо. Прежде я видел его только на портрете в кабинете директора и на колдографиях — ты никогда не любил публичности, поэтому в каждую годовщину победы в газетах появлялись лишь два-три уцелевших снимка. Я стоял, оцепенев, а ты недоумённо прищурился, поднял голову... И в следующую секунду мне в лоб упёрлось остриё волшебной палочки.
- Вы! Как вы здесь... как узнали?! - мы были одного роста, твоё искажённое злобой лицо оказалось прямо напротив моего, - Чёртовы ищейки!
- Сэр... - от потрясения я даже не понял сначала, что тоже перешёл на родной язык, - так вы живы...
- Молчать! - твои глаза сузились, и шестым чувством я понял, что сейчас заработаю что-то похуже Обливиэйта. Швырнул в кресло свёрток с с письмом куратора и образцом зелья, и аппарировал — причём со страху напортачил и оказался не дома, а на противоположном конце города. Пока я, ошалевший и перепуганный, добирался до своей квартирки, уже стемнело. Запер дверь, сел в коридоре прямо на пол... тут меня вздёрнули за шкирку и притиснули к стене. На этот раз палочка упиралась в грудь.
- Как вы узнали, где я живу? - смешно, но этот идиотский вопрос был первым, что пришло мне в голову. В полумраке коридора твои чёрные глаза смотрели пристально и злобно.
- У меня свои методы. Отвечайте быстро, не то пожалеете — кому вы успели рассказать?
- Никому, сэр... и я не расскажу, обещаю... нет, клянусь.
- Какого Мерлина я должен вам верить?
- Я говорю правду. Честное гриффиндорское, - последнее выскочило по привычке — для нас с братом и сестрой это было священной клятвой начиная с самого детства. Ты издевательски хмыкнул.
- Вам известна история моей жизни, так напрягите свои скудные мозги и подумайте, что у меня меньше всего оснований доверять подобным словам.
- Вообще-то я закончил Слизерин... - от ужаса я уже не понимал, что несу, - могу поклясться Салазаром...
- Слизерин, надо же... - ты убрал палочку и отпустил меня — я с трудом удержался на ногах, - первокурсников по-прежнему распределяет Шляпа?
- Да...
- Определённо пора использовать её для отпугивания птиц. Что ж, молодой человек, давайте-ка серьёзно поговорим.
...Мы говорили почти два часа, и к концу разговора пришли к тому, что ты не станешь меня убивать, а я буду держать язык за зубами. Ты ушёл из моего дома, так и не объяснив, каким образом оказался в Исландии, каким образом вообще жив. Неделю после этого я ходил в странном отупении, и даже умудрился перепутать порошок из сушёного сердца пикси с пеплом кладбищенской мандрагоры, запоров зелье, над которым куратор работал три дня. Исландские зельевары славятся консервативностью в соблюдении корпоративных традиций: на следующий день я не мог сжать в кулак правую руку — мастер отходил меня деревянной линейкой. Потом велел отправляться к тебе и забрать результаты тестирования — так я вновь оказался у порога твоего дома и постучал здоровой рукой в покрытую тёмно-зелёной облупившейся краской дверь.
Наверное, ты видел меня через окно, потому что вышел навстречу сам и посмотрел с какой-то усталой обречённостью, но без злобы.
- Что вам опять здесь надо?
- Простите, сэр. Мастер Дагфари...
- Ясно. Зайдите.
Я прошёл вслед за тобой в уже знакомую гостиную. Ты протяул мне большой запечатанный конверт и вдруг спросил:
- Что с вашей рукой?
- Ничего, - было невыносимо стыдно признаться, что меня наказали как какого-то школяра. Твоё бледное лицо скривилось в усмешке.
- Гриффиндорская гордость... или слизеринская? Отвечайте, в чём дело, иначе вернётесь с пустыми руками.
- Испортил зелье.
- Испортил зелье, сэр.
- Сэр, - механически повторил я. Хотелось побыстрее убраться подальше. Ты вновь усмехнулся и вдруг устало покачал головой.
- Мерлин, я вновь наступаю на ту же самую метлу... Стойте здесь.
Когда через минуту ты вернулся в гостиную и протянул мне фиал с густой голубоватой жидкостью, я ошеломлённо уставился тебе в лицо. Ты поморщился.
- В чём дело? Это...
- Обезболивающий бальзам на слезах вейлы. Я знаю. Простите, сэр, я не могу это взять, спаси...
- Ну надо же... - ты усмехнулся и пристально посмотрел мне в глаза, - я смотрю, вы хоть что-то понимаете в выбранном предмете... интересно. И не будьте дураком, возьмите.
- Но...
- Берите, я сказал! - твои повреждённые связки делали голос глухим и рваным. - Кстати, вам повезло — мастер Фаннар, к примеру, бережёт руки своих подмастерий и предпочитает использовать скамейку и розги.
Меня передёрнуло.
- В чём дело? - ты откровенно издевался. - Вы не согласны с тем, что руки - главное достояние зельевара?
- Ещё обоняние, - я уже немного пришёл в себя и взял у него зелье. - Спасибо, сэр. Я вам верну...
- Собственного изготовления? Увольте. Так, вот результаты — потрудитесь немедленно передать их Дагфари и убирайтесь.
И я убрался.
Только лёгким помешательством можно объяснить то, что через три дня я вновь стучал в твою дверь - якобы для того, чтобы вернуть изготовленный на замену бальзам. Я хотел тебя видеть — просто хотел и всё, а в семнадцать лет трудно объяснить самому себе, почему чего-то хочешь. Я и не объяснял, собственно. Ты меня впустил. Разобрал приготовленный препарат (а заодно и мою пустую голову) по косточкам, посетовал на зря истраченные ингредиенты... Но я видел что-то в твоих глазах... поэтому нагло сказал: мне искренне жаль, что вы не берёте учеников, сэр, всё так доступно, так понятно. И ты вновь усмехнулся. Я понял — это разрешение.
...Я заручился согласием куратора (сказал, что хочу дополнительно ознакомится с психотропными зельями) и начал ходить к тебе. Полгода - сначала раз в неделю наблюдал за процессом приготовления того или иного препарата, задавал вопросы, на которые ты даже иногда отвечал и убирал в лаборатории. Потом мне были доверены простейшие манипуляции вроде шинкования корней. Мы говорили только о зельеварении, и ни о чём больше: было ясно, что любая попытка сунуть нос в твою жизнь кончится для меня плачевно. Ты пристально наблюдал за мной — а я за тобой. ты вызывал внутри какое-то страное томящее чувство — я не мог дать ему названия, но больше всего оно было похоже на ощущение, с которым сдираешь корочку с поджившей ссадины. Ты пугал и притягивал. Ты был здорово похож на свой неподвижный портрет в Хоге, только морщины вокруг рта стали резче... не знаю, искал ли ты во мне сходства с кем-нибудь — хотя однажды отметил, что я шмыгаю носом точь в точь как моя двоюродная бабка в детстве. Это был первый раз, когда в разговоре со мной ты коснулся прошлого.
Лето выпустило из плена туч холодное исландское солнце, покрыло пустоши лилово-сиреневой дымкой цветущего вереска, окрасило лишайники золотом, разгладило бирюзовую воду залива. А в твоей лаборатории как всегда царили тёмные цвета - оливковые стены, чёрная мантия, сталь, чугун и серебро котлов. Но однажды, когда я вошёл туда, в глаза мне брызнуло ярким, красным, непривычным — ты стоял у окна и рассматривал на свету свою руку. Основание указательного пальца украшал длинный глубокий разрез, и капли крови собирались в ямке ладони в алое озерцо. Я замер. Ты поднял голову и хмуро бросил:
- Случайность — новый нож. Не стойте столбом, подайте мне Кровоостанавливающее.
Всё, что копилось внутри, вдруг собралось в животе морем кипящего мёда, плеснуло жаром в лицо, болью в сердце, тяжестью в пах. Я шагнул к тебе, схватил за руку и провёл по ладони языком, собирая солёную кровь. ты охнул от неожиданности и, наверное, испуга, толкнул меня назад — но я уже прижался губами к твоему холодному рту. Я впервые целовал мужчину и обмирал от того, как, поддавшись моему почти истеричному натиску, почти мгновенно размякли твёрдые губы. Ты вновь толкнул меня — ещё сильнее чем прежде. Я намертво вцепился в твою мантию. Просто не мог остановиться.
Ты сопротивлялся. Сопротивлялся, расстёгивая пуговицы моей рубашки и резко отдёргивая руки. Сопротивлялся, отвечая на поцелуи и шепча: "Идиот, ты хоть помнишь, сколько мне лет?" Сопротивлялся, когда опрокидывал меня на лабораторный стол и вырывал руку, которую я, всхлипывая от возбуждения, притягивал к своему члену. Но я победил. Победил почти случайно, всего лишь дёрнувшись пугливо, когда твой палец первый раз провёл между моих ягодиц. Ты остановился, молча поднял меня на руки и унёс в комнату, куда мне прежде не было ходу — в свою спальню. Ты ступал твёро и даже ни разу не зашатался под моим весом. Дверь загрохотала за нами словно словно сползающий ледник. И всё началось. Мы начались.
Ты сразу же сказал мне, что ни о какой публичности не может быть и речи. Я покорился, невзирая на детское желание держать тебя за руку на улице или появляться вместе в компании коллег. Моя семья была слишком известна, и какой-нибудь не в меру любопытный репортёришка мог в одночасье разрушить всё, что ты с таким трудом выстроил за много лет. Я даже сейчас не жалею — ведь моя покорность дала нам несколько счастливых лет.
Ты много раз бросал мне в лицо слова, твёрдые как застывшая лава: что чудовищно стар для меня, что вскоре я найду себе что-то более подходящее. Я смеялся в ответ, опускался на колени, отталкивая твои руки, высвобождал член — уже через минуту ты забывал обо всех словах кроме "ещё... так.. о так, маленький, так!" А я мысленно благодарил Мерлина за то, что он отпустил своим детям намного более долгую и полноценную жизнь, чем маггловский создатель — своим.
Восемь лет мы шли по жизни плечом к плечу. Пусть никто не знал об этом — но мне хватало. Я научился бороться с твоими депрессиями и припадками злобы на весь мир. Восхищался твоими знаниями и ценил то, что ты счёл возможным делиться ими со мной. Бесился, когда ты без меня уезжал под Оборотным на конгрессы и конференции и встречал тебя в постели, наслаждаясь тем. как при виде моего тела загорались твои глаза. Позволял тебе безжалостно рецензировать мои первые монографии. Засыпал рядом с тобой как убитый после проведённых в лаборатории ночей. Погружался во мрак твоих ночных кошмаров и прогонял их как мог — губами, руками, шёпотом. Спорил о преимуществах различных методик, не находил аргументов, обижался, орал, уходил — и всегда возвращался. Вздрагивал, когда ты медленно слизывал сперму с моего живота. Учился не краснеть в ответ на твои скупые похвалы. Под насмешливым взглядом чёрных глаз срывал обёртку с подарочных коробок, которые утром появлялись под рождественской елью и делал вид, что не замечаю, сколько скрытой нежности в этих глазах. Перебирал по утрам твои поседевшие волосы. Записывал под твою диктовку ход экспериментов — ты почему-то не любил Самопишущие Перья. Сидел по вечерам на ковре с книгой, опираясь спиной на твои колени. И копил, копил воспоминания, складывал их в закрома памяти, будто заранее знал, что когда-то придёт день, когда они мне потребуются.
Этот день пришёл. Пришёл, когда в очередной раз воспалились шрамы на твоей шее, когда открылись старые раны, когда из-за глупой неосторожности в них попала инфекция. Я сделал, всё что мог, но... слишком изношенный организм и возраст, сказал мне колдомедик в госпитале Акранеса. А ты сказал: "Посмотри мне в глаза..." И добавил, сжимая мою ладонь: "Ты. Именно — ты." И я смотрел, пока наше мы не кончилось. От него остался только я. Я — и моя память.
...Я гляжусь в зеркало — тёмные волосы (слава Мерлину, с тех пор как я отрастил их, они не топорщатся в разные стороны), худое лицо, длинная чёрная мантия... Брат и сестра посмеиваются над моими вкусами, мама иногда ворчит, что я совершенно не слежу за собой, и ни одна девчонка не взглянет в мою сторону... отец смотрит странно и, кажется, тоскливо, а его "партнёр" — презрительно... И все они говорят, что это ненормально — когда у человек нет ничего кроме его работы. Но мне плевать. Всё просто. Меня зовут Альбус Северус Поттер, мне двадцать семь лет, и я люблю Северуса Снейпа. Это нормально... и, в конце концов, у меня есть мои воспоминания.